— Почему он издаёт звуки?

— Песок кварцевый, и все песчинки одинакового размера. Ученые наверняка могут объяснить его феномен. Но я предпочитаю считать это настоящей магией.

— Ты веришь в магию?

Кир встал и улыбнулся Меррит.

— Нет, но мне нравятся чудеса жизни. Призрачный огонёк, который сияет на мачте корабля в шторм, или птичий инстинкт, который каждый год приводит стаю к месту зимовки. Я люблю такие вещи, потому что не понимаю их.

— Чудеса, — повторила Меррит, смакуя слово.

Они неспешно прогуливались вдоль берега, мимо них сновали кулики и что-то клевали в приливной волне. Кира переполняли лёгкость и ощущение праздника, которых он не знал с детства. За всю свою взрослую жизнь он никогда так долго не бездельничал. Но ощущение благополучия дарила ему исключительно женщина рядом с ним.

Разговор с Меррит напоминал один из тех уютных и роскошных пиджаков на шёлковой подкладке, позаимствованный у Шаллонов. Она была очень умна, зрила в корень и читала между строк. Проявляла участие к переживаниям и герцога, и молодого помощника садовника. Благодаря её природному очарованию люди в компании Меррит чувствовали себя остроумнее, привлекательнее и интереснее. Кир делал всё возможное, чтобы устоять перед её чарами.

Но она кружила ему голову, и его неуклонно к ней тянуло.

Он обожал её красивые словечки: "уклончивость", "блистательный". Обожал непринуждённые улыбки, надушенные запястья и шею… Она была похожа на прекрасный подарок, который умолял его развернуть. От одной её близости в жилах закипала кровь. Прошлой ночью стоило ему лишь представить Меррит обнажённой и несколько раз коснуться своего мужского органа рукой, как Кира накрыла умопомрачительная разрядка, пронимающая до мозга костей. О чём он тут же пожалел, когда рёбра мгновенно пронзила такая острая боль, будто по ним ударили кувалдой. И всё же сегодня Кир жаждал Меррит сильнее, чем вчера.

Чтобы защитить себя, он пытался отгородиться от Меррит. Кир изо всех сил старался не поощрять откровенных разговоров. Он вёл себя дружелюбно, но подчёркнуто вежливо, окружая своё сердце стальной бронёй в надежде, что этого будет достаточно, чтобы его сберечь. А если нет… то на других женщинах придётся поставить крест.

Нужно поскорее уехать, иначе станет слишком поздно. Если уже не стало.

День Кир провёл с Фиби в семейной гостиной. Она играла с дочерью на одеяле, расстеленном на полу, а он занимал удобное кресло рядом. Ему сразу же понравилась Фиби, она была дружелюбной, прямолинейной и остроумной женщиной. Вместе с мужем управляла поместьем в Эссексе и могла с такой лёгкостью обсуждать сельское хозяйство и земледелие, что Кир почти забывал о её происхождении.

— Я подумала, что, возможно, ты захочешь полистать, — сказала Фиби, пододвинув увесистую книгу в кожаном переплёте на низком столике перед Киром.

— Что это? Альбом для вырезок?

— Альбом с фотографиями моей семьи. — Она осеклась: — Нашей семьи.

Кир покачал головой, отказываясь прикасаться к альбому.

— Не вижу в этом необходимости.

Фиби вскинула брови.

— Неужели тебе ни капельки не любопытно узнать о своих родственниках? У тебя нет никаких вопросов? Ты даже не хочешь на них взглянуть?

— Возможно, мы и не родственники. У нас нет неопровержимых доказательств.

— Чепуха. — Фиби бросила на него сардонический взгляд. — Наличие веских косвенных доказательств отвечает правовым стандартам доказывания, и в твоём случае их более чем достаточно, чтобы отбросить все разумные сомнения. — Она сделала паузу, а потом мягко добавила: — И ты бы уже сам обо всём знал, если бы просто поговорил с отцом.

Кир нахмурился и принялся поигрывать с бахромой из бисера на абажуре лампы, стоявшей на столе рядом с его креслом. С Кингстоном он общался мало и только в общей компании, и слава богу! Кир пока не был готов к неприятному и неизбежному разговору.

К счастью, герцог не настаивал на нём, вероятно, потому, что и так был чертовски занят. Каждое утро он штудировал гору отчётов и корреспонденции, надиктовывал сообщения личному секретарю и посылал лакея отправлять письма и телеграммы. Во второй половине дня Кингстон проводил встречи с арендаторами, торговцами или управляющими, а иногда принимал гостей из Лондона или других мест.

Однако в конце дня он откладывал все дела, и наступало время для отдыха. Все собирались за обеденным столом, уставленным серебром и хрусталём и освещённым множеством свечей. Лакеи в белых перчатках приносили изумительные блюда: сочные, приготовленные на гриле красно-белые креветки, пандлы, как называли их местные жители, овощной суп-пюре, приправленный нежными кусочками омара из Чичестера, форель из Эмберли прямо со сковороды, украшенную поджаренными ломтиками миндаля. На ужин подавали бесконечное разнообразие свежих овощей и мелко нашинкованных салатов, хлеб с только что взбитым маслом и тарелки с местными сырами и тепличными фруктами на десерт. Кир никогда в жизни так хорошо не ел.

Он тут же позабыл о своём диетическом меню. Кир демонстративно щедро наполнил свою тарелку и его взгляд метнулся к Меррит в ожидании возражений, но она лишь усмехнулась, позволяя ему поступать по-своему. Как же она ему нравилась. В определённых вопросах Меррит могла вести себя как маленькая задира, но никогда не превращалась в сварливую каргу.

— Ты собираешься поговорить с отцом? — настойчиво спросила Фиби, возвращая его мысли в настоящее.

— Он не предлагал, — пробормотал Кир.

— Он ждёт, когда ты это сделаешь.

— Я не знаю, чего он хочет. У него предостаточно сыновей. Мне нечего ему дать, да и от него ничего не нужно.

— Неужели это обязательно должна быть какая-то сделка? Разве ты не можешь принять ваши отношения и просто наслаждаться ими?

— О, да, — саркастически ответил он, — буду наслаждаться ими как охмурённая форель.

— Охмурённая?

— Это такой метод ловли форели в ручье возле валуна или крутого берега. Опускаешь голую руку в воду под форель. Через некоторое время начинаешь щекотать ей живот и подбородок кончиками пальцев. Когда завоюешь её доверие, и она ослабит бдительность, засовываешь пальцы в жабры и вытаскиваешь рыбу. И вот она уже шкварчит на горячей сковороде с маслом и солью.

Фиби рассмеялась.

— Отец… — начала она, но замолчала. — В некотором роде это похоже на него. Но ты не попадёшь на сковороду. Семья для него — всё. В детстве он потерял мать и четырёх сестёр из-за скарлатины, а потом его отправили в школу-интернат. Он рос очень одиноким. Поэтому отец свернёт горы ради любимых.

Она положила альбом Киру на колени и стала наблюдать за тем, как он послушно его листает.

Взгляд Кира упал на фотографию Шаллонов, отдыхающих на пляже. На ней присутствовала юная Фиби, она устроилась на коленях стройной, смеющейся матери с вьющимися волосами. Рядом сидели двое светловолосых мальчиков и держали в руках маленькие лопатки, а между ними находились развалины замка из песка. Прямо на вершине сидел ухмыляющийся светловолосый малыш, который только что его раздавил. Все они были одеты в одинаковые купальные костюмы, как команда маленьких моряков.

Присев на подлокотник кресла, Фиби переворачивала страницы с фотографиями своих братьев и сестёр, запечатлённых в разных возрастах. Габриэль был ответственным старшим сыном, Рафаэль — беззаботным и непокорным, младшая сестра Серафина — милой и мечтательной. Появление на свет самого маленького члена семьи, рыжеволосого мальчика Айво, стало для герцогини в то время полной неожиданностью, ведь она считала, что её детородный возраст уже прошёл.

Фиби остановилась на фотографии с изображением герцога и герцогини, сидящих вместе. Надпись внизу гласила: “Лорд и леди Сент-Винсент”.

— Её сделали до того, как отец унаследовал герцогство, — объяснила она.

Кингстон, в то время ещё лорд Сент-Винсент, сидел, положив руку на спинку дивана, повернувшись лицом к жене. Она была красивой женщиной с милой россыпью веснушек на лице и улыбкой, такой же беззащитной, как пульс на обнажённом запястье.