— Но, к сожалению, — продолжала она, — я не могу себе это позволить. Но гордость мотивирует меня стать лучше. Но, с другой стороны, без неё мне становится свободнее, спокойнее. Но и делать ничего не хочется, — продолжались её “но” один за другим. В её голове “но”, наверное, никогда не заканчиваются.

Я сидел, упёршись взглядом в землю. Безумные земляные камушки под ногами. Говорят, что можно вечно смотреть как горит огонь и течет вода. Я же могу вечно смотреть на то, как лежит земля и висит воздух.

Закрываю глаза. Утягивает в сингулярность. Светящийся диск...

Нет, лучше буду смотреть, как лежит земля. Каждый земляной камушек — целая вселенная. Можно утонуть в осознании его необъятного микромасштабирования... Разум на куски рвёт, от такой мысли. В детства мне снились подобные, многомасштабные, сны. Они пугали меня.

Всё словно вело меня к этому моменту. Что вело? Боль? Боль ведёт нас по жизни. Жить — унизительно, но такова ситуация, раз за разом. Решение воротиться в Хигналир было принято после посиделок с шаманами. Тогда я задался вопросом: “Чего я хочу?” Всё — не то. Всего мало. Чего-то хочу. Но чего? “Ничего не хочу хотеть. Ну, а если хотеть... то разве что нечто столь грандиозное, о чём и мечтать не способен”, — признал тогда я для себя. И отправился домой.

Изначально, я уехал за знаниями, о том, как устроен мир. Поступил в священный институт, чтобы разобраться в сложных вещах. Например, в проклятии. Думал, там такому учат. Проклятие заставляло меня чувствовать, что раз за разом отрываюсь от своего места. Перестаю быть частью чего-то большего и родственного. Всякий раз я буду терять свою основу. Всё будет меняться. Ничего не повторится, чёрная дорога ведет прочь, унося дальше в хаос. В бесконечный океан непредсказуемости. Бесконтрольность, беспомощность, ничтожность. Первые три года в краясианском институте Креста Хранителя я отучился для галочки, пребывая в ожидании чего-то важного. Последующие три — томился от скуки да раздолбайничал. В итоге — разочаровался. Так и потерялся. Меня просто понесло по ветру. Полгода в Братьях Джейса не понятно зачем, восемь месяцев в Утопленниках Божией Благодати не понятно, что вообще, чё? Инфернус, мастер колдовства, хитрый еретик, решил взломать эту систему ради личной выгоды. Он научил меня силе, не сказав ни слова о цене. Так работает колдовство. На шкуре собственного пуза я познал это. Долгие скитания по самым разным сектам, закрытым клубам. Наёмное вероисповедание. Свои-чужие. Сферы влияния. Мне приоткрылись тайны всех высших школ магии, и даже чутка низших. Чем больше я узнавал, тем меньше мне было нужно. Так я попал в колею, когда я делаю что-то потому, что у меня это хорошо получается. Ловлю возможность, раз уж представилась, так сказать. Раз за разом, раз за разом. А потом один санчиорец из Завсегдалых Насмешников познакомил меня со своим другом. Тот пригласил меня в “мистическое путешествие”. Мы отправились в прогулку по горному лесу. А в итоге дорога привела меня в космос. Я думал, я умру, хах. Настоящие чудеса, их оказалось слишком много.

Всё повторяется. Сейчас я гляжу на себя, и, медленно отдаляясь, машу себе ручкой. Это просто происходит само собой. Всякий раз, когда я пытаюсь препятствовать этому, становится только хуже. Стало быть, зачем, спрашивается, здесь нужен я?

Где “я”? Могу я быть где-то там?

Нет, я здесь.

А “здесь” — где-то там?

Тогда, где заканчиваюсь “я”, и начинается “здесь”?

Откуда я начинаюсь? Не нахожу. Что есть, то есть, а чего нет... Каков повод, причина для существования всего сущего?

А я — есть?

Ещё раз, зачем, спрашивается, здесь нужен “я”?

Что есть, то есть. Есть — есть.

“Итак, заклинание называется Сутварженская печаль”.

“Полностью уверена я лишь в одном: в собственном существовании”.

“В ночь, когда на небе неожиданно воссияет полсотни лун, лицемерные умники станут искать среди них настоящую”.

“Я даже не знаю, знаю я или не знаю...”

— Лэ-э-эд! Снолли!

Я приоткрыл глаза.

— Очнитесь!

Это Авужлика. Нет, она не ругалась на нас. Она кричала, жалобно. Она выглядела испуганной.

— Есть есть? — спросил я.

О чем это я? По-моему, я собирался пойти покушать. И что-то пошло не так... Илох? Похлебка сварена на слезах полугодовалых родственников? Говоришь, куры сами прыгнули в печь?

Что?

— Лэд, пожалуйста, поднимайся быстрее. Снолли...

Какая дикая атмосфера. Должно быть я сплю.

Я приподнялся. Мы находились возле лавочки. Снолли лежала рядом на спине с открытыми глазами, уставившись в небо. Стало светлее?

— У неё же было кровотечение. Почему её никто не перевязал?! — вдруг осознал я.

— Ты помнишь, как мы оказались на лавочке после боя с Алин? — дрожащим голосом спросила сестра.

— Что? Мы же обошли дом со стороны сада...

Почему мы не пошли домой? О чём мы думали? Не помню.

Авужлика ответила:

— Снолли перевязала себя на заднем дворе, у неё всегда при себе ножики и аптечка. И зашли мы со стороны дворовых идолов!

Она явно на панике. Я посмотрел в сторону западной дороги. Оттуда же я возвращался с того света, после того как закололи калёным зачарованным батоном, а потом материализовали. Чувствовал я себя тогда не важно. Само заклинание, похитившее меня, было настолько немыслимым, что я даже не пытался обмыслить принцип его работы. Я был потерял и эмоционально обессилил. Пожертвовал частичкой души того парня Коуна, чтобы спасти свою жалкую на смысл жизнь. Что-то сломалось во мне после того случая. Часть меня, которая вернулась ко мне благодаря санчиорским шаманам, снова была утеряна.

Снолли! Она же не умерла, верно? Я наклонился над ней и понадеялся, что она сейчас вдруг заржёт, лицо мне заплюёт, как тогда, в доме Менефея.

— Эй, чувачок, — я сел на колени и легонько потрепал её за плечо.

Не отводя взгляда, она пялилась перед собой в небо. Я поднял взгляд. О, боже, лучше бы я этого не делал! Небо усеяно лунами! Я вопросительно посмотрел на Авужлику. Она тоже смотрела наверх. Полсотни лунных дисков разных размеров. На самых больших из них виднеются серые кратеры. И всё вокруг такое странное. Как во сне. Кажется, то дерево росло дальше от дома.

— Сутварженская печаль. Или агония сутварж... — процитировал я отца. — Мы ошибочно полагали, что дух Ганж и есть “Сутварженская печаль”. Но дух был призван для того, чтобы произнести заклинание. То самое, о котором говорилось в пророчестве Григхен. Почему мы так и не попытались выкрасть её пророчества? Вели себя как слепые котята, добровольно оставаясь таковыми.

— Почему ты не сжёг тело Споквейга? — добавила пищи для сожалений Авужлика. — Почему я не позвала вас в дом? — корила она себя кулаком по лбу. — Мы ничего не сделали для того, чтобы это предотвратить.

Взгляд невольно развернулся в сторону западной дороги. По ней же мы со Снолли возвращались с Чурьбовки. С Рёккьира до Чурьбовки добирались пешком глубокой ночью. Нам всюду ещё мерещились черти. Но было смешно. Снолли не хотела возвращаться, ведь дом давно ушёл из-под её ног. Как и мой. Я осознал это после тех самых разговоров за жизулю в глубинутах. Тогда я чувствовал, что мы с ней очень похожи в наших экзистенциальных скитаниях. Я обрёл дом рядом со Снолли.

Вдруг ударило в башку позорное осознание собственной неосознанности:

— Почему мы и сейчас в дом не бежим?! — акцентировал возмущение самим собой я на слове “сейчас”.

Сестра кивнула. Я и Авужлика взяли с двух сторон Снолли, и со всех ног понеслись под крышу. Снолли такая легкая, как стул.

Даже Споквейг, подвергший дочь самым изнурительным тренировкам, увещевал, что она и Грибоедка не выдержат того, что нам предстояло пережить: управляемую беду Ганж. Велел мне позаботиться об этом. Доверил мне её безопасность, когда отправил нас биться с Маячащими. Почему он не пришиб меня молнией, на дуэли? К чему были поддавки? Он же в тысячу раз сильнее. Я что, сожалею? Всё, как и говорил якобы “Бог” в иллюзии у сарая.