Вдруг незнакомцы одновременно повернулись ко мне. От их пристальных, оценивающих взглядов стало не по себе, засосало под ложечкой, а по коже пробежали мурашки. Мужчина оказался похож на меня, как две капли воды, только был старше, а его уставший взгляд был заметно обременён жизненным опытом. Высокий лоб перечеркнула отметина рваного шрама, выразительные бархатные брови недоверчиво изогнулись, а бескровные губы растянулись в насмешливой ухмылке.
Глаза незнакомцев немного светились: у женщины радужки сияли, словно горсть изумрудов, а у мужчины горели небесной бирюзой. Он вдруг отвернулся и что-то сказал женщине на ухо. Она будто бы ему не поверила, будто расстроилась и обняла его ещё крепче. Влюблённые обо мне быстро забыли, были заняты только собой, будто пытались наглядеться, чтобы запомнить друг друга, будто прощались навеки. Женщина громко всхлипнула, по щекам потекли крупные слёзы, когда мужчина вдруг начал таять в пространстве, словно пустынный мираж, и исчез у неё прямо из рук.
Незнакомка закрыла лицо руками, упала на колени и отрывисто зарыдала. Мне было её искренне жаль.
— Прости нас, дитя, — сказала она сквозь горькие слёзы. — Мы пытались… но мы не смогли. Его больше нет, мальчик мой… его больше нет.
Вскоре она взяла себя в руки, вытерла слёзы и подошла ко мне. Изумрудные глаза женщины засияли втрое ярче. Взгляд стал более строгим, но в то же время оставался нежным и любящим.
— Теперь сила твоя…
— Кто ты? Кем был этот человек? — спросил я, понимая, что не услышу ответ. Я стоял от неё на расстоянии вытянутой руки, но вдруг отчётливо осознал, что разделяет нас нечто большее, не пространство, но время. Изображение незнакомки стало мерцать, а голос слышался издалека, будто я смотрел лишь трансляцию, которой мешали помехи.
— Моя любовь… свет моей жизни… мой великий муж не пережил страшной битвы! — снова всхлипнула женщина. — Кертис закрыт. Он надёжно укрыл нас. Мир пал, надежды больше нет.
С каждой секундой женщина говорила всё тише, а её облик сменялся волнами и рябью, помехи ставились всё более явными и навязчивыми.
— Теперь твой черёд, мой мальчик… теперь сила твоя… теперь ты носитель ге… теп… … … нома…
Женщина всё говорила, а я больше не мог разобрать ни единого слова. Напряжение нарастало. Черты лица незнакомки вдруг ожесточились. Её нежные руки впились в мою грудь железной хваткой, а предплечья загорелись белым огнём. Пламя подбиралось к ладоням и в считанные секунды перетекло в мою грудную клетку.
Такой боли я никогда не испытывал. Грудь занялась, будто была из соломы. Жар проник мне под кожу и вмиг распространился по всем органам, сосудам и капиллярам. Огненная борозда расползалась по торсу ветвистыми ручейками. Беспощадное пламя медленно отвоёвывало сантиметр за сантиметром, пока не схватилось всё тело. Я горел, горел заживо.
Время потеряло для меня всякий смысл. Безумная пытка захватила все мысли и чувства, весь мой мир сжался до размеров горошины и вращался вокруг адской боли. Она была моим солнцем, необъятной сверхновой или может быть даже центром вселенной, у истоков которого стоит сама жизнь. Я мечтал умереть, но вновь и вновь возрождался в белом огне до тех пор, пока чаша терпения не заполнилась до краёв. Лишь тогда у меня появился шанс ускользнуть и прорваться сквозь пелену сновидений.
Едва раскрыв глаза, я в ужасе подскочил на кровати. Холодный пот пропитал одеяло и простынь, меня будто окатили из ведра, да так и ставили лежать до подъёма. Сердце рвалось из груди, голова кружилась от участившегося дыхания, а руки вцепились в матрас с такой силой, что пальцы побелели, а мышцы вот-вот могло свести судорогой.
Твою мать! Эти сны меня скоро в могилу загонят.
Несколько мгновений я просидел неподвижно, пока немного отдышался, а потом снова упал на подушку. Нужно было успокоиться.
За окном уже сияло утреннее солнце, косые лучи скользили по двуярусным койкам курсантского кубрика, пригревали головы посапывающих парней и предательски светили в глаза. Кроме коек, мебели как таковой у нас не было, разве что тумбочки у кроватей и старые табуретки. Взвод ещё спал. Моё место было на верхнем ярусе, а часы лежали на тумбе и добраться до них, не вставая, оказалось не так-то и просто.
Пять тридцать. Ну здорово — ещё одно утро начинается слишком рано.
Спина затекла. Чтобы разогнать кровь, я перевернулся на правый бок и наткнулся на дурацкую ухмылку Емели. Этот высокий темноволосый гадёныш спал на соседней койке. Как и меня, парня часто мучила бессонница, потому по утрам мы любили перекинуться парой слов. Но сегодня я был не в духе:
— Чего скалишься? — не очень дружелюбно начал я разговор.
— Ну и видок у тебя, — задумчиво протянул Емеля. — Что, опять не с той ноги встал?
Последние месяцы я только и мечтал, чтобы выспаться, но по ночам за мной гонялись кошмары. Картинки во снах мелькали самые разные: иногда мне на голову падали горы, иногда небо сгорало в огне, а порой я убегал от жуткого урагана. Но заканчивались сны всегда одинаково — очень красивая женщина в рубиновом платье теряла мужа, что был похож на меня как две капли воды. Я не знал их имён, не знал где они… да вообще ничего не знал о тех людях. Но каждый раз незнакомка говорила со мной, как с ребёнком, а затем заживо сжигала в белом пламени. Очень мило…
— Снова, — ответил я. Утро не задалось, выслушивать колкие шутки мне не хотелось. Рома Емельянов славился остроумием на всю академию, потому его сразу стоило осадить — до того, как он начнёт тянуть хохмы из закромов.
— Эх, ну как знаешь… тогда не слыхать тебе о моём новом подвиге, — сказал Емеля, загадочно улыбаясь, видимо, чтобы пробудить моё любопытство.
— Это с Рыжим-то? Ха-ха! — тихо, почти шёпотом, хмыкнул я, чтобы не будить остальных. — Так слава тебя здорово опережает.
— Не понял? — удивился Емеля.
— Ну, это ведь ты ему в сапоги шампуня налил? Рыжий вчера очень злился и обещал, что уши тебе оторвёт.
— Зато как его сапоги теперь пахнут… ха-ха-ха! — захохотал в подушку Емеля, затем так же тихо продолжил. — Слушай, Ник, так ведь Рыжий вчера из наряда сменился, и мы весь вечер проторчали в светлице. Как видишь, уши на месте.
Прозвище «Ник» ребята дали мне ещё на первом курсе. Так называлась известная марка фотоаппаратов. Если вкратце, то у меня была очень хорошая, почти фотографическая память, и другие курсанты подметили это с первых же дней.
— Вижу, — ответил я. — Но ты сам понимать должен: Рыжий… ха-ха-ха!.. парень серьёзный! Просто так словами бросаться не станет.
— Ну ладно, — ответил Емеля, и его улыбка стала и вовсе опасной и даже немного колючей, как бывало всегда, когда парень задумывал что-то шальное. — Если суждено остаться без ушей, тогда повеселимся по полной программе.
Дальше Емеля привстал на своей койке, ловко подхватил подушку и запустил её в другую часть кубрика. Подушка пролетела всё помещение и глухо врезалась в золотистую голову, что мирно досыпала последние минуты до команды «Подъём».
— А-а… Что?.. Кто это сделал? — вскинулся пострадавший.
— Ой, извини друг, — скорчил невинную физиономию Емеля, разводя руки в стороны. — Я это сделал нечаянно.
Я с трудом удерживал в груди дикий хохот. Сам-то я никогда бы не понял, как такое могло произойти «нечаянно». Но логика Рыжего оказалась куда более сложной и гибкой, так что он только уточнил для проформы:
— Точно нечаянно?
— Ну конечно! — развёл руками Емеля. — Разве я стал бы тебе врать?
— Ладно, проехали, — проговорил Рыжий, отвернулся и уже готов был снова прилечь, чтобы ещё немного подремать перед зарядкой и построением, но не успел. В этот раз Емеля запустил по нему моей подушкой.
— Мне что, встать и подойти к твоей койке? — насупился Рыжий.
— Зачем? — снова прикинулся дурачком Емеля.
— Как это, зачем? Ты что подушками бросаешься?
— Я же извинился.
— Это в первый раз…
— А что, был ещё и второй?
Рыжий задумался. Вот такой ребус уже выглядел гораздо сложнее и разгадать, что к чему, парню было очень непросто. С одной стороны, он догадывался, что и вторую подушку бросил Емеля — ну а кто же ещё? — но вот с другой… ведь самого броска Рыжий не видел, так что Емеля серьёзно мог быть не причём. Какой-то замкнутый круг получился, ей богу. Руслан Полевиков довольно часто страдал от казарменных шутников, но тут уж ничего не поделаешь. Не можешь остроумно ответить — терпи.
