Мы жили у моря. Точнее, переехали, когда решили, что расстояние – это не для нас. Мы боролись с ним не один год, вынужденные несколько лет существовать абсолютно немыслимым образом, не имея возможности коснуться друг друга. Помню, с какой нескрываемой завистью я смотрела на тех парочек, которые смело целовались в общественных местах, вызывая у многих отвращение и недовольство во взгляде. Они часто касались друг друга и ловили губами счастливый смех. Порой ссорились в кофейнях, проливая крепкий американо и активно жестикулируя руками, бросались проклятиями, чтобы спустя пять минут позволить гневу утихнуть под действием родных и сильных рук. Тогда даже пожилой администратор держался от них подальше, делая вид, что занят другими посетителями, потому что знал, что такое молодость.

Что было у нас, кроме потока сообщений в директ, которые будили утром, вызывая ощущение счастья где-то в левом подреберье? Редкие письма, написанные рукой, твоим аккуратным почерком, телефонные звонки в WhatsApp и общие мечты.

Я называла тебя Ноябрем – олицетворение месяца, который я каждый год ждала с необоснованным трепетом, а теперь мне посчастливилось закрутить с ним самый лучший и страстный роман. Только после мы решились назвать это любовью – тогда в нем и появились морозы.

Тебе было под тридцать – загадочный незнакомец из той самой кофейни, спросивший меня о горькости жаркого дня, друг, лучший любовник и без пяти минут муж. Ты был тогда в командировке, вернувшись в родную Северную Венецию, которую однажды покинул, предпочитая карьеру Родине. У тебя был чистый русский, лишенный лишних слов, и небольшой акцент, доставшийся от страны, в которую ты переехал.

Твои красивые руки, длинные пальцы и радость от того, что обручального кольца на них не было обнаружено, на удивление, заставила поразиться, спустя несколько минут заменяя это чувство другим, – смятением. Мы не знали ни имени друг друга, ни номера телефона, ни даже эмейла, но в тот вечер, забирая свой латте и практически сразу же уходя, чувствуя твой взгляд в спину, я ощутила, что это начало чего-то нового и совершенно незнакомого раннее, – и это впервые меня не напугало.

среда, октябрь, 14:52

«Он: У тебя были роскошные волосы. Хотелось скупить весь сахар в супермаркете, находящемся недалеко от моего офиса, и засыпать этими приторными кристалликами всю твою квартиру. Или увести в сладкое королевство. Как тебе?

Она: Такого нет, ты же в курсе? Я давно отказалась от сладкого. Тот вечер – самое большое исключение. Кстати говоря, ты тоже. Я не знакомлюсь с подозрительными мужчинами, смотрящими на меня так, словно никогда не видели красивых женщин.

Он: Ты самовлюблённая, но мне это нравится. А такое королевство есть. Для жительницы Северной столицы очень совестно не знать о существовании «Щелкунчика».

Она: Пришлось полюбить. Думаю, у нас фиктивный брак. Можешь считать себя любовником.

Он: Ради тебя я бы согласился даже на столь унизительную роль. Так что насчёт Щелкунчика?».

То, что ты случайно отыскал меня спустя несколько месяцев в сети, мы восприняли, как самый большой подарок судьбы. Наверное, это он и был, но мы были слишком окрылены счастьем, чтобы распорядиться им верно и оценить по достоинству.

понедельник, ноябрь, 23:15

«Она: Я говорила, что терпеть не могу понедельники? Сыро, зябко, все куда-то бегут и спешат, не успев оправиться после выходных и вернуться в реальность. Иногда мне кажется, что я не успеваю за этим городом, плетусь позади, когда толпище уже виднеется вдалеке, идущее впереди, а между нами образуется пропасть, затягивающая меня с необычайной силой. Это как постоянно опаздывать на свой поезд, который, как назло, приходит на пять минут раньше, а ты стоишь и ждёшь то, что давно уже прошло, слишком быстро становясь тем, что уже не изменить, чего никогда не будет вновь. Да, поезд приедет вновь, но ничего не будет таким же, как тем утром, в шесть тридцать. Мне часто кажется, что вся моя жизнь – нескончаемые шесть тридцать. С душным вагоном и детским плачем, который больно бьет по слуху и жалит ещё не успевший проснуться мозг. Я пью слишком много кофе. Больше восьми кружек или около того. И отсчёт их начинается в три тридцать ночи, когда я не могу уснуть от бессонницы.

Он: У меня возникло желание встретить тебя на перроне, в твои шесть тридцать, а после, совершив диверсию, заставить поезд отвезти тебя куда-то очень далеко. По железным венам. В мои объятия. И мои поцелуи заменили бы тебе самый крепкий кофе».

Я работала в издательстве – не как автор, скорее, как помощница. Иногда мне выпадала честь читать рукописи, которые, если им повезёт, могли изменить мир современное литературы, взойдя на его арену. Но это было редко, когда Анна, помощницей которой я была, отлучалась по важным делам, либо ей необходимо было переболеть дома.

В те моменты, когда она звонила мне поздно вечером или слишком рано утром, и сообщала, что мне придётся потрудиться сегодня за двоих, оставаясь допоздна, вызывали во мне чудовищных размеров восторг, который я постоянно пыталась скрыть, говоря своим серьёзным и сострадающим тоном. Когда по ту сторону слышался характерный звук, оповещающий, что разговор закончен, моя радость могла вырваться наружу – и мне не было за это стыдно (разве что чуть-чуть). Но я готова была носить Анне апельсины и яблочный сок, иногда проведывать ее по пятницам, возвращаясь домой с работы и проходя мимо ее окон, только бы ещё хотя бы немного ощутить это приятное опьянение от строк, которые либо вызывали в душе моей восторг, либо в конечном счёте оставались незамеченными.

Анна – это сорокалетняя, упитанная женщина, выглядящая на пять лет старше своего возраста. Она очень много курит, у неё глаза цвета мутного янтаря и забавная улыбка, которую Анна каким-то необычайным образом умеет совмещать со своими приказными нотками и напускной строгостью. Муж Анны ушёл на покой два года назад, а она по-прежнему часто рассказывает об их уик-эндах, походах по магазинам и о том, как крепко, но трепетно, он сжимал ее полноватые пальцы, желая постоянно ощущать мягкость ее кожи.

Я делала себе крепкий чай, накидывала на плечи свой темно-синий и приятный наощупь шарф, и погружалась в неизведанные миры. Понравившиеся рукописи я откладывала на левый край рабочего стола, остальные – правее. Я не отличалась особым педантизмом, а если быть точнее, то пришлось отказаться от него задолго до этого, но Анна мне почему-то верила. Параллельно этому я разбирала электронную почту, печатала бланки, рассматривала анкеты и иногда пробовала себя в роли курьера, но самое главное, что я ощущала, это причастность к тому миру, который мне не хотелось покидать.

Наверное, именно поэтому ты так настаивал, чтобы я начала писать. Ты видел во мне потенциал, верил в мои силы, когда я лишь отмахивалась. Тебя это сильно раздражало, а я, кажется, совершенно не желала этого замечать.

Ты доводил меня до слез и ярких оргазмов, которые я не испытывала ни с одним мужчиной, находящимся ближе дозволенного, тяжесть тела которого я ощущала на себе, пока его толчки лениво разгоняли пустоту в моей груди, вынуждая её еще больше сгущаться.

декабрь, 00:01

«Она: Если бы в мире было всего две вещи, которые ты был способен мне дать, что бы это было?

Он: Бесконечные оргазмы и осязаемое счастье. Неисчерпаемое.

Она: Я открыла бутылку вина, в моей руке полусладкое, а в животе – желание. Доставишь меня до пункта «оргазм» на поезде под названием «счастье»?»

Оргазмы накрывают меня снова и снова. Тело влажное и его бьет мелкая дрожь, вино пролито на поверхность кожаного дивана. Молочного и приятного наощупь. Плотно стиснутые колени и моя рука между ними, ощущая, как легкие категорически отказываются принимать ставшим вмиг тяжелым воздух. Запястье стало практически багровым от того, в каких тисках оно побывало. После оргазма мне становится пусто и холодно, потому что рядом нет тебя, но почему-то чувство безоговорочного счастья, о котором ты так часто твердил, не покидает меня.