Эти рассказы родились в период между 2003 и 2018 годами, во время моих первых 15 лет жизни в Канаде, моей второй родине, в которой я мирно поселилась после своей незабываемой жизни на моей первой родине, в России.

Я низко кланяюсь своей семье за их бесконечную любовь, которой я всегда окружена.

***

Я буду смеяться даже на вершине той горы,

с которой мне придётся упасть

и не подняться вновь…

***

Прибытие

Я стала мечтать о Канаде после печально известной перестройки Горбачева, потому что моя родина перестала быть той, в которой я родилась. В девяностые она была изнасилована, измучена, избита и растоптана людьми другого духа, говорящими на моем родном языке, но движимыми исключительно деньгами и жаждой власти. Я не могла приспособить свое хрупкое “я” к этому разрушающему все кошмару, поскольку я выросла в противоположной ауре жертвенности, альтруизма, идеализма, романтизма и других хороших и добрых -измов. Я стала мечтать о месте, территории, земле, куда, я верила, улетела душа моей родины, где она спряталась от хаоса перестройки и, возможно, выжила. Я представила, что такое место может быть на другой стороне планеты, стороне, которая бодрствует, когда моя страна спит.

Я ждала, когда иммиграционные документы моей семьи будут готовы. Моя жизнь превратилась в круглосуточное ожидание. Часы утратили смысл своего тиканья. Их стрелки двигались без ощущения времени для меня.

В Москве взорвали несколько многоэтажек. Случайно, я оказалась рядом с одним из таких мест и увидела, как выглядит насильственная смерть. Это было ужасающее ничто с ровной песчаной поверхностью, где всего несколько часов назад стояло девятиэтажное жилое здание с сотнями жизней, надежд и историй. Я держала теплую ладонь моей дочери-подростка на краю этого безмолвия, и молилась, чтобы время забрало нас из этого пространства, этой страны, которая стала чужой и бесчеловечной для нас за несколько лет перестройки.

На обратном пути, всего в трехстах метрах от места взрыва, мы увидели строительство новой дороги. Ее поверхность была покрыта странными предметами, похожими на остатки мебели. Позже асфальт этой новой дороги похоронил то, что недавно было жизнью этих несчастных жителей, для удобства других жизней в транспортных средствах, несущихся туда-сюда мимо ровной песчаной поверхности, где раньше стоял девятиэтажный жилой дом.

После такого опыта я совсем не могла заснуть и ночами сидела на кровати, моля время тикать быстрее. Когда в мой почтовый ящик прибыл бежевый конверт, я почувствовала, что меня поцеловало счастье. Затем прошел еще один год – год ожидания результатов медицинской комиссии, прежде чем мы получили визы. Билет в одну сторону был куплен в августе на первый день сентября 2003 года. Мы оставляли позади все, кроме некоторых, близких сердцу, вещиц и предметов первой необходимости, уместившихся в наших четырех сумках по тридцать два килограмма. Мы упаковали минимум одежды, обуви, две плоские маленькие подушки, черно-красный плед моей бабушки, около пятнадцати фотоальбомов, компакт-диски с моими альбомами, записанными в 1990-х годах, и папку с моими с пятьюдесятью рассказами и тремя романами, еще неопубликованными на тот момент. Мы не сделали никаких прощальных телефонных звонков. Мы просто растаяли в темноте первой ночи сентября и уехали в аэропорт Шереметьево на темно-зеленой Волге выпуска 1961-го года. Я выглядела ужасно, но чувствовала себя легко. Мои родные молчали. Я крепко держала руку дочери, пока мы двигались к неизвестному, почти ничего не сказав тем, кто остался на нашей родине.

В Торонто одна из наших сумок оказалась порванной. Нам был нужен металлический канадский доллар, чтобы взять тележку, но у нас были только американские банкноты. Сто двадцать восемь килограммов в наших четырех сумках казались неподъемными. Один из работников аэропорта, пожилой щуплый мужчина, понял нашу ситуацию и отцепил для нас тележку. Услышав нашу речь, он, улыбаясь, добродушно бросил нам с сильным акцентом: “Дабро пазжалавать!”

В иммиграционном офисе нас спросили о нашем конечном адресе и о денежной сумме, имеющейся при нас. В моем внутреннем кармане, прямо на сердце, лежала одна тысяча американских долларов, все, что мы смогли скопить.

Мы прилетели в Виннипег ночью первого сентября, в день запрета курения в общественных местах Канады. Две недели мы жили в доме наших друзей. На второй день придя в себя от смены часовых поясов мы решили познакомиться с городом. Оделись и двинулись к центру города, что обычно является лучшей частью города в Европе. Высотки виднелись далеко в тумане. Было шесть часов вечера, когда мы начали свою прогулку.

Главная улица, Мэн Стрит, теряла свой приличный вид по мере нашего приближения к центру города. Мы выглядели странно красиво в нашей европейской одежде среди серых ветхих зданий, часть которых казалась заброшенной и печально приветствовала нас заколоченными окнами. Ни пешехода. Ни души. Это напоминало жуткий город из фильма ужасов.

Темнело, когда мы прошли половину пути. Атмосфера была настолько неприятной, что мы решили повернуть к дому, так и не достигнув центра города, и свернули направо на Селкирк авеню, самую проблемную улицу в Норд-Энде, самом проблемном районе города, о чем мы узнали позднее.

Селкирк авеню оказалась улицей словно из американских гангстерских фильмов. Несколько длинноволосых прохожих даже не взглянули на нас. Мы еще раз свернули направо, на улицу МакГрегор, которая тоже была пустынной и пахла трупом. “Мама, ты уверена, что мы в Канаде?” – спросила моя дочь. Мы обе были шокированы невиданной бедностью вокруг.

Мне нужно было найти работу, поскольку наша тысяча американских долларов не могла обеспечить нам жизнь в королевстве могущественного доллара. Приличная небольшая квартира, которую мы нашли неподалеку от дома друзей, обошлась нам в 475 долларов. Плюс 30 долларов за телефон, 30 за Интернет, 30 за телевизионный кабель и 20 за электричество. Кроме того, нам нужно было есть, и еда была недешева в канадских магазинах.

Сначала я рассылала свои резюме в университеты в отношении преподавательской работы, затем надеялась найти офисную работу, затем даже работу в розничной торговле или в сфере обслуживания. Никто не перезвонил. Меня сочли слишком образованной для таких работ с моей степенью магистра в области философии.

Тот сентябрь был теплым и красивым с розовым и голубым небом над преимущественно одноэтажными частными домами и все еще зелеными старыми вязами. Мои деньги таяли, как неожиданный снег в июле. Я ходила по району, где мы жили, держа теплую ладонь моей дочери, и оставляла свои резюме во всех местах. После четырех недель безуспешных странствований и будучи в полном отчаянии я отправилась в последнюю прогулку, глядя на красивое розово-голубое небо сквозь свои влажные ресницы. Мои слезы катились по щекам, а я просто молилась помочь мне найти работу, чтобы выжить в нашей новой стране.

Я вошла в спорткомплекс и увидела счастливых канадских родителей, пришедших за детьми после хоккейной тренировки. Я выглядела настолько по-другому с влажной и соленой грустью на лице, что ко мне подошел седовласый пожилой джентльмен и спросил, может ли он мне чем-то помочь. Застенчиво я сказала, что я бывший учитель философии и английского и ищу любую работу. Он записал мой телефон и пообещал связаться со мной через несколько дней. Он сдержал обещание, и я получила первую канадскую работу в его спорткомплексе, но нам нужно было выжить в течение нескольких недель до того, как я начну работать и получу свою первую зарплату.

Кто-то дал мне номер телефона польской женщины, управляющей компанией по уборке офисов. Согласно молве среди иммигрантов, она была реальной стервой, но у меня не было выбора. Она распределила меня в колледж, но как только узнала, что я хорошо образованный человек с достойной карьерой и английским языком, стала относиться ко мне по-другому: кричала, ругалась, угрожала не платить и добавляла новые задания. Она шпионила за мной и требовала чистить писсуары зубной щеткой. Колледж находился далеко от нашего дома, и чтобы сэкономить два доллара в день, я шла пешком до своей вечерней четырех-часовой смены и возвращалась домой на автобусе. Мне приходилось шагать по району Норд-Энд, пугающему меня своей бедностью, деградацией, убийствами и насилием, совершаемыми в нем, о чем сообщали ежедневно в новостях. Этот кошмар длился три недели.