Со сталкеров сняли разгрузки, обчистили карманы, вытащили ремни, шнурки и повели гулким железным коридором. Алексея быстро втолкнули в боковую дверь. Тот даже пискнуть не успел. Его возмущенный голос донесся уже из-за закрытой двери.

– Куда вы его? – Гриф обернулся.

– Шагай, – коренастый конвоир в черной «энцефалитке» ткнул кулаком в спину. Сталкера привели в дежурку. Помещение претерпело некоторые изменения. Топчана не было. На его месте стояла пирамида из снарядных ящиков. Дальний правый угол занимал зашарканный холодильник, рядом по стене выстроились круглые емкости литров на сорок с завинчивающимися крышками. Посреди комнаты торчал, словно дыба, стул, явно приготовленный для допроса. Пахло казармой.

Слева из неаккуратно прорезанного в стене проема, распахнув железную дверь, вышел улыбающийся пижон. Он был лет тридцати восьми – сорока двух, высокий, длинные темные волосы зализаны назад, отчего его мордочка с тонкими усиками над искривленным в усмешке ртом с бледными губами, вкупе с черными глазками под бесцветными бровями, походила на крысиную. Форма непонятного бирюзово-серого цвета, как бы это сказать, облегала, что ли, если такое вообще можно сказать о военном обмундировании, худощавую фигуру. Казалось, ее шили специально на заказ для какой-то космооперы и этот «имперский офицер» не успел разоблачиться. А когда тот заговорил захлебывающимся фальцетом, сглатывая паузу и склеивая слова в тягучие сопли, сталкер и вовсе не знал, что думать.

– Кто-это-у-нас-здесь-такой-нежданчик-а-а-а-а? Кто-такой-говори-не-стесняйся-я-я, – тянул он нараспев. – Не-обидим-родной-если-сознаешься. Качака-приземли-мясо.

Сопровождающий боров грубо опустил Грифа на стул. Сталкер брякнулся задом так, что ножки взвизгнули по железному полу. Пижон присел на столешницу, скрестил на груди руки.

– Мясо-я-долго-буду-ждать? Качака-взбодри.

За тягучим песнопением, напоминающим соло церковного служки, последовал увесистый удар в живот. Здоровяк не попал в солнечное сплетение, но мышцы пресса получили чувствительную встряску. Гриф крякнул и согнулся. Ножки стула снова скрипнули.

– Ух ты, – выдохнул Гриф, распрямляясь, – как у вас тут все серьезно.

– Ага-серьезней-некуда. Так-я-слухаю-кто-откуда-и-зачем?

– Мимо проходил, – покладисто начал сталкер, – думаю, дай загляну к Карабасу, покалякаем, водки попьем, былое вспомним. Где, кстати, он?

– Скоро-повидаетесь-дай-то-бог-чтобы-он-тебя-узнал. Не-ответил-откуда-прешь-парниша?

– Из «Депо», – поспешил ответить Гриф, перехватив взгляд крысиных глазок на Качаку, – это за крестом…

– Да-знаю-я-не-надо-держать-нас-за-идиотов-Качака-накажи.

На этот раз удар пришелся в правую скулу. От кулака голова откинулась назад, за ней пошло все тело, и сталкер рухнул на пол вместе со стулом. От металлического дребезга пижон поморщился.

– Я-тебя-предупреждал-мясо, – засмеялся он, захлебываясь. – Качака-подними-чучело.

Бугай сжал предплечье Грифа, словно тисками, и рывком поднял на ноги. Не отпуская руки, поднял стул.

– Садись-мясо, – распорядился пижон. Дождался, пока сталкер окажется на стуле, продолжил: – Я-тебя-еще-раз-спрашиваю-мясо-чего-тут-делаешь?

– Так я и говорю, к Карабасу…

– Не-ссы-мне-в-уши-этот-нарик-не-пьет-совсем-не-пьет. Качака-а-а, – пижон скучно посмотрел на бича, мол, ну, что с ними делать. На этот раз удар был куда сильнее. Кулак размером с гирю впечатался сталкеру в солнечное сплетение, а другой, когда Гриф загнулся, снизу в челюсть. От него-то в глазах и потемнело, поплыли круги, рот наполнился кровью, ощутился медный привкус. Сталкер сплюнул костяные осколки вперемешку с кровавой слюной. Языком ощупал зубы. Верхний правый резец оказался непривычно малым и с острыми краями.

– Вали-мясо-к-своему-Карабасу-асу-басу-тоже-мясу-ты-ведь-к-нему-чапал-чопал-пупол-пипол, – запел крысиная мордочка, обошел стол в легкой подтанцовке, сел в кресло. – Качака-убери-это-и-тащи-второго.

За воротник верзила поднял сталкера и, удерживая перед собой на вытянутой руке, вывел из дежурки. Гриф косился по сторонам. От былой стерильности не осталось и следа. К полу прилепились раздавленные лепешки грязи, в углах валялись бычки, около двери с надписью «Трансформаторная» пылилась канистра, светящаяся коробочка над дверью в операционную «Не входить, идет операция» была подплавлена и почернела. Пахло табачным дымом, застоялым потом и каким-то варевом.

Низкорослый шкет в великоватой кожаной куртке, из-под которой выглядывал штык-нож, с «гадюкой» на груди, стоял, привалившись плечом к косяку возле карцера, и тянул сигарету.

– Открывай, Малой, – буркнул Качака, придерживая Грифа у двери. Малой сунул сигарету в зубы, вальяжно оттолкнулся плечом от косяка, отодвинул засов, которого, кстати, раньше не было, и открыл дверь. Качака втолкнул сталкера в сумрачную комнату с тусклой лампочкой под зарешеченным плафоном. Дверь с лязгом захлопнулась. От гнилостного душка витающего в кутузке Гриф поморщился. Он осмотрелся, к своему разочарованию, Алексея не увидел, впрочем, как и Карабаса, только откидной топчан.

Гриф прошелся по комнате два на три метра. Берцы без шнурков непривычно свободно сидели на ногах, тактические брюки без ремня норовили сползти на бедра. Сталкер сел на топчан, цепи натянулись, скрипнули петли. Он открыл рот и покачал пальцем передние зубы. Вроде держались крепко. Губа вспухла, острые обломки царапали язык, а правый глаз замечал в непосредственной близости наливающуюся гематому.

– Тварь, – процедил Гриф сквозь дыру в зубах. Посмотрел на железное дверное полотно без намека на рукоятку: «Замуровали, демоны», – промелькнула в голове безрадостная мысль. Ничего не оставалось делать, как ждать. Сталкер лег на топчан, закрыл глаза и, прежде чем предпринять мозговой штурм проблемы, расслабился, выкинул из головы все мысли, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов. Боль поутихла, в голове воцарилась спокойная темнота, в ушах звенело, сталкер старался этого не замечать, как и дурного запаха тоже. Вместе с ленивой расслабленностью пришло тепло. Только вот странно, снизошло не на все тело негой, как случалось обычно, а тянулось откуда-то справа. Гриф даже открыл глаза и посмотрел в ту сторону, выискивая встроенный калорифер. Ничего подобного он не обнаружил. Заинтересованный, сталкер встал, подошел к двери. Стало теплее. Но теперь, кроме тепла, он почувствовал еще и легкую вибрацию, словно от громкого барабана или басов мощных колонок, только звука при этом слышно не было. «Непонятно», – подумал Гриф, потрогал полотно ладонью. Дверь была холодной.

Алексей сидел в операционной на стуле, его руки за спиной сковывали наручники. Вокруг суетились знакомые «академики». Тот, что выше и с залысиной, кажется, Анатолий, светил фонариком то в левый, то в правый глаз и что-то там высматривал. Очкарик, его имя Алексей не мог вспомнить, стоял у стены к ним спиной и звякал на медицинском столике. Потом он подкатил столик к Алексею, попросил конвоира освободить пленнику руки. Перепуганный Алексей запротестовал:

– Какого черта? Я вам не дамся…

– Все ты дашься, – прорычал скуластый охранник. – Только рыпнись, сучонок, харю сразу начищу. Поворачивайся давай.

С обреченным видом Алексей повернулся. Когда охранник снял наручники, он самостоятельно расстегнул пуговицу на куртке и закатал рукав. Со словами: «Мы только кровь возьмем на анализ», – академик, надо признать, умело проткнул вену и набрал три пятикубиковых шприца, после чего залепил ранку пластырем.

От резкого скрипа металла о металл где-то в недрах базы Алексей вздрогнул и обернулся на дверь.

– Что там… Анатолий? – спросил он у исследователя. Тот повернулся, несколько секунд не сводил с парня глаз, потом пробурчал: – Надо же, помнит.

– Да, я вас помню, скажите, где Гриф, что с…

Он не договорил, послышался снова скрип, а затем грохот.

– Разговорчики, – подал голос конвоир.