Да уж, Время нынче-деньги.

Впрочем, те, у которых деньги, в отличие от времени, закончились, тоже никуда не делись. Эти господа (нет, скорее тогда уж, товарищи), усиливая и без того напряжённый трафик, бесцельно снуют, толкаются, глазеют по сторонам, дабы напитаться атмосферой предстоящего праздника. Хотя им – то, как раз, не мешало бы иногда смотреть себе под ноги, поскольку это занятие порой может дать нечто большее, чем банальное эстетическое удовлетворение.

Вот, к примеру, сейчас на снегу, рядом с переливающейся всеми огнями елкой, лежит кошель, оброненный каким-то ротозеем. Судя по упитанности портмоне, раззява является вполне себе обеспеченным человеком, или, по крайней мере, был таковым до недавнего времени.

Но, как говорится – поздно пить боржом. Пока мы тут теоретизируем, возле кошелька, оттирая друг друга от находки торсами, уже топчутся двое ближайших претендентов на суперприз – толстый и тонкий. Толкаются они бережно, стараясь не привлекать излишнего внимания. Пока, что с небольшим перевесом побеждает толстяк. Ему противостоит затрапезного вида мужичок в изношенной, драной дубленке со следами отпоротых карманов и с авоськой в руке. По румяному двойному подбородку толстяка, несмотря на приличный морозец, течет пот.

– А он разве твой, что ли? – пыхтит толстяк, тяжело, точно борец Сумо, переминаясь с ноги на ногу.

– Может быть и мой, из кармана выпал, в прореху. – сквозь зубы цедит забулдыга, из последних сил упираясь головой в победоносный пузень оппонента.

– Твооой? – Физиономия толстяка воплощает откровенное презрение. – Ты на себя-то взгляни, граф Монте Кристо, у тебя и карманов – то нет.

– Зато прореха есть…

– Слышь, в милицию его надо сдать непременно. Давай его сюда, я отнесу. Чтобы по закону все.

– Вот еще, я и сам снесу…

Наконец забулдыга, окончательно осознав, что толстяк превосходит его в стратегическом отношении, говорит, едва переводя дух.

– Все, баста. Предлагаю пятьдесят на пятьдесят и аминь.

Видя, что противник почти уничтожен, толстый немного ослабляет напор. На его лице отражается усиленная умственная деятельность. Он оценивающе щурит веко.

– Двадцать, и то тебе за глаза будет. А что? Все по справедливости. Учти, я первый его увидел. Тобой не пахло еще.

– А ты давай – докажи, может и наоборот все было!

– Наоборооот? Скажешь он еще твой, что ли?

– Может быть и мой, – плаксиво скалится тонкий, – Уйди, гнида – задавлю! …

Потасовка начинается снова. Перемирие, видимо, пошло на пользу забулдыге. Тот, собрав волю в кулак, решительным броском оттесняет толстого от добычи.

Еще чуть-чуть, и толстяк с позором покинет ристалище, но тут вдруг раздается «кряканье взбесившейся утки» и лица обмерших бойцов осеняет фиолетовое свечение. Через мгновенье из остановившейся неподалеку машины вылезает парочка здоровых лбов и, поправив на груди автоматы, направляется к спорщикам.

– В чем дело, граждане? Что тут у вас еще? Кошелек? Твой, что ли? – поворачивается к толстяку бугай с нашивками сержанта.

Тот затравлено озирается и облизывает губы.

– Ну ееесли по большому счету, тоооо…

– Смотри, командир. – морщит лоб второй страж порядка и кивает на кошель. – А не тот ли это лопатник, что в последней сводке по разбою проходит, на нем тяжкие телесные еще…

Толстяк вдруг отпрыгивает от кошелька так резво, насколько ему позволяет комплекция.

– … То не мой. Не мой он, если по большому счету, – взвизгивает толстый, указывая на забулдыгу. – У хмыря, вон, из кармана выпал. Собственноручно видел. Прошу так и записать.

Полицейский переводит взгляд на забулдыгу.

– Ааа, твой значит?

– Вот те крест, гражданин начальник, не мое это имущество, у меня и карманов-то нет. – машет головой тот, тихонько двигая ногой кошель в сторону оппонента. – Жирного эта штуковина, гражданин сержант, в натуре его.

– Совесть поимей, чувырло, ты же первый его нашел! – задыхается от возмущения жирдяй.

В ответ забулдыга замахивается на него авоськой.

– Значит ничей? – ухмыляется сержант, глядя на перепалку.

– Так точно – ничей, гражданин офицер…

– Ну раз ничей, тогда забираем его, опишем по акту содержимое и определим куда следует. – Патрульный присаживается на корточки и, подняв кошелек, деловито отряхивает его от снега. – А вы, значит, оба с нами пройдете. Показания будем снимать…

Он неспешно разгибается, ища глазами спорщиков, но толстяка с забулдыгой уже и след простыл.

Сержант медленно оглядывается по сторонам, после чего разочаровано машет рукой и направляется к своему коллеге, который, нетерпеливо перетаптываясь, курит у машины.

– О, какой! Тугая мощна! Ну что, пятьдесят на пятьдесят, Колян? – игриво подмигивает ему напарник после того, как тот, довольно улыбаясь, демонстрирует улов. – Сейчас тихонечко в машину сядем и распишем. Повезло так повезло, не было ни гроша, а тут алтын целый …

– Пополам? Следи, как бы рожа у кого-то не треснула, младший сержант. Забыл уже, кто первый его нашел?

– Погоди, сержант, а чего это ты тут раскомандовался – то, твой он что ли?

– А может быть и мой…

Что станется с кошельком далее, нам – простым смертным, увы, остается лишь предполагать, поскольку оставшаяся часть действа происходит за закрытыми дверями автомобиля.

Через десять минут машина трогается…

Сергей Петрович Репейников открыл глаза без одной минуты шесть, по обыкновению опередив на минуту будильник, уже было надувшийся с тем, чтобы разразиться у него над ухом яростной трелью.

«– Так, значит сейчас срочно в душ, потом быстренько закинуть в себя пару бутербродов с атлантической килькой и рысью на работу…»

Репейников, по традиции, что сложилась за время его ранних подъемов на службу в преуспевающей инвестиционной компании, медленно досчитал до пяти, после чего решительно дернулся, чтобы в отчаянном рывке скинуть с себя уютное и родное одеяло, но тут на его плечо мягко и настойчиво легла теплая длань супруги. – Лежи – куда собрался, у тебя же выходной сегодня, забыл?

«– Постой-ка… А ведь и действительно выходной. Первый раз за сколько там… ничего себе, за два месяца! Сначала была, помнится, выставка, потом вдруг возникла командировка, после нарисовались новые заказчики, затем, как всегда неожиданно, упал на голову квартальный отчет, потом опять командировка. И вот вчера ему, в качестве поощрения, разрешили немного перевести дух.»

– Ты давай не расслабляйся там особо, у нас с дочкой на тебя сегодня грандиозные планы. – сказала ему жена за завтраком. – Такой подарок судьбы, как твой выходной, необходимо реализовывать, а не бездарно спускать, сидя перед телевизором. Осталось только решить, куда мы сейчас направим свои стопы, коль скоро семья так чудесно воссоединилась.

– Давайте уж в кино по такому случаю. – неуверенно предложил Репейников, почему-то мысленно отметив, что кинотеатр находится почти подле самого его офиса.

– Не знаю, может лучше в зоопарк все же, а-то мы дочери второй год уже обещаем? – возразила супруга. – Впрочем, я и сама давно хотела ей показать, как пахнут пачкуны-скунсы.

– В зоопарк, в зоопарк, мы идем в зоопарк. – радостно запрыгала на одной ножке дочурка, пытаясь протиснуться в узкое жерло джинсовой брючины. – Заодно узнаем, правда ли наш папа так похож на бегемота.

– Ну в зоопарк, значит в зоопарк. – вздохнул Репейников и пошел одеваться.

На улице, в старых затрёпанных джинсах и видавшей виды ветровке, он ощущал свое тело крайне неуверенно, представляя себя чуть ли не бомжом, выползшим из подворотни. Его преследовало навязчивое чувство, что все вокруг смотрят на него с осуждением, смешанным с презрительной жалостью и того гляди начнут бросать ему под ноги какую-нибудь мелочь.

Впрочем, в самом зоопарке его немного отпустило. Медведь напомнил ему директора – Ивана Ивановича, гиена – Клавдию Ибрагимовну – их бухгалтера, а проказница мартышка – секретаршу Ивана Ивановича – Полину. В этих зоологических интерьерах Репейников почувствовал себя почти, как в своей тарелке, его лицо даже осветила слабая улыбка, когда он, вкушая мороженое в вафельном стаканчике, с интересом наблюдал за ленивым совокуплением молодых павианов. Однако ж напряжение, с утра сковавшее члены Репейникова, все равно не хотело отпускать его до конца.