Она прошла мимо шумного трактира на улице Лилле Конгенсгаде и еще одного на Улькегаде, когда увидела его. Высокого и черного, похожего на ворона на журавлиных ногах. Не может этого быть. Он убийца, больной вырезальщик, его нужно посадить в тюрьму или отрубить ему голову. Гнев, который кипел в Молли последние дни, теперь смешался с еще каким-то чувством, возможно, со страхом. Он пришел сделать с ней то же самое, что с сестрой, прирезать ее, как гуся?

Но он ее не заметил. Он медленно шел по улице и смотрел в окна, где сидели проститутки.

Молли подошла поближе. Как это возможно? Он сбежал из тюрьмы? Но Молли видела, как его увозили, полицейские посадили его в экипаж, и за ними ехал на лошади начальник полиции. Она даже слышала, как пожилой полицейский объяснял супружеской паре, что этого мужчину поймали и посадили в тюрьму и его точно казнят через неделю.

Он пошел дальше по Улькегаде, огибая лоток торговца песком.

Ей было страшно, но она должна была следовать за ним. Она должна увидеть, куда он идет, что он задумывает, она не могла просто отпустить убийцу Анны. Что, если он ищет новую жертву? Она была примерно в четырех футах позади него, прячась за стойкой с метлами и лопатами. Он остановился, стоял и смотрел в окна зала, почти прямо туда, где живет Молли, где раньше жила Анна. Это было все равно, что сознаться и самому признать, что ты преступник.

Ее крепко схватила чья-то рука.

– Шесть скиллингов. – Это был молодой портной, который смотрел на платье, то, что с кринолином. Он итальянец, бледный, со впалыми глазами. Он шел за ней и сейчас взял из ее рук платье, как будто сделка уже совершилась.

– Нет, – сказала она тихим голосом, не уступая, потому что уже сказала сегодня нет шести скиллингам. – Оно стоит больше.

В это же мгновение мужчина повернулся к ней. Сомнения улетучились, как дым. Это был он. Голубые глаза, тонкие усы, как сейчас в моде у богатых молодых людей. Острые плечи в пыльном сюртуке напоминали чахлые ростки в мешке.

Он смотрел прямо на нее. Вдруг его взгляд изменился. Он ее узнал. Он начал спускаться с лестницы, по которой перед этим поднимался, повернулся и направился к ней. Он поднял руку и жестом попросил ее подождать.

– Нет, – сказала она. – Нет, нет!

Она подалась назад, чуть не врезавшись в повозку с соленой сельдью в бочках, и пустилась бежать. Она поскользнулась на капустном листе и гнилых яблоках, чуть не сбив с ног мужчину с мешком за плечами. Она прокралась, потом перепрыгнула через сточную канаву, пробежала мимо прилавка, где пожилая дама торговала сахаром.

– Осторожно, осторожно! – крикнула она, размахивая руками, так что паре мальчишек пришлось уворачиваться от нее.

Она посмотрела через плечо и увидела его, вырезальщика, пробиравшегося через людской поток, длинные ноги все ускоряли шаг, чуть не задели клетку с курами, те зашумели и замахали крыльями. Птичница кричала на него, напуганная суматохой, этот город дик и безумен для тех, кто приезжает сюда из деревень сбыть свой товар.

Она уже бежала мимо собора Святого Николая и площади, где мясники и мелкие торговцы держали маленькие палатки с говяжьими языками, бараньими желудками и свиными частями. Вся площадь провоняла копотью, солью и тухлятиной, и на нее слетались тучи мух. Желудок Молли свело от голода. Она протиснулась мимо торговцев, служанок с полными корзинами, тучных дам с дочерьми и сыновьями, которых они крепко прижимали к себе. Прошла мимо руин разрушенной церкви, которая так и стояла еще с тех пор, как Молли приехала в город. Да, со времен пожара минуло много лет.

Ей оставалось только добраться до следующей улицы, которая выходит на площадь Хойбро. Там было много мест, где можно затеряться. Увы, камни мостовой были скользкими от жира и крови. Она поскользнулась и попыталась удержать платье, чтобы не запачкать его. Она ударилась коленом и рассекла руку, но быстро встала и побежала к улочке.

– Остановись, подожди, – крикнул он у нее за спиной.

Но она бежала, бежала дальше.

До площади Хойбро было еще далеко, и она, кажется, вывихнула колено, оно скрипело и саднило. Она зачем-то вбежала в маленькие ворота в небольшой переулок между новым и старым домами, стоящими вплотную друг к другу.

Черно-серая дворняга с красными глазами, тощая полукровка, прыгнула на нее и укусила за руку, Молли упала. Собака вцепилась крепко и тянула руку на себя, и на ней появилась рана. Пытаясь выхватить шпильку для волос, Молли вспомнила, как Анна всегда говорила, что она спасет ей жизнь. Сейчас?

– Прочь, прочь, прочь! – раздался громкий мужской голос за ее спиной.

Собака испуганно отскочила, получив удар по задним лапам, и укрылась в зарослях бурьяна.

Молли оглянулась. Он встал перед ней и протянул ей руку. Лицо больше не было отчаянным и нахмуренным, но обеспокоенным чем-то для нее непонятным. Ей захотелось в него плюнуть, закричать на него изо всех сил. Но если она даст волю злости, он может просто уйти и дать собаке завершить свое дело. Ей не хотелось брать его руку, она встала, опираясь на дощатый забор. Платье Анны было изорвано в клочки. Ее собственное платье было совершенно испорчено. Везде дыры, пятна крови и грязь. Теперь потребуется целое состояние, а у нее нет ничего. Времени, чтобы убрать кровь и грязь. Денег на починку. Возможно, на новое платье. Она снова почувствовала злость, но больше того – усталость.

– Уходи, исчезни, – бросила она ему, наконец доставая булавку из волос. – Я тебя заколю, если ты меня тронешь.

Вырезальщик сделал шаг назад и выглядел испуганным.

Это ее удивило.

– Ты должен быть в тюрьме, тебя арестовали, – сказала она.

– Это был не я, я бы никогда не… Я ее не трогал, это…

– Я не дура. Я тебя видела. В коридоре, – солгала она, чтобы быть убедительнее.

– Это верно. Я приходил. Но я не такой. Вы должны поверить мне, – сказал он низким дрожащим голосом.

– Я не должна ничему верить. Ты убил мою сестру, – выпалила Молли, не желая переходить с этим человеком на «вы». – И ты шел за мной. Чтобы убить меня. Чтобы сделать из меня вырезку! – закричала она в надежде, что кто-то услышит и придет ей на помощь.

Глаза мужчины округлились.

– Нет, ради бога, я, я…

Молли посмотрела на платье, лежащее на земле, и потеряла дар речи, потеряла желание нападать, защищаться, бороться со всем этим. Меньше чем за неделю жизнь превратилась из тяжелой в невыносимую. После смерти Анны она не сможет больше ни платить за комнату, ни кормить себя и Крошку Мари. Даже на новое платье у нее не было денег. С тех пор как Анна пропала, у нее не было ни одного посетителя.

– Мне нужно с вами поговорить.

– Поговорить? Я не хочу с тобой разговаривать. Я не хочу даже слышать твою исповедь и твои мольбы.

Молли разозлилась. На себя, на него, ей хотелось ругаться, но в то же время ее удивляла его внешность. Он выглядел довольно странно, но не опасно. Рубашка мятая, галстук грязный, сюртук велик. Как огородное пугало. Анна называла его поэтом. Об этом Молли ничего не знала. Для нее это слово – как хлопья снега, красивое и холодное, и исчезало быстрее, чем его можно взять в руки.

– Вы сказали полиции, что я убийца.

– Я знаю, что Анна о тебе рассказывала. И я видела тебя тем вечером.

– Я клянусь вам, фрёкен. Должно найтись другое объяснение, нежели то, что вы дали полиции. Если бы вы могли помочь…

– Нет никаких других объяснений. Нет никого, кто похож на тебя так, как ты сам, ни одеждой, ни волосами, ни носом, – сказала она.

– Может быть, вы вспомните что-нибудь, что может привести полицию к…

– Если тебя отпустили, значит, полиция меня вообще не слушает, мерзавцы. Так что найди кого-нибудь другого, перед кем разыгрывать невиновность, а я тебе не верю, – сказала Молли и прошла мимо него, думая, не вонзить ли шпильку ему в грудь, но сдержалась и воткнула обратно в волосы.

Она вышла из переулка, он бежал за ней, полы сюртука развевались на ветру.

– Послушайте, полиция забрала у меня документы, я не могу уехать из города. Я под подозрением, пока они не найдут кого-то другого. Поэтому вы должны рассказать правду. Я хочу, чтобы вы сказали полиции, что это был не я. Я ходил к ней, это всем известно, но я ничего не сделал, когда я уходил, ваша сестра была жива.