– А это видно, мымзик с вужной физей, – воскликнул он, пожимая мне руку и улыбаясь. Улыбка была обаятельной, несмотря на сухие губы и зубы, словно жеваный картон.

– Чэс, – продолжал он, – я ему не дам заварзить мой чудо-фудо тузень, помяни мое слово, твоюжмать, ха-ха-ха!

Я уставился на дядю Чарли, моля о помощи, но он рассмеялся и кивнул Твоюжмать: мол, верно, очень верно. Твоюжмать повернулся ко мне и спросил:

– А какую самую лапую штуку вы с твоим твоюжмать дядей делали с нуни-муни-дуди-флипом?

Сердце у меня забилось сильнее.

– Я не совсем уверен, – ответил я.

Твоюжмать расхохотался и похлопал меня по голове.

– Отрысись, старый крупой пагнуда, – сказал он.

Дядя Чарли налил себе выпить, сделал мне «Рой Роджерс» и велел развлекаться, пока они с парнями сделают пару звонков. Я вскарабкался на барный табурет и стал медленно крутиться, во всех подробностях разглядывая зал. В деревянных рельсах на потолке висели сотни коктейльных бокалов, которые ловили и преломляли свет, словно гигантская люстра. На сорокафутовом стеллаже за барной стойкой переливались всеми цветами радуги бутылки; они тоже отражали свет и сами отражались в бокалах, отчего казалось, будто я попал внутрь калейдоскопа. Я провел по стойке ладонью: цельный дуб. Толщиной не меньше трех дюймов. Кто-то из мужчин сказал, что дерево недавно заново покрыли лаком, и это было видно. Оранжево-золотистая поверхность лоснилась, как львиная шкура. Я осторожно погладил ее. Я любовался рисунком дощатого пола, отполированного тысячами ног. Изучал свое отражение в старомодных серебристых кассовых аппаратах, которые выглядели так, будто раньше стояли в лавке где-то в прериях. С тем же самозабвением и увлеченностью, с которыми представлял себя Томом Сивером, я вообразил, что стал Самым Популярным в «Диккенсе» Парнем. В баре яблоку негде упасть, поздний вечер, я рассказываю историю, и все меня слушают. Ну-ка тихо, все, пацан рассказывает! Все внимание сосредоточено на мне и на моих словах. Хорошо бы и правда знать какую-нибудь историю, чтобы всем захотелось слушать. Интересно, как бабушка справилась бы в «Диккенсе»?

За баром я увидел раздвижные панели из закаленного стекла. Бобо подошел ко мне и сказал, что не стоит рассматривать их слишком пристально.

– Почему это? – спросил я.

– А ты ничего не заметил? – ответил он, забрасывая в рот коктейльную вишню.

Я наклонился вперед, наморщив лоб. Нет, я ничего не заметил.

– Эти панели придумала Бешеная Джейн, – сказал Бобо. – Подружка Стива. Ничего не бросается в глаза в их рисунке?

Я присмотрелся к панели справа. Серьезно? Это что, …?

– Пенис? – сказал он. – Точно. А на другой, соответственно…

Я не знал, как это выглядит, но, основываясь на логике, предположил:

– Женская…?

– Угу.

Смущенный, я спросил, что находится в задней комнате.

– Там проходят всякие праздники, – ответил он. – Мальчишники, встречи выпускников, рождественские вечеринки, отмечание побед в Детской лиге. И рыбьи бои.

– Рыбьи? – переспросил я.

– Рыбьи бои, – подтвердил Кольт, возникая у меня с другого бока.

Бармены, объяснил он, часто сажают двух рыбок-петушков в один аквариум и делают ставки, кто победит.

– Но рыбки, – печально закончил он, – быстро устают, и приходится объявлять ничью.

Дядя Чарли вышел из подвала и включил проигрыватель.

– Ах, – вздохнул Бобо, – «Летний ветер».

– Великая песня, – сказал дядя Чарли, прибавляя громкость.

– Мне нравится Синатра, – сказал я дяде Чарли.

– Всем нравится Синатра, – ответил он. – Это же Голос.

Он не обратил внимания на потрясенное выражение у меня на лице.

Вскоре настало время нам с дядей Чарли возвращаться домой. Я едва сдерживал слезы, зная, что дядя Чарли только примет душ и вернется назад в бар, а мне придется сидеть в напряжении и жевать несъедобную еду за ужином с бабушкой и дедом. Отлив тащил меня к дедову дому из бара и от этих парней.

– Здорово, что ты поехал сегодня с нами на пляж, – сказал на прощание Джоуи Ди. – Присоединяйся еще, пацан.

Присоединяйсяещепацан.

– Обязательно, – сказал я, пока дядя Чарли вел меня к задним дверям. – Обязательно.

В то лето я ездил на пляж каждый раз, когда позволяли погода и похмелье. Открывая глаза поутру, я первым делом смотрел на небо, а потом узнавал у бабушки, во сколько дядя Чарли вернулся вчера из «Диккенса». Голубой небосвод и раннее возвращение означали, что к полудню мы с Джоуи Ди уже будем качаться на волнах. Тучи и приход под утро – что мне предстоит сидеть на двухсотлетнем диване, читая «Микробиографии».

Чем больше времени я проводил с дядей Чарли, тем больше походил на него. Я говорил, как он, ходил, как он, копировал его манеры. Задумавшись, подносил руку к виску. Подпирал голову ладонью за едой. Я пытался сблизиться с ним, втягивал в разговоры. Мне казалось, это должно быть легко. Раз мы вместе проводим время на пляже, значит, мы друзья, так? Но дядя Чарли был настоящим сыном своего отца.

Однажды вечером я застал его сидящим в одиночестве за обеденным столом: он читал газету и поедал стейк на кости.

– Жалко, что дождь будет, – сказал я.

Он подскочил и прижал обе ладони к сердцу.

– Иисусе! Откуда ты взялся?

– Из Аризоны. Ха!

Молчание.

Он потряс головой и вернулся к своей газете.

– Жалко, что дождь будет, – повторил я.

– Мне нормально, – ответил он, не поднимая головы от газеты. – Подходит к настроению.

Я нервно потер друг о друга ладони.

– Бобо сегодня придет в «Диккенс»? – спросил я.

– Ответ неверный. – Он так и смотрел в газету. – Бобо на больничном.

– А чем Бобо занимается в баре?

– Готовит.

– А Уилбур придет?

– Уилбур катается на поезде.

– Мне нравится Уилбур.

Нет ответа.

– Там и Кольт будет?

– Ответ неверный. Кольт идет на игру «Янки».

Молчание.

– Кольт забавный, – заметил я.

– Да, – торжественно изрек дядя Чарли. – Кольт забавный.

– Дядя Чарли, а можно мне посмотреть следующие гонки на выживание на Плэндом-роуд?

– На Плэндом-роуд каждый вечер гонки на выживание, – сказал он. – Весь город в состоянии алкогольного опьянения. Ты же не против, что я говорю «в состоянии опьянения», да?

Я задумался. Надо было решить, как лучше ответить. Спустя примерно минуту я сказал:

– Нет.

Он отвернулся от газеты и воззрился на меня.

– Что?

– Я не против, что ты говоришь «в состоянии опьянения».

– О!

Он снова уткнулся в газету.

– Дядя Чарли? – позвал я. – А почему Стив назвал бар «Диккенс»?

– Потому что Диккенс был великим писателем. Стиву нравятся писатели.

– А почему он великий?

– Он писал о людях.

– Разве не все писатели пишут о людях?

– Диккенс писал об эксцентричных людях.

– Что такое «эксцентричный»?

– Уникальный. Единственный в своем роде.

– Разве не все люди уникальные?

– Боже, нет, конечно! В этом-то вся чертова проблема.

Он опять развернулся ко мне. Посмотрел прямо в глаза.

– Сколько тебе лет?

– Одиннадцать.

– Для одиннадцатилетнего ты задаешь многовато вопросов.

– Учительница говорит, я как Джо Фрайдей. Ха!

– Хм…

– Дядя Чарли?

– Что?

– Кто такой Джо Фрайдей?

– Полицейский.

Долгая пауза.

– Одиннадцать, – повторил дядя Чарли. – Ах, что за возраст!

Он полил кетчупом остатки своего стейка.

– Оставайся одиннадцатилетним. Что бы ты ни делал, оставайся таким, как сейчас. Не взрослей. Сечешь?

– Секу.

Даже если бы дядя Чарли сказал мне побежать и достать ему что-то с Луны, я так бы и сделал, не задавая вопросов, но как, скажите на милость, мне оставаться одиннадцатилетним? Я снова нервно потер руки.

– «Метс» сегодня победят? – спросил он, заглянув в свой список ставок.

– Кузман же принимает, – ответил я.