– Должно быть, я неправильно вас поняла. Обещаю быть внимательнее.
Эвелин пожимает плечами. Эта тема ей не интересна.
– Вы молоды, и все ваше поколение слишком небрежно обходится со словами, несущими большое значение.
– Понимаю.
– И я не сказала, что собираюсь исповедаться в каких-либо грехах. Назвать грехом то, о чем я намерена рассказать, было бы неправильно и оскорбительно. Я не сожалею о том, что сделала – по крайней мере, о том, что вы, возможно, предполагаете, – независимо от того, какими жестокими или даже отвратительными выглядят мои поступки, как говорится, в холодном свете дня.
– Je ne regrette rien[6]. – Я поднимаю стакан.
– Вот именно. Хотя песня, скорее, о том, чтобы не сожалеть о том, что ты уже не живешь в прошлом. Я имею в виду, что и теперь принимаю множество все тех же решений. А если начистоту, то да, есть вещи, о которых я сожалею. Просто… это не что-то грязное и мерзкое. Я не жалею, что лгала людям, не жалею о том, что сделала кому-то больно. Меня не смущает тот факт, что иногда, поступая правильно, выглядишь безобразно. Я сочувствую себе. Доверяю себе. Взять хотя бы сегодняшний пример, когда я одернула вас за то, что вы сказали о признании грехов. Получилось не очень хорошо, и я не уверена, что вы заслужили упрек. Но я не жалею об этом. У меня были свои причины, и решения я принимала и головой, и сердцем.
– Вы обиделись за слово грех, поскольку оно подразумевает, что вы сожалеете.
Трой приносит заказы и, не сказав ни слова, посыпает салат Эвелин перцем. Она поднимает руку – достаточно – и улыбается. Я отказываюсь.
– Можно жалеть о чем-то, но не сожалеть, – говорит Эвелин.
– Понимаю. Надеюсь, вы предоставите мне кредит доверия, пока мы не убедимся, что понимаем друг друга. Даже если то, о чем мы говорим, можно интерпретировать по-разному.
Эвелин берет вилку, но есть не начинает.
– Для меня очень важно, чтобы журналист, которому я передам свое наследие, сказал именно то, что я имею в виду, и имел в виду именно то, что я говорю. Если я пожелаю рассказать вам о моей жизни, о том, как все было на самом деле и что стояло за всеми моими браками, о фильмах, в которых я снималась, о тех, с кем я спала, кому сделала больно, как скомпрометировала себя, и куда это все меня привело, то мне нужно знать, что вы понимаете меня. Мне нужно знать, что вы слышите именно то, что я пытаюсь вам сказать, и не станете вставлять в мою историю свои предположения.
Я ошибалась. Для Эвелин тема очень даже важна. Просто о вещах огромной важности она может говорить небрежно, как бы мимоходом. Но прямо сейчас, в этот самый момент, когда она так подробно излагает свой подход к некоторым специфическим пунктам, я понимаю – это настоящее. То, что сейчас происходит. Она и в самом деле намерена рассказать мне историю своей жизни – историю, наполненную в том числе суровой, неприглядной правдой, кроющейся за ее карьерой, браками, имиджем. Она ставит себя в невероятно уязвимую позицию и дает мне громадную власть. Почему, этого я не знаю. Но это не отрицает того факта, что она дает мне эту власть. И моя работа заключается сейчас в том, чтобы показать, что я достойна ее и буду обращаться с ней, как со святыней.
Я откладываю вилку.
– Теперь ясно. Извините, если вела себя легкомысленно и несерьезно.
Эвелин отмахивается от моих извинений.
– Сейчас вся культура такая, легкомысленная и несерьезная. Стеб да и только.
– Вы не против, если я задам еще несколько вопросов? Как только мы со всем определимся, я сосредоточусь исключительно на том, что вы говорите и что имеете в виду, чтобы вы чувствовали, что вас правильно понимают и что никто, кроме меня, не подойдет лучше на роль хранительницы ваших секретов.
Моя искренность обезоруживает ее. Она пробует салат.
– Можете начинать.
– Если я опубликую книгу после вашей смерти, какую финансовую выгоду вы предвидите сейчас?
– Для вас или для меня?
– Давайте начнем с вас.
– Я ни на какую финансовую выгоду не рассчитываю. Не забывайте, меня здесь уже не будет.
– Да, вы упоминали об этом.
– Следующий вопрос.
Я наклоняюсь к ней и, заговорщически понизив голос, говорю:
– Это может прозвучать невежливо, но каким временем мы с вами располагаем? Не придется ли мне придерживать написанную книгу несколько лет в ожидании вашей…
– Кончины?
– Ну… да.
– Следующий вопрос.
– Что?
– Следующий вопрос, пожалуйста.
– Но вы не ответили на предыдущий.
Эвелин молчит.
– Ладно, пусть так. На какую финансовую выгоду стоит рассчитывать мне?
– Вот это уже куда более интересный вопрос. Я даже недоумевала, почему вы так долго его не задаете.
– Что ж, спросила.
– Сколько бы дней это ни заняло, мы встретимся с вами еще несколько раз, и я расскажу вам абсолютно все. После этого наши отношения закончатся, и вы будете свободны – или, точнее, связаны обязательством – написать книгу и продать ее тому, кто больше предложит. Я настаиваю на этом. Будьте безжалостны и упорны во всех переговорах. Заставьте их заплатить столько, сколько они заплатили бы белому мужчине. А потом, когда вы ее продадите, все деньги, до последнего пенни, будут вашими.
– Моими? – недоуменно спрашиваю я.
– Выпейте воды. Вы побледнели, еще в обморок упадете.
– Эвелин, ваша авторизованная биография, книга, в которой вы расскажете обо всех ваших семи браках…
– Да?
– Такая книга принесет миллионы долларов, даже если я не стану торговаться.
– Вы станете торговаться. – Она с довольным видом отпивает воду.
Так или иначе вопрос необходимо задать. Слишком долго мы ходили вокруг да около.
– Но почему вы делаете это для меня?
Эвелин кивает, словно ожидала, что я спрошу ее об этом.
– Пока считайте, что это подарок.
– Но почему?
– Следующий вопрос.
– Я серьезно.
– И я серьезно. Следующий вопрос.
Нечаянно роняю вилку на скатерть цвета слоновой кости. Масло просачивается в ткань, и та темнеет и становится более прозрачной. Рубленый салат – вещь восхитительная, но в нем многовато лука, и я уже чувствую, как жар моего дыхания пропитывает воздух. Что же такое происходит?
– Не хочу показаться неблагодарной, но думаю, у меня есть право знать, почему одна из самых знаменитых актрис всех времен выдергивает меня из мрака безвестности и предлагает заработать миллионы долларов на ее биографии.
– Как сообщает «Хаффингтон пост», я могу продать свою автобиографию за двенадцать миллионов долларов.
– Господи.
– Любопытным хочется знать.
То, как Эвелин ведет себя, с каким удовольствием шокирует меня своими заявлениями, показывает, что это демонстрация силы. Ей нравится демонстрировать небрежность в вещах, которые меняют жизнь других людей. Не есть ли это определение власти? Наблюдать за тем, как люди убивают себя из-за чего-то, что ничего для тебя не значит?
– Двенадцать миллионов – это много, не поймите меня неправильно… – говорит она, и ей даже не нужно заканчивать предложение, потому что мысленно я уже сделала это за нее. Но не очень много для меня.
– И все-таки, Эвелин? Почему? Почему я?
Эвелин смотрит на меня с каменным лицом.
– Следующий вопрос.
– При всем уважении, вы не очень-то честны.
– Я предлагаю вам шанс заработать целое состояние и взлететь на самый верх в вашей профессии. Я не обязана быть честной. По крайней мере, если именно так вы это определяете.
С одной стороны, все как будто бы элементарно. Но в то же время Эвелин не дала мне абсолютно ничего конкретного. Присвоив эту историю, я в худшем случае могу лишиться работы. В данный момент работа – это все, что у меня есть.
– Вы позволите мне немного подумать?
– Подумать о чем?
– Обо всем этом.
Эвелин смотрит на меня, слегка прищурившись.
– О чем тут думать?
– Извините, если это вас обижает.
