От этих мыслей меня передернуло.
И почему осознание непрезентабельности дошла до меня лишь спустя пару улиц от дома?
А Майки все тянул меня за руку, не сильно сжимая многострадальные запястья. У всех вас такая дурная привычка хвататься именно за них. Лучше бы за шею.
Мне было плохо… Меня тошнило, болела голова и хотелось кричать, разрывая глотку, но, почему-то, сейчас я успокоилась. От теплых касаний, от запаха, такого вкусного, пропитавшего всю мою школьную форму. Смесь бензина с карамелью. Так пах только он.
Дверь дома тихо скрипнула. Я ее не заперла. Хорошо, что мама вернётся с командировки только через неделю, а то, прознай она об этой оплошности, непременно бы взбесилась, накричала. А крика с руганью я сейчас не перенесу. Я никогда не любила ссоры. На глаза, при малейших строгих нотках, набегают слезы, а когда повышается тон, я и вовсе срываюсь. Даже сейчас, повзрослев и относительно встав на ноги, я не переношу криков.
Он тащил меня в ванную. Уверено, по-хозяйски включив горячую воду в душе и подтолкнув мне в сторону ванны, мол: «давай, мойся». Неужели от меня воняет?
На рефлексах принюхалась к воротнику мятой футболки. Да нет. Все тот же соевый соус, все те же сожженные свечи.
Так неохота мыться… Но, наверное, от горячей воды и впрямь станет легче.
Руки потянулись к подолу футболки, задирая ее до пупка. Или может сначала снять штаны? Так. Стоять.
— Ты вышел? — Не буду оборачиваться, и так знаю, что стоит.
— Вышел. — Строго и тихо, вперемешку с шаркающим по кафелю шагом и захлопнувшейся дверью ванной комнаты.
В целом, мог и не выходить. Чувство стыда и хоть какого-то смущения пропало у меня, как только я увидела свой душ в общаге. А искренний пофигизм от того, видны ли мои недостатки фигуры кому-то ещё, закрепился после первого же года в этом самом душе без перегородок и шестью краниками вдоль всей комнаты. Не очень большой, но достаточной для того, чтобы в ней поместилось четыре человека. «Шесть душевых и четыре человека?» — спросите вы и «да», — отвечу я. Вещи же тоже нужно было куда-то вешать, а оставлять их в предбаннике гиблое дело. У меня так, однажды, трусы украли.
Вода обжигала кожу, но от этого становилось легче, мысли словно собирались в кучу, наконец оседая где-то на подкорках сознания. В душе всегда легче думалось. В голову приходили идеи и мысли, которые в обычном состоянии даже не закрадывались в пустую головешку со ржавыми шестерёнками.
Баджи мертв и я этого не изменила. Дерьмовый сценарий с дерьмовым финалом. А ведь он действительно был мне очень важен. Этот светлый, так любивший животных, подросток. Важен для Майки и всей этой истории в целом.
Глаза вновь неприятно защипало от накативших к ним слез, а с губ срывается новый предательский всхлип. Нужно успокоиться. Нужно собраться. Я не могу вечно плакать, не могу вечно изводить себя за то, что не спасла.
… Интересно, Майки плохо? Наверняка. И наверняка он бы хотел об этом поговорить, но не с кем. С одной стороны: друзья, потерявшие старого товарища, с другой: сестра, потерявшая друга детства, а с третьей — я. Раскисшая клякса, лужей растекшаяся по полу. Такая себе из меня «опора и поддержка» получается. Ещё и Такемичи навьючила{?}[] всем этим дерьмом, теперь придется объяснять, что это вообще был за приступ истерии. Все рассказывать… Нужно было раньше это сделать, но мое неоправданное чувство страха мешало и, в итоге, все испоганило.
Баджи… Пиздец. Нашел на кого Майки оставить! На меня, истеричку и язву не способную контролировать собственные эмоции. И образование недопсихолога тут роли не играет. В жопу эти три года каторги в институте, раз я даже себя успокоить и проанализировать не могу.
Так. Ладно. Сказал следить, — значит буду следить. Последняя просьба как никак…
Босые мокрые ноги издавали громкие, шлепающие звуки, наверняка не придавая мне какого-то особого очарования, разве что только сильнее раздражали.
Майки стоял на кухне заваривая чай и задумчиво глядя в окно, куда-то далеко за горизонт, утонув в собственных мыслях. Выглядело потрясающе. Он всегда выглядел потрясающе, но сейчас как-то по-особенному, — по-домашнему.
На лице взыграла слабая улыбка от наблюдения такой теплой, от чего-то родной, картины и тут же погасло, перебиваемая моими назойливыми тревожными мыслями.
Вот он вырастет, в непременно хорошем будущем, будет ходить по кухне в час ночи, шаркая теплыми тапочками с кроличьими ушами и широкой черной футболке под клетчатые пижамные штаны. Так же стоять у плиты, дожидаясь, когда же этот злосчастный чайник закипит. И будет смотреть в окно, так же, как смотрит сейчас: хмуря брови, щурясь. Или может расслабленно улыбаясь? У него будет красивая жена и вредный черный кот с бездонным желудком и хриплым «мяу» в пять утра под ухом. Все это у него будет, но буду ли рядом я?
От этой мысли неприятно кольнуло сердце. Мне бы хотелось быть с ним рядом всегда. Я редко привязывалась к людям, но к нему... К нему я не то, чтобы привязалась, я глупо влюбилась и, наверное, однажды я признаюсь в этом самой себе.
Мне бы хотелось слушать его глупые шутки, подкалывать в ответ, ходить по весеннему Токио и любоваться цветущей сакурой, а вечером, после долгой прогулки приходить в общую квартиру заваливаться на диван с сладким попкорном в руках и смотреть какую-нибудь глупую комедию про полицейских.
Но одно дело хотеть быть с ним рядом, и совершенно другое — суметь остаться.
Кажется, я вновь громко шмыгнула носом в попытке сдержать слезы.
Майки обернулся мягко мне улыбнувшись. И от этой улыбки мне стало ещё паршивее. Я чувствовала вину (как-то в сфере последних событий это скользкое чувство и вовсе меня не отпускало) за эту нашу общую утрату. И лучше бы он знал, что я могла все исправить, лучше бы знал, что я оплошал и накричал бы на меня, ругался, плакал и злился. Обвинял. Мне бы, наверное, стало легче.
— Я сделал тебе с мятой. — Чашка тихо стукнулась о деревянную поверхность стола, отрезвляя.
— Спасибо. — Хрипло, в попытке незаметно проглотить новый всхлип. Главное не подавиться.
Ноги вновь неприятно зашлепали по холодному полу. Нужно было надеть носки.
Чай пах свежестью приятно обволакивая своим запахом. Мята и чабрец. А себе он заварил чистую ромашку. Нервничает и думает, что чай его спасет? От такого невроза в моем лице вряд ли что поможет, ты уж прости.
Мы молчали и молчание это не казалось мне тяжелым. Да нам нужно было поговорить, но, мне кажется, что тут и без лишних слов все понятно, тогда почему я, так бестактно, рушу эту идиллию?
— Прости меня. — И я извиняюсь. Извиняюсь за то, о чем он даже не догадывается, но мне так легче. Так правильно.
Майки молчит, и я чувствую на себе его взгляд. Он рассматривает меня пытаясь что-то отыскать.
— Дай мне руку. — Это не просьба, — приказ.
И зачем тебе рука моя, Непобедимый? Хочешь нагадать мне дальнюю дорогу на хуй? Если да, то только на твой.
Его ладони шершавые, в мозолях и разодранных костяшках. Конечно. Раны вряд ли зажили после событий на свалке. Интересно, голова у него не болит после таких прилетов железной балкой? Может у него там металлическая пластина?
Он рассматривает мою ладонь и запястье, аккуратно проводя по белесой коже вдоль вен пальцами. Вздыхает.
Что не так? Руки слишком тонкие? Слишком белые? Запястье отекли? Видно, что поправилась по пальцам? В чем дело?
— Я… — Вижу, по глазам вижу, что он хотел объясни свои действия, но одергивает себя, устало прикрывая глаза. — Почему ты не выходила на связь?
Потому что ревела как сумасшедшая. Винила себя во всем этом дерьме и хотела сдохнуть.
— Была не в состоянии с кем-то разговаривать. — Молчу, но считаю нужным добавить. — Прости.
Майки встаёт. Стул неприятно скрипит. Видно дело было не в моих лишних килограммах. Нужно починить ножку.
— Нео, — Он обходит стол становясь напротив меня. С секунду думает, опускается на пол, упираясь коленями о гладкий линолеум, и смотрит на меня, так печально, что сердце, кажется, пропускает удар. — Зачем ты пришла на ту свалку? — Я молчу.
