Проверяя работу по обновлению дома, в котором он отсутствовал без малого уже восемнадцать лет, Максим Алексеевич Осанин в очередной раз прошёлся по отреставрированным и оснащённым новейшим оборудованием комнатам. На его загорелом сухом лице читались усталость и задумчивость, а обычно удивительно яркие голубые глаза были затуманены и не задерживались ни на одной вещи дольше пары секунд. Бесконечные ковры, от которых веяло свежим цитрусовым ароматом, стены, увешанные картинами самой различной тематики и уже веками хранящие образы далёкого прошлого, повсюду встречающиеся статуи и статуэтки ручной работы, душистые цветы и зеркала в великолепных обрамлениях – ничто не могло надолго развлечь его взгляд.

– И ведь мог я о нём забыть, – горестно вздохнул Максим Алексеевич, впервые прерывая установившуюся после ухода из дома рабочих тишину. Собственный голос на мгновение показался ему далёким и каким-то чужим. – Я, старший брат, на которого возлагали такие надежды, промотал лучшие годы своей жизни – и даже точно не помню где, но не с семьёй. Что осталось? Овдовел, постарел, да и духовно, похоже, оскудел немало… Куда, в какие края улетели те годы, когда я мог ещё всё исправить? А ведь грядёт, наступает уже на пятки старость. Чем прикажешь теперь её занять? Снова прочь из страны? Снова бесчинствовать, гулять? Нелепость… Пятый десяток разменял, а всё за старое. Даже детей не нажил. Вроде. Та гречанка уж больно хороша была, да и любила безоглядно… Жениться снова, что ли?.. Ну разумеется, как же, хоть сей момент, очередь за тобой стоит. На старые грабли метите, лорд Байрон, всё думаете, нужны кому-то?!

Обойдя ещё несколько комнат, пустых и неуютных, несмотря на бесчисленное множество украшений и идеально сохранившуюся антикварную мебель, некогда радовавшую своим видом истинных ценителей искусства, мужчина резко остановился и развернулся к зеркалу.

– Ни в коем случае нельзя забыть поблагодарить, однако, Даньку: столь длительный промежуток времени здесь никто не хозяйничал, а, тем не менее, ему удалось всё сохранить в первозданном виде. Ну, положим, без пары-тройки украшений, моих сигар и части бара. Так это дело наживное. Одно дурно. Забыл его спросить, в чью честь такая оборона имущества… Не верил он в моё возвращение, по глазам видно было, но тогда каковы были аргументы его против раздела имущества между дальними родственниками? Вот уж не поверю, что не нашлось алчущих. Стало быть, нашлись весомые доводы. Что если существуют, помимо меня, пропащего, более близкие претенденты? Уж не обзавёлся ли в своё время детьми Лёшка? Должно быть, для них и стерегут. Определённо, стоит навести справки. Раз скончались все взрослые родственники, а дальние, зная их гнилые души, отказались брать сирот… Они, должно быть, сейчас по приютам разбросаны, бедолаги! – Он с чрезвычайным вниманием и волнением заглянул себе в глаза. – Ну что, найдёшь в себе мужество отыскать племянников?

Ухмыльнувшись и заметно повеселев, мужчина с неожиданной для себя же решимостью схватил телефон, набрал номер одного из лучших своих друзей, ещё молодым звучным голосом перечислил имена родственников и попросил поискать племянников. Время, ещё пару минут назад тянувшееся со скоростью хромой черепахи, казалось, обнаружило в своих закромах ролики с реактивными ускорителями и с детской непосредственностью нацепило их на земноводное.

– Племянничков, говоришь, ищешь? – хмыкнули по ту сторону. Небольшая пауза – и из динамика донёсся задумчивый голос: – Не знал, стоит ли тебя беспокоить. Кровинушка-то родная у тебя имеется, для неё, собственно, и старался. В память о вас, да и по личной приязни. Девчонку Вика родила. Хорошенькую, славную – за одни глазёнки можно было содействовать, дабы наследие передать ей. Будущее, так сказать, обеспечить. Да что греха таить, даже удочерить думал, чтоб бобылём не росла такая красота, – жена не позволила. Только вот с недавних пор эта барышня упоминается в стольких делах, что лично я бы не будил лихо…

– Коль есть, не томи. Её личное дело я впоследствии изучу, как заберу.

Очевидная готовность друга взять опеку хоть над чудовищем, лишь бы оно состояло с ним в родстве, вызвала у Даниила новую усмешку, но он продолжил уже почти без лишних разговоров. Почти.

– По документам из детдома можно сказать куда больше, но, раз тебя интересует только имя, возраст и адрес, то сообщаю: зовут её Лилиана Алексеевна Осанина, ей полных шестнадцать лет, номер детдома – третий. В заведении с полутора лет. Она там такая одна, не ошибёшься… А, ну ещё обязан предупредить. Будь готов доказать свою вменяемость, ибо они тебя знают мало и вряд ли не примут твой энтузиазм за беды с головой. Также настоятельно рекомендую сперва всё же ознакомиться с некоторыми из докладов. Да хотя бы с одним – остальные сами в руки поплывут… Уж поверь, тут, – хихикнул мужчина, – всё для съёмок хорошенького такого боевика. Разбой, связи с группировками, участие в акциях протеста, попытки досрочно освободить товарищей… И это к шестнадцати-то годам! На самом деле, я в шоке, что она не на учёте до сих пор. Такие развлечения обычно не прощаются. Есть, видать, серьёзная крыша над головой… Короче, ладно, разубедить тебя я попытался. Совесть моя чиста. Так что наберись удачи и терпения, а мне пора: начальство зовёт, хвалить желает!

Максим Алексеевич озабоченно посмотрел в зеркало. В нём отразился несколько неуверенный, пожалуй, даже обречённый вид некогда очень красивого оживлённого лица. Тёмные густые волосы обзавелись теперь седыми прядками, да и глаза приобрели неповторимое выражение усталости от жизни, которая у него только начиналась, но о которой он ещё слишком мало подозревал. Однако чем дольше он вглядывался в свои седины и рассматривал потухший взгляд, тем ярче ему представлялась картина безрадостной одинокой старости и тем более его мучил вопрос, для чего он вообще будет жить. Всё так же для русской классики? В гордом отшельничестве на отшибе? Снова? Эти мысли привели его в такой ужас, что он немедля нащупал в кармане пиджака ключи и, сжав их в кулаке, объявил себе о решении взять несчастную родственницу на воспитание.

Почти бегом спустившись по широкой парадной лестнице, он подхватил пальто и стремительно покинул особняк.

В одной из комнат детского дома уже минут десять раздавались отчаянные визги, ругательства и всхлипы. Привычная гамма шумов, давно уже не мешающая жить обитателям этого заведения, затевалась и постепенно преобразовывалась в мелодию почти ежедневно. Поскольку надолго эта симфония затягивалась редко, на неё вполне разумно предпочитали не обращать внимания.

Причины такого концерта зачастую не отличались разнообразием: то молодые люди повздорили и подрались, то кто-то что-то спрятал и не хочет отдавать, желая иметь собственную вещь среди общих. Как правило, победителем в этой войне выходила не дружба, как в хороших сказках, а тот, у кого влияния на ту или иную мелюзгу оказывалось больше.

Итак, бесспорным лидером уже в течение нескольких лет являлась шестнадцатилетняя девушка. Хотя сначала все обитатели детдома смеялись над тем, как неуклюже и шатко было положение довольно невысокой в сравнении с остальными, но смелой и уверенной в своих возможностях десятилетней девочки, которой лишь забавы ради старшие ребята вдруг выказали уважение, когда та его вдруг потребовала, вскоре стало ясно, насколько они перестарались. Окрепшая и убеждённая в том, что ей готовы подчиняться, она начала искать общества не менее сильных и уверенных людей. Вышло так, что ей удалось его обнаружить, и связи, о которых могли только мечтать детдомовские юноши и девушки, поставили четырнадцатилетнего подростка несоизмеримо выше остальных.

Ныне перед всеми представала девушка с умным задорным взором сине-зелёных глаз, порой даже слишком широкой странно-оптимистичной улыбкой и хорошо развитым спортивным телом. Каштановые волосы, ранее отращиваемые и заплетаемые в косу, были острижены и собирались в конский хвост. Майки и юбки сменили джинсы с футболками, балетки были отданы соседке по комнате и заменены более практичными беговыми кроссовками. Даже единственная вещь, утащенная ею из родного дома – плюшевый слоник, которого она практически не выпускала из рук добрых четыре года с того момента, как её привезли в детдом – и та была отдана наконец на растерзание младшим ребятам.