Сделали все за спиной. Но как кстати.

– Хорошо, – выдавил я. – Как долго?

– Думаю, еще пара часов, – пожал плечами Миуш.

– Мистер Шанессон занимается уникальным направлением, – хищно прищурился Кайл на Миуша, – исследованием социальных явлений, ключевых персон этих явлений и влиянием на них.

– Да, – слабо улыбнулся Миуш, – моя гордость – создание матрицы подбора группы людей для лучшего достижений той или иной цели. Я получил за него премию Калмнера.

Я скептически скривился:

– Неужели это возможно – подобрать… людей…

– Мои многолетние труды отвечают положительно на ваш вопрос, – смелее отвечал собеседник. – Мне удавалось так сформировать коллективы людей в различных областях их действий, что результативность увеличивалась на сто двадцать процентов.

– Максимальное использование ресурсов, – мрачно заметил я.

– Ну зря вы так, – высокомерно улыбнулся Миуш, – люди в таких коллективах работают с гораздо меньшими эмоциональными нагрузками. Они, проще говоря, рады заниматься любимым делом сообща. А в сложившейся экономической ситуации подобные навыки очень важны и двигают страну вперед, обеспечивая ей шанс на выживание в нашем мире.

Я не сразу обратил внимание, что Кайл буравит его взглядом. Может, тоже питает личную неприязнь? У нас с ним мнения о людях часто совпадали.

Но было плевать. Главное, что этот… Миу-миуш найдет ее…

Тяжелые ворота медленно поползли вбок, и я нервно сглотнула.

Каждый визит к дочери – будто маленькая жизнь. Ожидание встречи, радость двух коротких часов и смерть за углом дома. Я буду сидеть еще час на своем излюбленном кирпиче у мусорного бака и изучать новые дырки в бетоне рядом с ним, которые образовались за ту неделю, что я не видела дочь. Но это будет жизнь спустя – через два часа.

Дженни всегда встречает меня у ворот. И сегодня не стало исключением.

– Мама!

Я застыла, глядя на свое солнышко. Несется и светится. Глазки широко раскрыты, и, кажется, тоже плачет. И я реву каждый раз, хоть и обещаю себе, что сегодня сдержусь. Но снова не могу.

Схватила свою малявку, и вместе мы упали в мягкую траву дорогого газона.

– Мама! – вцепилась в меня дочка.

Я уткнулась ей в воротник, пахнувший печеньем, жмурясь:

– Я так скучаю, Джи, так скучаю, – шептала неразборчиво.

– Мам, ну так не уезжай больше! – крепко обнимала меня малышка. – Когда твоя работа уже закончится?

Я зло усмехнулась. Этот миф, что я всю неделю не могу ее видеть из-за работы, меня вынудил поддерживать бывший муж. Якобы, не мои деньги решили вопрос с возможность посещений, а его милость. Я поддерживала этот миф, как и многие до него. Что, к примеру, у мамы все лицо в синяках, потому что она попала в аварию и ударилась об руль. Или она хромает, потому что подвернула ногу…

– Привет, Лакиша…

А вот и он. Я не обернулась. Все равно придется встретиться с ним лицом к лицу, а вместе – со всеми моими страхами. Но спешить не хотелось.

– Пойдем, Джи, – поднялась я с ребенком и подхватила ее на руки.

Дженни пять лет, и она, конечно же, могла ходить сама, но я не находила в себе сил ее выпустить. Хотела тискать ее неустанно каждую отведенную секунду. Странно, что Курт не возмутился, как обычно. И вообще вел себя настораживающе тихо.

Одноэтажный дом мягко светился окнами, а в кухне неожиданно обнаружилась мать Курда в кухонном переднике:

– Лакиша! Привет! – запела она приторно. – Проходи, печенье почти готово! Будешь какао?

– Мама, я помогала бабушке печь печенье! – зазвенела Джи в мое ухо.

Дурдом. И что все это значит? Когда злая ведьма превращается в добрую бабушку, это выглядит сюрреалистично. Она первая пыталась отобрать у меня ребенка, когда я только обвинила Курта в измывательствах, а до этого закрывала глаза на мои синяки и кровоподтеки.

– Лакиша, – послышался шорох отодвигаемого стула. – Садись…

Ноги сами подогнулись, но я не подавала виду:

– Мы лучше побудем с Джи в ее спальне. Вдвоем.

– Я продлю визит на час, – озвучил цену вдруг бывший муж, и я, наконец, встретилась с ним взглядом.

Вернее, задрала голову, чтобы встретиться. Высокий смуглый красавец, он когда-то казался мне самым лучшим мужчиной на свете, сильным и притягательным. Теперь же был худшим кошмаром, вышедшим из самых страшных снов. Стоило усилий, чтобы не отшатнуться. Он выглядел вполне по-домашнему – брюки, свитер, руки, спрятанные в карманы… но взгляд – дикий и злой – будто врезался в солнечное сплетение и вышел между лопаток. Сердце пропустило удар.

– Хорошо, – прохрипела я.

– Садись, – приказал Курт.

Прижав к себе дочку, я опустилась на стул. Джи постоянно что-то щебетала, спрашивала меня о работе. Я отвечала заранее придуманными фразами, стараясь не смотреть по сторонам. Бабушка хлопотала вокруг, подливала какао, к которому я не обязана была притрагиваться:

– Ты совсем исхудала, Лакиша!

– Работа не дает расслабиться, – не соврала я.

– Тебе надо больше отдыхать!

Курт сидел рядом, вынуждая дрожать и нервничать все больше. До ломоты в суставах хотелось всадить обоим в глотки ножи и выкрасть ребенка…

– Пожалуйста, – выкрикнула на очередной поток приторной заботы, – м-м-можно я подышу с Джи воздухом? Тут… жарко… мне нехорошо…

– Курт, дай жене воды! – встрепенулась женщина, а меня словно ударили под дых.

Я вскинула дочь на руках и направилась из кухни. Кошмар не отставал:

– Лаки, я хочу поговорить, оставь пока Джи с бабушкой, – на мой загнанный взгляд холодно добавил: – Я обещал, плюс час.

Джи не понимала, к счастью, наших «шифров».

– Мама, папа обещал, что ты скоро вернешься домой! – вдруг заявила дочка.

Сердце будто тисками сдавило. Я задохнулась, и Курт, воспользовавшись заминкой, выдернул Джи из моих рук и спустил на землю:

– Беги к бабушке, мы с мамой сейчас вернемся.

Я обхватила себя руками, не в силах оторваться от вида убегавшего по дорожке ребенка в сторону летней кухни. Каждый раз как последний.

– Лакиша, – Курт встал так близко, что я вздрогнула и отшатнулась, но он тут же подхватил под руку и потащил вглубь сада.

У меня сперло дыхание, ноги подкосились, а из горла вырвался сиплый стон.

– Прекрати этот концерт! – зашипел зло Курт. – Только стоит попытаться все исправить, ты закатываешь глаза! Хватит!

Я тяжело сглотнула, зажмурившись. Страх сковал ноги и горячей волной несся к сердцу, которое колотилось, будто в последний раз.

Моих денег, что остались у меня после развода, хватило на адвоката, который дал мне возможность посещать дочь, и искусственную почку. Одну. Курт отбил мне обе.

Курт Харрес – прокуор Западного округа. Последний в династии. У его семьи непробиваемая для судейской системы броня. Мой адвокат сделал практически невозможное, потому что по версии высшего общества, которую всем предоставил Курт, я – наркоманка, и почки мне отказали от передозировки наркотиков. И пусть ни одного доказательства этому не было найдено, весь процесс я провалялась под аппаратом искусственного жизнеобеспечения, не в силах ответить за себя.

Но это было давно. Теперь я могла ответить. И физически – тоже. Только Курт об этом не знал. Он продолжал сжимать мое плечо:

– Лакиша… – выдохнул напряженно. – Я места не нахожу. Ты… так изменилась…

Я пялилась на розовый куст, считая тугие маленькие бутоны… Восемь, девять…

– …Не могу не думать о тебе. – Мужчина с шумом втянул воздух: – Позволь помочь. Положим тебя в лучшую клинику, обследуем, может, еще не поздно восстановить вторую почку.

– Поздно.

Нет, не для почки. Для всего остального.

– Ты не знаешь наверняка, – прорычал мужчина. Умолять его вернуть мне ребенка бесполезно. Курт – редкий образец бездушия и бессердечия. Больной ублюдок. – Вернись. Я все исправлю, – продолжал дышать мне в макушку, неприятно шевеля волосы.

Я молчала. За все время нашей с ним страшной истории я не услышала ни одного «мне жаль».