– Это страшный человек, – начал вторить ему другой верзила. – Однажды он приказал одному из охранников высечь плетьми мальчишку за то, что расплескал, когда нес на подносе, вино. Охранник пожалел и хлестал не очень сильно. Тогда тот выхватил меч и отрубил охраннику руку. Это страшный человек.

– Если мы не принесем в его красильню багрянок, то и с нами будет то же, – подхватил третий, – в лучшем случае изобьют и отправят назад в тюрьму.

– Что-то по вашим сытым и пьяным мордам не видно, чтобы вы бедствовали и мучались, – вступил в разговор Никлитий.

Верзилы потупились и замолчали.

– Где живет ваш хозяин и куда, в какое время отправляется? – продолжил допрашивать Андрес.

– Он живет возле храма Астарты, в доме из серого камня с квадратной башней, такой дом один, его сразу увидите и не спутаете ни с каким другим.

– Каждое утро он отправляется во дворец к наместнику, но по дороге заезжает к писцам, чтобы узнать, какие подати собраны, сколько и когда предстоит собрать и кто не заплатил. Потом присутствует на трапезе и судилище. А после этого возвращается к себе и занимается со своими приказчиками, писцами и про нас не забывает.

– Его красильни стали приносить мало прибыли, он злится и свирепствует, – дополнил другой.

– Ясно, – сказал Андрес, – посидите денек здесь, а потом мы решим, что с вами делать.

– Да мы за день, так скрученные, сдохнем. Отпустите нас, – заныли верзилы.

– Сдохнете, закопаем, – Андрес был очень зол на этих проходимцев, избивавших и грабивших стариков и детей, чтобы уберечь свои шкуры. – Водой вас старик напоит, а распутать и выпустить не сумеет, даже если и захочет.

Нанизанные на палки, как бык на вертел, с ногами, задранными выше головы, и руками, торчащими, как огромные уши, они представляли жалкое зрелище.

– Не вздумайте их пожалеть, – сказал Никлитий старику. – К утру мы вернемся и тогда решим, что с этими делать. Ничего не бойтесь. Обещаю, что ваша жизнь с завтрашнего дня станет лучше.

Братья подняли с песка плащи, отряхнули от песка, набросили на плечи, чтобы спрятать под ними мечи и, оставив на попечение старика и мальчика коней, отправились в Сидон.

Старший чиновник проснулся от жесткого, сверлящего взгляда. Он, не открывая глаз, медленно и, как ему казалось незаметно, дотянулся до кинжала, спрятанного в складках тканей, покрывающих ложе, и только после этого слегка приоткрыл глаза. В просторной спальне было как обычно тихо. Лишь слегка потрескивал фитиль лампады, да из внутреннего двора доносился шелест листьев инжира. Однако чей-то тяжелый взгляд давил на чиновника, парализовал его тело страхом. Он хотел окрикнуть охранников, но не смог. Язык не повиновался. Еще раз начал обводить взглядом спальню и только теперь увидел. Увидел и оцепенел от ужаса. Из дальнего угла комнаты, подняв огромное тело на хвосте, распустив капюшон, не мигая на него смотрела гигантская кобра. Тело ее медленно и плавно колебалось то в одну сторону, то в другую, и в такт колебались огоньки светильников, ткани алькова, воздух и сам чиновник.

Ужас все сильнее охватывал, парализовал, и он уже не видел ничего, кроме глаз гигантской кобры, которые сливались с его глазами, проникали в мозг и выкачивали из него всю волю, мысли, память. А когда все это, как вода, было вытянуто до последней капли, в опустевшую оболочку влили страх. Страх перед всем.

Кобра исчезла. Старший чиновник очнулся от оцепенения, увидел в своей руке кинжал и закричал от страха. Потом его взгляд упал на лампаду с маленьким огоньком, и он от ужаса обжечься и сгореть в нем потерял сознание.

Страх – это все, что оставил ему до конца дней Андрес в наказание за злодейства.

Только на один час утром разум вернулся. Он созвал подвластных ему чиновников, приказал на папирусе написать о том, что все свои красильни и другие мастерские, связанные с ловлей багрянки и добыванием из нее краски, вместе с лодками, рабами и всем другим имуществом передает в дар сидонцу Харибу и его внуку. Прочитал записанное, приложил к еще мягкой и приятно пахнущей мастике свой перстень с печатью и взял клятву, что эта его воля будет исполнена немедленно.

Никлитий и Андрес направлялись в дом главного хранителя библиотеки финикийского царя.

Их уже не занимали проблемы пурпурниц, крашения тканей и развития связанных с этим новых путей торговли. Все это было уже запрограммировано. Внук старика, толковый мальчишка, не только разовьет и упрочит дело своего рода в Финикии, он построит торговый флот и организует красильные фабрики на Крите, в греческих колониях, в далеком Риме.

Другие, более важные дела предстояло решать. Однажды Верховный жрец уже пытался внедрить у египтян алфавит. Более того, у тех в их иероглифическом письме было несколько знаков, обозначавших звуки. Только так было возможно записывать имена жрецов, фараонов, да и самих писцов, но когда доходило до записи слов при помощи этих значков, то, как ни бился Верховный жрец, у египтян ничего не выходило. Даже если они писали слово буквами, то сразу за ним пририсовывали иероглиф, его обозначавший.

Обозлившись, жрец заставил подвластные ему племена гик-сов покорить Египет. И те за полторы сотни лет своего правления вдолбили в головы египетских жрецов, писцов и фараонов алфавит. А когда все укоренилось бесповоротно, Верховный жрец отпустил гиксов в их родную Аравию.

Алфавит же повелел египетским жрецам распространить по всем землям, для всех народов. Те поклялись выполнить его волю. Но тут появились длиннополые. Верховному жрецу пришлось оставить просветительские дела, а египтяне не спешили выполнять обещанное.

– Для всех этих людей самое главное, это дело предков – скотоводство, поэтому ты правильно решил, что первая буква в алфавите будет А – алеф, бык, они запомнят эту букву без проблем, – говорил Андрес, – а вот какую сделать второй? Чтобы она была не менее значима для любого человека и здесь, и по всему свету?

– Дом. Дом для любого человека так же важен и значим, как дело предков. Вторая буква должна быть от слова дом – бет, на семитском наречии. А начертать ее надо так, как они строят дома, прямоугольные, из двух половин, мужской и женской.

– А для точности женскую половину надо сделать немного большей, там, кроме женщин, живут еще и дети, о них тоже не надо забывать.

Братья снова развеселились. Пока они шли к зданию, в котором размещалась библиотека, был придуман весь алфавит. Почти весь он был похож на тот, что придумал для египтян Верховный жрец, но порядок расположения, отождествление значения букв со словами и написание самих букв было проще и доступнее для простых людей.

Буква О – была похожа на глаз, Р – на голову, сидящую на длинной шее, М – на волну, Г-на угол, N – на извивающуюся змею, а Т – на крест.

– Любой мальчишка легко запомнит эти буквы и напишет их, – говорил Андрес Никлитию.

– Кстати, о мальчишке, ты не забыл заложить в его сознание, что основной задачей жизни для него станет распространение вместе со своими тканями и красильнями алфавитного письма? – прервал его Никлитий.

– Брат, это самое первое, что я сделал, когда вчера стал с ним разговаривать.

Хранитель библиотеки оказался добродушным, разговорчивым. Казалось, что ему не шестьдесят восемь лет, а столько же, сколько и братьям, ну, может, на несколько лет больше. Он охотно с ними заговорил и не стал выяснять, кто они, зачем пришли и какое у них происхождение. Их обширные знания и манера говорить просто и доступно покорила его. Единственное, что он спросил у них – имена.

– О, мои ученые собратья, – говорил хранитель, – когда я был мальчишкой и только учился иероглифам в писчей мастерской самой низшей ступени в Ниневийской библиотеке, нас заставляли сначала раскатывать глину в плитки. Если писец делал ошибки, то старший приказывал мне эту плитку сминать руками в колобок, а затем перекатывать в новую пластину и отдавать писцам. Перед тем как смять ее, я запоминал иероглифы, написанные там. Так начиналось мое учение.