Ахмат скороговоркой спросил о чём-то пленного, тот исподлобья взглянул на лейтенанта и что-то буркнул в ответ. Они заговорили на своем языке. Собачонка жадно вылакала всю воды чашки и спряталась в ногах сидящего на корточках пленного, Ахмат перевёл его слова Кудрину:

– Он говорит, что не верит вам, русским. Какой-то хан Базар-бай сказал, что пленным вы вспарываете животы, достаете потроха, набиваете кишки мясом, потом жарите их на костре и съедаете, из головы и костей пленных делаете холодец и кормите своих ханум. Я ему вправил мозги, слушает внимательно, видно, не совсем свихнулся, и пожить ещё хочет. Говорит, устал скитаться за границей, но очень боится гнева Базарбая и его подручных. На днях тот безжалостно расправился с афганцами, которые сбежали из лагеря и были пойманы близь перевала. Всех повесили в центре селения, предварительно испоганив их мужское достоинство. Махмуд сам напросился с караваном. Кстати, собачка эта его, хотел незаметно скрыться и вернуться домой. По его словам, караван вышел на пару часов раньше запланированного, причину не знает. Впереди шла разведка, уничтоженная вертолётами, никто не подумал, что их атакуют на ночь глядя, да ещё вблизи границы. Махмуд благодарит Аллаха за своё спасение. На полпути в районе озера Суруби караван должна встретить охрана Масуда, случайно он слышал, где должна состояться встреча.

Кудрин достал из планшета карту, подготовленную капитаном Быстровым, и протянул Ахмату, который спросил о чём-то пленного. Увидев голубое пятно озера, Махмуд ткнул грязным пальцем в название кишлака, притулившегося с северной стороны перевала и перечёркнутого на карте жирным крестом, удивлённо взглянул на Ахмата.

– Всё точно, лейтенант, разведка сработала неплохо. Можете передать комбату Востротину, пусть встречает моего тёзку Масуда на перевале вблизи озера Суруби.

– Передам… Спроси, какой была охрана каравана, кто старший.

Ахмат вдруг нахмурился и, не глядя на Кудрина, ответил:

– Я спрашивал. Охрана 120 человек, старший каравана Усман Алиханов, в настоящее время в лагерях и учебных центрах находится около тысячи боевиков, имеется ударный батальон чалмистов.

– Что за чалмисты?

– Это мой отец так называет отборных головорезов, элиту его отряда.

– А какое отношение имеет твой отец к этому воинству?

– Видишь ли, в чём дело, лейтенант. Мне говорить об этом не следует, но раз так получилось… Усман Алиханов – мой отец.

Кудрин раскрыл рот от удивления.

– Не беспокойтесь, лейтенант, меня проверяли, кому следует. Я сам удивился, когда узнал об этом, обычно отец отправлял караваны к Ахмат-шаху, но чтобы сам пошёл… Подозреваю, что он решил вернуться на родину, ему за восемьдесят лет, хочет умереть по-человечески. Пленный говорит, что здесь есть звериная тропа в ущелье, она помечена на карте моего отца. Я знаю эту тропу, надо перекрыть и её, лейтенант.

Кудрин автоматически мотнул головой.

– Ахмат, извини, я просто опешил от такой новости.

– Я тоже, когда узнал, что отец ведёт этот караван. Мой отец – фанатик-анархист, с двадцатого года носится с идеями Кропоткина. Раз отец отправился с караваном, он от своего не отступит, и нам надо готовиться к тяжелому бою.

Михаил Ларин откинул антенну, подключил питание, включил тумблер и протянул наушники Кудрину.

– 347-й! Вас вызывает Волга, приём, – несколько раз повторил в эфир лейтенант и замолчал в ожидании ответа.

– Волга, я – 347-й. На подходе, – откликнулся Кузнецов. – Как обстановка?

– Всё нормально, ждём гостей, недобитые постреливают. Передай на командный пункт, пусть высылают группу захвата в квадрат пятьдесят, по улитке шестёрка. Пленный подтвердил данные разведки, встреча каравана намечена именно там.

– Понял. Я тебе воды привёз, три резиновых баллона и боеприпасы, которые ты просил, сориентируй ракетами место выброски.

– Спасибо, командир, стреляем.

В воздух взлетели ракеты, вырвав из темноты зловещие контуры ущелья, послышалось оглушительное гудение одиночного вертолёта над головой. На входе в ущелье, именно там, где ожидал Кудрин, застрочил пулемёт, раздались автоматные очереди, грозно рявкнул гранатомёт.

– Ларин! Доложи летунам, что началось, пусть будут готовы к удару по входу в ущелье. Разберусь в обстановке – пришлю наводчика, – крикнул он радисту, выскакивая из укрытия. Чертыхаясь и запинаясь о камни, побежал к входу в ущелье, с разбегу чуть не перепрыгнули через ящики, вовремя услышав приглушённый голос Садыкова: «Командир, сюда!»

Сержант бил из пулемёта короткими очередями в ночную мглу. Кто-то кинул гранату, грубо толкнув лейтенанта на землю.

– Докладывай, сержант, – крикнул Кудрин, больно стукнувшись коленкой о камень, выматерился, скидывая с плеча автомат.

– «Духи» пытались просочиться, командир, да Кацо заметил, у него глаза кошачьи, ночью видят.

– Подошли, сволочи, торопятся сбить с ходу, – ответил лейтенант, поворачиваясь к примостившемуся рядом грузину. – Кацо, дуй на рацию, передай летунам: пусть осветят вход в ущелье, сигналы дадим ракетами. И метров двести от ракет нужно обработать зрэсами. Всё понял? Садыков, ты как? Очухался?

– Норма, командир, повоюем ещё.

– Тогда быстро к гранатомёту, стрелять в глубину ущелья, создать панику и страх перед атакой.

Транспортные вертолёты зашли на бомбометание, в небе появились светлячки, которые, падая на землю, разгорались, выхватывая из темноты что-то чёрное и жуткое, заполнившее ущелье. Бомбы, упав на землю, какое-то время продолжали гореть, тускнели и гасли. Горловина ущелья не давала «духам» рассредоточиться в ширину, они катились на десантников одной безмолвной массой костей, мяса и плоти, из которой невозможно было вырваться, спрятаться, притаиться. Передние ряды застопорили движение перед линией обороны десантников, подняв невообразимый гвалт, но задние надавили, и вся дико закричавшая толпа с воплем ринулась в атаку. Выстрелы гранатомёта вырывали людей из обезумевшей толпы, но ряды смыкались, и новые волны атакующих вступали в поединок со смертью.

Кудрин вскочил на ноги, передёрнул затвор автомата и, не спуская глаз с орущей толпы, протяжно крикнул: «Огонь!» Пулемётчик Озеров что-то пробормотал про себя и, сжав тело, как пружину, ударил длинной очередью, прорезав широкую просеку в набегавшем людском потоке. Затем плавно довернул ствол вниз и без суеты, спокойно и решительно, скосил всю первую шеренгу наступающих свинцовым шквалом. Толпа громко зарыдала, завизжала, захныкала, застонала, заорала жутким гулом. А из ущелья выкатилась новая волна наступающих, но им сплошной линией огня перегородила выход из горловины ущелья заградительная черта взрывов неуправляемых ракет вертолётов подполковника Кузнецова. Кто-то из наступающих всё же переступил её, но тут же упал, скошенный очередью пулемёта. Их нагнала третья волна, сходу смела своих раненых и по трупам убитых все же пробилась к линии обороны русских.

Лейтенант Кудрин размахнулся и бросил гранату, она упала под ноги толстому, в длиннополом халате, душману. Тот успел заметить её, в ужасе дико закричал и попытался остановиться, упасть, спрятаться, провалиться сквозь землю, но сзади толкнули, и, падая, он продолжал кричать истошным срывающимся голосом. Его тело не успело коснуться земли и, подкинутое взрывной волной, разорванное пополам, отлетело назад в объятия новой жертвы. В горячке боя мало кто из «духов» заметил, что погасли осветительные ракеты, ушли на север восьмёрки и снова нарастает шум вертолётных двигателей. Словно сварка, прорезали темень яркие вспышки ракет боевых вертолётов группы прикрытия капитана Чиркова. Земля вздрогнула от десятков снарядов, вонзившихся в её чрево. Ракеты рвали всё живое на своём пути, уничтожая остатки тройного вала наступающих. Невозможно было понять, как можно выдержать этот огненный ад, не сойти с ума, остаться живым, остаться человеком.

Боевые вертолёты прекратили атаку, и снова в небе повисли осветительные ракеты транспортников. В ущелье все стонало и корчилось в предсмертных судорогах. Оставшиеся в живых люди, оглушённые, подавленные, безразличные к жизни и смерти, не таясь, в полный рост брели обратно по ущелью. Раненые стонали, звали на помощь, кто-то что-то крикнул десантникам по-русски.