От кого: Балбес.

Текст: ЛОЛ. эта не личные сообщения, детка))

От кого: Жопоноска.

Текст: Я знаю. Райт? Ты же придёшь завтра?)))

Почему-то в этом сообщении именно моё имя покрывается точками от помех и прыгает на месте. Решаю ничего не отвечать.

От кого: ОНА.

Текст: Ребят… Я не уверена, что смогу прийти. Да и вам без меня веселее будет. Наверное, как-нибудь в другой раз…?

От кого: Балбес.

Текст: пофигу. как хочеш. все равно ты не скидывалась

Отключаю уведомления. Нет никого желания видеть кого-то из этой компании, но чувствую, что пора бы развеяться. Записываю напоминалку в телефон.

До встречи, очередной унылый день. Я уже готов плюнуть тебе в лицо.

– Шевелите задницами, вашу ж мать! Выпивка сама себя не уничтожит, – он говорит слишком громко, слишком буйно, слишком грубо. Очень часто мне было за него стыдно и приходилось высказывать недовольство вслух, но когда однажды я получил за это крепким ударом в морду, мои попытки превратить обезьяну в человека закончились.

Грэг Спирс. Его можно было описать всего одной фразой: двоечник с синдромом бандита из девяностых. Плотный парень двадцати двух лет с идиотскими наколками на руках и спине и никогда не стирающейся кожаной курткой. Когда-то он казался смазливым мальчишкой, любимцем девушек. Даже сейчас он по привычке проводит рукой по своим коротким русым волосам, вспоминая былую шевелюру, которую ему однажды за гаражами обстригли такие же гопники, каким он стал сейчас. Низкий, озлобленный и приземлённый. Таким он был для всего мира. Но я знал – внутри него ещё жив тот смазливый паренёк с голодным желанием быть услышанным и понятым.

– Грэг! Мы идём уже целую вечность. А у меня, между прочим, шпилька пятнадцать сантиметров.

– Вот именно! А я всё утро макияж наносила. У меня от жары уже всё растеклось!

«Муся и Пуся». Никто уже точно не помнит, как на самом деле зовут этих двоих, но все точно знают, что они ведут общий профиль в Инстаграме. Каждый день они выкладывают по миллиарду историй, где хвастаются новым цветом ногтей или ровно нарисованными стрелками. Эти инста-самки точно знают, чего хотят – два миллиона подписчиков. И ради этого они готовы на что угодно: притвориться лесбиянками, соблазнить собаку, увести твоего отца из семьи или вырастить гомункула. Короче, всё, что не навредит их внешности.

– Ещё немного. Давайте живее, девочки. Райт, ты в том числе.

Беспринципные, безынициативные и безалаберные подростки без доли амбиций и своего мнения. Моё самолюбие вторит мне: «Ты достоин лучшего», а моё отчаяние парирует: «Жри то, что дают». Я бы никогда в жизни не связался с этой компанией, но кое-что очень сильно сдавливает горло, когда я думаю о том, чтобы разорвать контакты. С ними меня не глючит.

Замедляю шаг, моё внимание привлекает многоэтажка в метрах трёхсот от нас. Она ограждена забором, окружена небольшой территорией, обустроенной под детскую площадку и мини-парк. На неё льётся розоватый свет, он отражается в окнах и немного слепит глаза. Что это?..

Оборачиваюсь. Весь берег реки, возле которой мы проходим, покрыт этим светом, а на другом берегу, между крышами высоток, прячется садящееся солнце. Его провожают алые облака и несколько семей, выбравшихся на улицу для вечерней прогулки.

Закат? В четыре часа дня? В Бостоне бывает много всяких необычных явлений, но это…

Не упуская такой возможности, подхожу ближе к воде и сажусь на каменный выступ, свесив ноги. Зрелище настолько завораживающее, что меня даже не волнует, реальность ли это или очередной сбой моего мозга. Если он, то это самый лучший глюк из всех, что мне приходилось видеть.

– А ну! Не трогай медузу! Отойди от неё, – кричала мама из воды, пока я, мелкий шестилетний пацан, сидел в песке на берегу и тыкал палкой в неизведанную зверушку. И только папа встал на мою защиту, брызнув в маму водой. Она тут же закатилась смехом.

В больной памяти больного человека остались только обрывки воспоминаний… Я много раз пытался покопаться в них, увидеть то, что мучает меня уже больше двух лет.

Я помню женщину. Помню её звонкий смех и рыжие волосы, развивающиеся на тёплом прибрежном ветру. Я помню, как она бегала по мели, догоняла меня и всё твердила, что когда-нибудь я стану выше неё, сильнее неё. Выше я стал. Сильнее – вряд ли. Как бы я ни пытался вспомнить её лицо, в воспоминаниях всплывал только сгусток белых помех. То же самое было и с отцом, у которого я не помню даже голос.

Безликие родители безымянного ребёнка. Я не уверен, что меня действительно зовут Райт. Не уверен, что это не плод моего воображения, не уверен, что я действительно сижу и смотрю на дневной закат, а не валяюсь дома в горе пустых коробок из-под пиццы.

Я перестал чувствовать себя. Я забыл, как управлять своим зрением и эмоциями. Я потерял кнопку, которая могла бы остановить моё разложение.

Я забыл… всё.

Осколками этого дня перережу нить между своим горлом и завтрашним мной. А он всё дёргает за неё. Дёргает, как за поводок. Тянет меня в следующий день, чтобы было меньше шансов успеть почувствовать вкус жизни. Но я чувствую её. Она кислая и просроченная. Повсюду запах гнили.

Я отравлен.

Я помню… Я всё ещё помню, как она ласково называла меня глупым детским прозвищем «чудик». Помню, как злилась, когда я погрыз провод на домашнем телефоне или когда так заигрался с хомячком, что на следующий день он уже не проснулся. Я помню мало что, но среди этого нет её лица. И его лица. Отец намного реже появляется в моих воспоминаниях, и я даже не помню, что я к нему чувствовал.

В какой момент всё оборвалось? Почему их не стало со мной? Вопрос такой же извечный, как сам мир. Я не уверен в том, кто я. Я не помню, кем я был. Я не знаю, кем я стану. Я не знаю, из-за кого это всё.

Достаю из кармана сигарету, сжимаю губами и продолжаю смотреть на закат, пока он еще позволяет мне это делать. Умирающее солнце средь верхушек домов уже мёртвого города. Уйма прекрасных мест, целые стадионы потрясающих людей, но нет ни одного среди них, кого я могу к себе подпустить. Я совершенно пустой. Всё хорошее во мне вылилось через трещины моего разума и сердца, издающего последние глухие удары. Однажды я забуду сам себя. Однажды я, как и это солнце, стану просто чьим-то глюком.

Она подошла ко мне незаметно. Тихими шагами, точно кралась, чтобы не спугнуть моё отчаяние. Она всегда так делала – являлась и развеивала все тучи. А потом, когда уходила, забирала с собой всё то тепло, что приносила.

– Ты забыл её поджечь, – с улыбкой говорит она и садится рядом, выставив меня рассеянным дурачком. Но действительно. Я держу незажжённую сигарету.

– Это метафора. Держишь в руке орудие убийства, но…

– Не даёшь ему силы убить тебя. Да, я тоже смотрела «Виноваты звёзды», – как будто бы улыбается ещё шире. Подловила.

– Что ж, я побеждён и опозорен, – опускаю голову и пытаюсь повторить её жест, но моя улыбка больше смахивает на паралич лица.

Она всегда была добра ко мне и к миру. Девочка с каре… Её черные кучерявые волосы, её бледная кожа, на которой отчётливо видно любой незначительный синяк, буквально созданы для того, чтобы устраивать ей море фотосессий в лесу и на берегу неспокойного моря. Но вместо своих фотографий она развешивала на стене гирлянды и вырезки из журналов про домашних питомцев. Ей всего пятнадцать, но она смотрит на мир так, словно ждёт какого-то приключения, но вместе с тем и ожидает подвоха. Вместо того, чтобы носить свои розовые очки, она пытается снять с меня мои чёрные. Матовые.

– Красиво тут, да? Я люблю сидеть здесь на закате.

Мысленно ухмыляюсь, глядя на солнце, почти опустившееся за горизонт. И я безумно рад, что ты этого сейчас не видишь, моя милая Аделина. Если из нас двоих кто-то и будет страдать от медленного забвения, то пускай это буду я.