Потому что дура. Потому что думала, что получится помочь. Потому что не могла сидеть на месте, зная о том, что там произойдет.

— Испугалась за вас… — И это правда. Частично.

— Дура. — И руки его крепко сжимают меня за талию, он носом зарывается в складки свежей, уже не пахнущей соусом и воском, футболки на моем животе, заставляя вздрогнуть. — Просто дурочка. — Да… Дура с большой буквы. Тут он прав.

Я чувствую, как он все сильнее тулится ко мне, словно пытаясь вдавить меня в себя, боясь, что я вот-вот и исчезну, выскользну из рук клиновом листом, теряясь в вихре осеннего листопада.

И я касаюсь его волос неуверенно поглаживая, перебирая пряди. Я бы, наверное, заплакала, но сил не было. Надоело. Хватит слез, они не помогают, а делают только хуже. Я уже на рыбу-шар похожа, — так сильно опухла.

Чай уже давно остыл, а он все не отпускал меня, да и, если честно, я и не против. Так мне спокойно. Так мне тепло и комфортно. Словно и не было ничего плохого неделю назад, но он, видимо, решает напомнить обо всем произошедшем со своей стороны:

— …Когда я избивал Казутору, — Голос был хриплым, приглушённым. Он не отстранялся от меня и звуки терялись где-то в складках ткани. — Я готов был его убить. Меня словно волной накрыло. — Я слушала, внимательно. Вот и настало время поговорить о его черном импульсе, да?

Он решил мне открыться, довериться, и от осознания этой маленькой истины, стало очень тепло где-то там, под ребрами.

— А потом я услышал голос Баджи… Резкий всплеск крови перед глазами, крик и все опять помутнело. — От упоминания имени друга меня все так же по колючему больно. — Когда я увидел тебя и Баджи в крови, словно в пелене, мне стало страшно. Я думал, что на тебе твоя кровь. — Пальцы мои вздрогнули, путая и без того закошлаченые, моими же манипуляциями, волосы. — И меня накрыло по-новому. Не так, как впервые раз, словно от волны… В этот раз мне казалось, что меня придавило камнями, а внутри опустело. Так резко, словно сердце вырвали. — От каждого его слова по телу пробегал рой мурашек, а в горле неизменно стоял ком. — А потом Такемичи выскочил перед Казутору. Я думал убью и его, но он начал кричать что-то про Баджи, выронил талисман, — Его руки сцепились в замок на моей спине сильнее, сдавливая меня в объятия с новой силой. — Потом уже я слышал твой крик. Ты просила успокоиться… — Он выдыхает, скользя носом по моему животу, как котенок, попавший под дождь и внезапно обретший кого-то, кто забрал его с холодных улиц домой.

Я и впрямь просила его остановиться. После последних слов Кейски вскочила на ноги, вся в слезах и крови помчалась на помощь Ханагаке. Умоляла остановиться, кажется даже упала на колени.

— А потом все закончилось… — Закончилось. Были ещё какие-то слова, действия, я уже и не вспомню. Все было как в тумане. Но я помню, как Казутору остался с телом Кейски на той злополучной свалке, склонившись перед всеми уходящими в поклоне.

Парень замолк, наконец отстраняясь и вставая на ноги.

— Майки… — Он смотрел на меня так грустно, так отчаянно, что мне просто не оставалось ничего другого, как обнять.

Его руки мягко меня толкнули, и я бы возмутилась, не коснись он моего лица, склоняюсь ближе и внимательно рассматривая меня, наверняка подмечая жуткие мешки под глазами и в целом не первой свежести вид.

— Я помню о том, что ты мне говорила, тогда, перед третьим августа. — Глаза у него черные, глубокие, самые прекрасные из всех, что я видела, а видела я, за свои две жизни, много людей. — Чтобы я не убивал, даже если это будет местью за тебя. — Я кивнула. Да, говорила. И сейчас бы сказала тоже самая, не сжимай он мои щеки так сильно. — Я не сдержу это обещание. — Почему-то я так и думала, но надеялась на лучшее. — Поэтому пообещай мне, что не умрешь. Что не оставишь. — Ему явно тяжело говорить это все так откровенно, напрямую. Наверное, этому человеку легче показать свою привязанность, чем рассказать о ней. Но он просит, то и дело запинаясь. — Просто будь всегда рядом.

Его ладони такие теплые, согревающие, и их так неприятно отрывать от собственного лица, но по-другому я бы вряд ли смогла ответить, не прикусив при этом язык.

— А я и не планировала тебя отпускать.

Он выдыхает, мелко улыбается и нежно, трепетно, словно я из хрусталя, целует. Губы у него мягкие, такие же теплые, как и он весь. Слегка потрескавшиеся от осеннего ветра, но такие любимые, такие желанные, но внутри что-то непонятно колит, словно от угрызения совести перед чем-то невидимым, и я, отстраняясь, облокачиваясь об его грудь лбом, тяжело дыша.

В голове эхом стоят последние слова Баджи. " А я ведь влюбился в тебя». Придурок… О таком не говорят на смертном одре. Не заставляют жить с этим.

Майки стоит молча и кажется даже не дышит. Я его обидела, отстранившись? Точно обидела, такой уж он человек. Мне нужно объясниться и в голову ничего, кроме правды, не лезет:

— Майки, ты знал, что я нравилась Кейске?

Он наверняка хмуриться, но вздрагивает отстраняясь, заставляя меня поднять голову и взглянуть на него. Такого усталого, сонного, с темными кругами под глазами, лохматого.

— Знал. — Улыбается воспоминаниям выгибая брови в печальной дуге. — Он сам мне об этом сказал.

— Что? — Вот это Санта Барбара получается. — Когда?

— Когда поспорил со мной на то, что я не смогу признаться тебе в чувствах.

И от этих слов все внутри падёт, а на глаза набегают новые слезы, которые я так усиленно сдерживала весь этот чертов диалог.

Майки испугано тушуется, смешно дергая плечами, пытается большими пальцами вытереть мои водопады, но попытка глупая, я заливаюсь как Ниагара, громко хрюкая, а на лице глупая, печальная улыбка.

— Он и со мной поспорил. Сказал, мол, обед буду должна если чувства взаимные.

И я слышу слабый смешок со стороны Манджиро. Почти истерический. Его пальцы продолжают попытки остановить мои слезы.

— …Я так по нему скучаю.

— Я тоже, Нео-чи, я тоже.

И вот мои всхлипы вновь все портят, но Майки рядом, гладит по голове и шепчет о том, что все будет хорошо. И все будет хорошо… Я постараюсь.

*

— Я тебя люблю. — Она говорила эти слова глядя далеко в ночное небо. — Люблю настолько, что иногда мне кажется, я готова простить тебе любую мерзость, на которую ты будешь способен.

С каждым словом внутри, где-то на уровне живота, завязывался тугой клубочек.

Парень молчал, глядя на девушку из-под прикрытых век. Он не был идеальным и совершил много ошибок. Слишком много, чтобы сейчас заслуживать ее доверия. Он бы хотел ее отпустить. Дать возможность жить вне стен огромного синдиката, но не мог. Просто не мог без нее и одна лишь мысль о том, что она уйдет, что она перестанет быть рядом, что он больше никогда не услышит нежного голоса, не почувствует касания холодных пальцев к его шершавым шрамам, — эта мысль — убивала.

— Не получается по-другому. — Вдалеке блеснули вспышки фейерверков. Весенний фестиваль подходил к концу. — Я просто…

— Неисправим. — Она улыбалась, глядя как яркие огни отражаются в его темных, черных глазах.

— Неисправим. — Он соглашается, радуясь тому, что, не смотря на всю пролитую им кровь, она рядом. Всегда рядом.

*

========== Часть 20: Это будет тяжелый год ==========

В тюрьме, как это обычно бывает, пахло сыростью. От холодных серых стен так и веяло чем-то неописуемо давящим, тяжелым и мне так хотелось развернуться на пятках, да дать по сьебам подальше от своих желаний, подальше от всех этих скользких мыслей, которые просто не давали вдохнуть полной грудью. Но я, в силу собственной упертости, пришла в не самое лучшее для себя место, для не самого дружеского разговора.

В комнате для «свиданий» (сколько романтики то в этом слове, оно абсолютно не подходит под сложившиеся обстоятельства), было всего два стула да стеклянная стена с дырочками для проходимости звука. Стена стояла на длинном, вдоль всей комнаты, столе.

Под пытким{?}[] взглядом тюремщиков, оставшихся у дверей комнатушки, я присела на шаткий деревянный стул. Что за проблемы с мебелью в Японии, почему тут каждая третья табуретка шатается?