— Не надо, Минхо, — быстро рубанул Ньют и скривившись, потянулся за сигаретами, — не надо.

— Как хочешь, — азиат пожал плечами и вытянул сигарету из пальцев Ньюта, как бы нечаянно сломав ее. — Этого дерьма тебе не хватало. Ты что, прячешься здесь?

— Считай это пережиданием. — Ньют невесело усмехнулся. — Как в бункере во время войны.

— Так война у тебя внутри, — как всегда, Минхо запросто раскладывал по полочкам проблемы парня. Потому что он был как свеча, а Ньют как шторы, и как только они сходились, вопреки всем нормам безопасности, в голове у Ньюта случался пожар, начисто выжигая любые попытки удариться в драму. Все было просто и понятно, как ни обмозговывай, а решение лежало на поверхности. — Возвращаться совсем не собираешься? Может, квартиру продашь? Или имя поменяешь? — Минхо специально предлагал вот такие дурацкие варианты, хотя Ньют и сам знал, насколько по-идиотски выглядит его самообман.

— Да понял я, понял, — из пачки тут же показалась вторая сигарета и Ньют вовремя отшатнулся, чтобы Минхо ее не достал. Прикуривая, он так и эдак прикидывал, что ответить, но врать не хотелось, а сил на правду взять было неоткуда. — Я вернусь. Как только закончу здесь. Как только можно будет уехать и не переживать…

— Ты всегда будешь переживать, — перебил Минхо.

— Ты понял, о чем я. Не хочу сидеть в Нью-Йорке и гадать, все ли здесь нормально.

— Но сейчас-то ты занимаешься этим с легкостью.

— Я не… — поздно Ньют сообразил, что друг говорит в общем-то совсем и не о работе. Гадал ли он, как там Томас? Определенно. Скучал ли по его компании и холодным утренним прогулкам с Ричи? Еще бы! Гнал ли от себя прочь мысли о последнем разговоре? О, он сделал все, чтобы разуверить себя в его кошмарности. За эти месяцы тот разговор стал чем-то мифическим, он и не смог бы сейчас с легкостью сказать, что так сильно ранило его в тот вечер.

— Сколько бы времени тебе не понадобилось, чтобы разгрести все это… — Минхо неопределенно покрутил пальцем в воздухе, -… дерьмо, знай, что я на твоей стороне. И если надо будет, поживешь у меня.

Ньют и не думал, что Минхо не станет уговаривать его вернуться. Он, наверное, и не отвечал-то только потому, что боялся упреков в собственной трусости. Одно дело, когда он третировал сам себя, одновременно стремясь успокоиться и распекая себя как последнего идиота. Это еще ничего, это можно выдержать. Со своими недостатками можно смириться и даже попытаться принять.

Но если бы этим занялся лучший друг, Ньют бы абсолютно точно сдался рано или поздно. Может ли быть что-то хуже того, чем исполнять свои мечты под гнетом чужих ожиданий? Да и в мечтах этих Ньют не был уверен полностью, если уж на то пошло. Томас уже мог встретить кого-то. Вернее, Томас уже был должен встретить кого-то.

— В любом случае, я и не верил, что ты послушаешь меня и вернешься завтра, — все же в тоне Минхо сквозила обида. — Но отпуск-то ты хоть заслужил?

— Ты неисправим, Минхо, — засмеялся Ньют. — Зачем мне отпуск?

— Чтобы снова помнить, что в сутках только двадцать четыре часа, образина! Давай, смотаемся куда-нибудь, развеемся.

***

Конечно, они поехали в отпуск. Минхо мертвого бы уговорил, а Ньют, в принципе, даже не стал сопротивляться, когда друг бесцеремонно вывалил из шкафа на кровать его вещи и перекидал в чемодан все, что, на его взгляд, могло понадобиться Ньюту в Портсмуте. О конечной точке поездки Ньют узнал буквально перед отлетом, настолько физически вымотанным он чувствовал себя. Порт, так порт, черт с ним.

— Я думал, твои родители живут южнее, — удивился Ньют в аэропорту, когда Минхо объяснил ему цель.

— Это потому что я азиат? — смешно нахмурился друг.

— Это потому что ты идиот, который никогда не говорил мне, что твоя семья буквально в нескольких часах езды от нас.

— Так ты никогда и не спрашивал.

На это Ньют не нашел, что ответить, поэтому смирился с нелогичной логикой Минхо и расслабился до самой посадки. Он постарался выбросить из головы воспоминание, что как только он сказал бригадирам, что улетает на неделю, они как-то странно оживились и больно уж резво начали уверять его, что без его пристального внимания проект за неделю не рухнет. Один из них даже посоветовал ему взять пару недель.

Ньют и сам понимал, что порой перегибает палку, но как же тут расслабишься, если вся ответственность лежала на нем. Да и просто отнестись спустя рукава к проекту, который был так выстрадан, казалось кощунством. Наверное, когда-нибудь, спустя миллионы проектов, он перестанет гонять рабочих за каждую криво положенную плитку. Но, скорее всего, нет. Уж вот такой он — Ньют.

После запланированных семи дней отпуска, парень с удивлением обнаружил, что без уговоров Минхо согласился остаться еще на пару дней. Оказывается, он так чертовски истосковался по нормальной жизни, в которой диалоги складывались сами собой, ненавязчиво возвращая Ньюту право быть молодым и полным надежд.

Здесь, у родителей Минхо, окруженный заботой и искренним интересом к своей истории, Ньют расслабился, отогрелся и вспомнил, ради чего он пришел в архитектуру и ради чего работал так тяжело. За уютным семейным ужином, Ньют, пожалуй, смеялся больше остальных, словно забыл, как это, и яростно старался наверстать целый год тишины. Он с интересом погрузился в быт и однажды вечером с ужасом понял, что этот мотосезон прошел мимо него, а Дукатти так и остался пылиться в гараже с прошлой осени. Возникло жгучее желание вновь ощутить дрожь мотора, гудящую вибрацию, отдающую в позвоночник и хлесткие потоки воздуха, который сопротивляется мотоциклу. Однако, это желание неизменно привело мысли к Томасу и горестно вздохнув, Ньют вынужденно отступил.

Он покорно отвечал на все вопросы Минхо, которых у того в голове было великое множество и даже час за часом рассказывая о прошедших месяцах, Ньют с усмешкой понимал, что нет им конца. Он чуть спокойнее взглянул на себя, вылепленного этим проектом и произошедшими переменами и неожиданно принял такой поворот судьбы, подчинился ему, постаравшись сосредоточиться на вынесенных уроках. Жизнь не старалась ему понравиться, она беззастенчиво воровала его время и бежала своим путем, как дикая лошадь. Но пока сил на ее укрощение у парня не было, лишь кроткое осмысление, что иногда стоит пустить ее вскачь и постараться не сорваться.

Мысли об оставленном проекте приходили сначала часто, и иной раз он просыпался посреди ночи, собравшись позвонить одному из бригадиров. Привычка просыпаться рано и усиливать контроль за чужой работой никак не позволяла ему отступить и спокойно дышать полной грудью, как человек, заслуживший этот отпуск и тот, кто пытается не сгибаться под гнетом ответственности. До конца строительства в этом году оставались считанные недели, сразу по возвращении Ньют планировал заняться финальной стадией возведения конструкций и боялся упустить какую-нибудь мелочь, что, по закону жанра, сведет на нет весь восторг от проделанной работы. Эти мысли тяготили его перед сном и сразу поутру, но каждый день он находил в себе силы переломить ход таких размышлений и, в этом ключе, воспоминания о Томасе стали для него спасением.

— Ты помнишь ту закусочную на восьмой улице? — в один из солнечных дней они с Минхо крутили педали, пытаясь по длинной дуге объехать порт, — где готовили самый шикардосный фалафель с кукурузой?

Ньют усмехнулся, когда у него в голове тут же всплыла сцена из прошлого, где они с Минхо, тогда еще вечно голодные студенты с огромными папками эскизов, буквально закидывали в себя по две порции фалафеля за раз и играли на камень-ножницы, после чего проигравший вынужден был платить за обоих. Ньют тогда совмещал третий курс архитектурного и практику в мерзкой конторке, где он вынужден был отрисовывать эскизы вызывающе уродливых загородных домов для людей, что слепили свое богатство из случайного выигрыша в казино или оставленного наследства. Он пытался привносить в эти эскизы стиль и грацию, однако эти псевдо-богачи требовали лепнину и ажурные решетки. Он учился с раннего утра и до полудня, после чего на метро катил в Бруклин, где просиживал за тусклой лампой часы до полуночи. Единственной отрадой того года был Минхо и дешевый фалафель на восьмой улице, который они съедали не жуя, обмениваясь последними новостями.