– Ланочка, сейчас будем кушать. Посмотри, какая красота! На кухне хлеб дали, целых три куска! Вот я ещё чайник поставлю, Анна Григорьевна морковного чаю дала. Будем пировать!
Мама приходит вечером, когда я уже ничего почти не вижу от бешеного озноба, только слышу её ласковый голос. Кто-то, кажется, все та же сестра-хозяйка, подарила мне толстую книгу русских народных сказок. (Я и сейчас помню эту потрёпанную книгу в сером коленкоровом переплете. Мы потом её взяли с собой в Москву, и она долго была у нас. Во время переезда, почти через 30 лет, я обнаружила, что её нет. Наверное, кто-то не вернул.) Мама пытается отвлечь меня от бредового забытья, рассказывает и читает мне сказки, рассказывает о знакомых мне раненых; вдруг в моё сознание яркой вспышкой врезается слово "папа". Я пытаюсь сосредоточиться, мама поняла это, повторяет: "От папы пришло письмо".
Болезнь отступила, но на всю оставшуюся жизнь у меня иногда возникают ознобы, без температуры, чаще по ночам, в первой половине сна. Связано ли это с перенесённой малярией? Не знаю.
Когда госпиталь ещё был в Искитиме, в обозе раненых поступил совсем молодой, лет 16-ти, мальчишечка, Алёша. Ранен он был очень тяжело, от долгой дороги развился сильный воспалительный процесс в истощённом организме. Принимала его тётя Феня. Отмыв от грязи и присохших бинтов, отнесла его на руках на срочную операцию. Операцию ему сделали, но сказали, что шансов у него практически нет. С этим тётя Феня не хотела согласиться ни за что! Взяла его под персональную опёку, дежурила, не отходя от него много дней и ночей, получая выговоры за то, что всё её внимание и забота отданы этому мальчику (персонала было мало, а раненых, наоборот, много). Она не могла допустить, чтобы этот совсем ещё ребенок ушёл из жизни. Её беззаветный уход дал результат! Во-первых, он не умер вскоре после операции, как предполагалось. Это уже было достижение. Потом, очень нескоро, но он начал поправляться. Тётя Феня терпеливо учила его подносить ложку ко рту, садиться и потом вставать, учила делать первые шаги. Это было чудо, сотворенное тётиными руками. Оказалось, что он из-под Смоленска, родители погибли, а он примкнул к военной части и остался там. Его брат был призван в армию незадолго до войны, связь с ним он потерял, знает лишь, что перед войной Николай был в Москве.
В середине лета он готов был к выписке, но куда его выписывать – неизвестно. Назад в военную часть и на фронт он не годился ни по возрасту, ни по ещё не окрепшему здоровью. Дома у него нет, где брат – неизвестно. Госпитальная военная служба (политрук или ещё кто-то, не знаю) запросила военкомат Москвы в поисках его старшего брата Николая. Тётя Феня, дядя и мама, пообсуждав, решили пока взять мальчика к себе. Алёша поселился у нас и стал тётю Феню звать мамой. Мы вместе, оба после тяжёлой болезни, выходили сначала на завалинку у дома, потом прогуляться по саду. К концу лета нашёлся его брат, оказалось, что он служит в комендатуре Кремля. Алёша уехал. Вскоре мы получили письмо от его брата. Он писал, что бесконечно благодарен тёте Фене за жизнь братишки, что и для него она теперь – мама, и если ей нужна любая помощь, он сделает всё, что может и что не может.
Единственное, что хотела тётя Феня, это вернуться домой. Им с дядей был нужен вызов. От их сыновей уже больше года не было никаких известий.
В начале декабря для тёти и дяди пришёл заветный вызов. Николай оформил его как для своих родителей. Мы остались одни.
В начале октября мы получили письмо из госпиталя, где лежал папа, раненый и контуженый. Подробностей я, конечно, не знаю, так как была слишком мала, чтобы понять и запомнить то, что объясняла мама. Госпиталь находился не очень далеко от нас, где-то на Волге. Мама хотела поехать к папе, но не знала, как быть со мной. Оставить меня – не с кем. И тут сотрудники госпиталя, несколько человек, пришли к нам. Галина Михайловна сказала их общее решение:
– Поезжай, Ира. Я, Пётр Исаакович, Галина Петровна и Елизавета Ивановна – мы все будем смотреть за Светкой.
– А в столовой я её всегда накормлю. Что, не найдется для ребёнка лишняя порция? Да и приведу её в столовую, чтобы голодная не ходила. Поезжай, – вставила своё окончательное решение повар Анна Григорьевна.
Мама решилась ехать. Начальник госпиталя выдал ей предписание для поездки по служебным делам в госпиталь, где был папа (иначе её не пропустят, завернут обратно или ещё хуже – арестуют). Общими усилиями собрали её в дорогу. Купили в деревне картошку, какие-то яблоки, яйца, хлеб. Мама уехала. Я не помню своей жизни без мамы. И уж точно не было никаких отрицательных ощущений. Значит, действительно меня окружили такой заботой и вниманием, что я не горевала в мамино почти двухнедельное отсутствие.
В начале 1944 года тот же Николай оформил вызов и нам.
Галина Михайловна и Пётр Исаакович собрали в теперь уже только их комнатках многих сотрудников госпиталя, с кем проработали уже несколько трудных лет. Расставаться было жаль. Но их сообщество образовалось в общей беде войны и не могло быть постоянным. Все были из разных концов страны, и с окончанием войны все должны были разъехаться по своим домам. Многие обменялись, как водится, своими домашними адресами, не представляя, что можно просто расстаться, как будто и не встречались. Впоследствии, после войны, многие продолжали переписываться, но постепенно связь угасла. У каждого был свой путь. Общим его сделала война.
Вскоре после нашего отъезда госпиталь снова отправился догонять линию фронта, работал уже на передовой. В самом конце войны в Москву проездом во Львов приехали демобилизовавшиеся Галина Михайловна и Пётр Исаакович. Он в самом конце войны был ранен и прихрамывал, опираясь на тросточку. Но это всё ещё только будет. А сейчас мы уезжали в Москву.
В трудовой книжке мамы появилась запись: "от 10.02 1944г.: Уволена в связи с переездом на постоянное место жительство в г. Москву".
Возвращение домой
В середине февраля 1944 года мы возвратились в Москву.
Мы снова дома. Наш дом на Восточной улице. Точнее, это адрес у него такой: Восточная улица, корпус 4. На самом деле дом расположен на углу Ослябинского и 1-го Восточного переулков.
На другой стороне Восточной улицы находится дворец культуры ЗиС. Адрес его – Восточная, дом 4. Вплотную к ДК примыкала бывшая трапезная Симонова монастыря, в которую во время войны заселили множество семей из разрушенных домов и беженцев. Там был настоящий муравейник, по несколько семей в узких пеналах-комнатушках, с одним узким окном. Этот дом тоже имел адрес ДК. Такая адресная система не могла не создавать некоторой путаницы. Но наши почтальоны в этом хорошо разбирались. Хотя это было не просто. Почту в жилой дом и ДК различить не сложно, а как разобраться с жилыми домами? Но почтальоны умудрялись разбираться, почти не ошибаясь. То ли помнили имена жильцов, то ли знали, откуда и куда приходили письма. Потом нашему дому присвоили № 1/7, корп. 4. Но мы упорно придерживались привычного адреса.
По Ослябинскому и 2, 3-м Восточным переулкам – деревянные домики с палисадниками, садиками и верандами. Наша сторона – тоже деревянные, но двухэтажные городские дома. За ними, на углу – пожарная часть и наш кирпичный дом, объединённые общим двором. Дом наш в то время имел форму буквы Г. В Ослябинский переулок выходит торец длинной ножки Г, которая тянется вдоль 1-го Восточного переулка, и вместе с ним поворачивает короткой полочкой в один подъезд.
В доме 5 этажей и 5 подъездов, по 10 квартир в каждом. Квартиры почти все коммунальные, по 3 комнаты, то есть семьи. Только в угловом 2-м подъезде квартиры 2-х комнатные. Мы живём в этом подъезде на 4-м этаже в квартире 17. Угол дома изломанной формы: два короба здания состыкованы не полностью, образуют внутренний угол, куда поместили выступающий, тоже углом, подъезд с застеклённой лестничной клеткой. В подъезде двери во двор и на улицу. Мне нравилось, когда можно было входить с улицы, но уличную дверь часто закрывали, и мы входили через двор. Окно нашей комнаты на торце короткой секции, смотрит на Восточный переулок, а слева углом выступают стеклянные переплёты лестницы. Комната, расположенная на стыке углов, имеет форму прямоугольника с прилепленным к нему гипотенузой треугольником, что оказалось удобным. Светлая, с большим окном (хотя и на север), почти 17-ти метровая комната на 4-м этаже в 2-х комнатной коммунальной квартире с весьма ограниченными удобствами (только туалет и водопровод) кажется нам раем. После всех скитаний и лишений.
