– Ты права, – спокойно и даже как-то ласково отзывалась артистка, – никто никогда тебя не поймет. И даже я не пойму… но будь сильной, Мадлен, будь выше этого.

– Я пыталась, я пыталась!

Ее бессвязное бормотание вдруг стало немного тише и глуше, и я только потом понял, что Стелла обняла мою мать за плечи, позволяя уткнуться лбом себе в ключицу.

– Я знаю… просто смирись, что эта ноша не по тебе. Ты начнешь все сначала – вот увидишь, у тебя все получится. Ты выйдешь замуж, у тебя будут другие дети – ты молодая и такая красивая! Слышишь, – женщина в черном платье заглянула в осунувшееся, но все еще привлекательное лицо моей матери, приподнимая за подбородок и проводя пальцем по приоткрытым губам.

Мне вдруг почудилось в этом жесте что-то любовное, но я тут же одернул себя – это игра ассоциаций, не более того.

Мадлен растерянно хлопала ресницами, даже не пытаясь отстраниться. Мгновение спустя Стелла уже убрала руку, и теперь нельзя было сказать, что означал тот жест, будто его и не было вовсе.

Мне было достаточно услышанного; я застал то, что волновало меня больше всего. Ощущая, как пружинят коленки от моих торопливых шагов, я побежал обратно к дому, находящемуся за стеной плюща поверх резной чугунной ограды, нисколько не жалея, что более никогда не переступлю порог этого дома и сада.

Прежняя глава жизни несчастного Эрика закрыта – начинается новая (я верил – более счастливая), я уже перевернул страницу.

========== 17 ==========

Меня даже не интересовало, уехала ли Мадлен из нашего поселка – настолько полноценно я погрузился в другую реальность.

Мне выделили комнату на втором этаже, по планировке напоминавшую комнату Виктора, находившуюся правее. Мне было нужно совсем немного личных вещей – я чувствовал себя прекрасно и комфортно; конечно, пару ночей я продолжал по привычке беспокойно просыпаться, неверящим взором оглядывая новую обстановку и убеждаясь, что мой сон наяву не развеялся, но, в целом, я еще никогда не был так доволен.

Я не мог называть Стеллу мамой – почему-то не мог, – пусть и испытывал целую гамму чувств от детской привязанности до более глубокой и насыщенной нежности. Обращаясь к ней по имени и на «ты», я быстро освоился, пускай и продолжал бросать на женщину жадные взгляды каждый раз, когда она оказывалась рядом.

Это было не так часто, как я хотел – все больше времени я проводил с Виктором, – но я был удовлетворен и этим.

Дни пролетали за днями, и уже ближе к концу октября Стелла начала подготовку ко дню рождения сына. Боясь выставить себя невеждой, я аккуратно выспрашивал у Виктора, как по обыкновению проходит его праздник, и, в целом, все было довольно просто: подарки, праздничный стол, поездка куда-нибудь, если была такая возможность (и желание) и, естественно, гости.

Как пояснил мальчишка, до переезда сюда так таковых друзей у него не было, и впервые он будет в компании ровесников: меня и Лео; обычно же к ним наведывались мамины друзья.

Я мысленно отметил из тех, кого он перечислил, двух музыкантов (виолончелиста и гитариста) и давнего приятеля, пожилого сэра, рыцаря английской королевы, который сейчас обитал в Лондоне.

Будут ли они в этом году на празднике, Виктор не знал; он вообще, как мне показалось, реагировал вполне равнодушно на перспективу ажиотажа, а я почему-то волновался.

Наверное, меня тяготили неприятные воспоминания; я надеялся, что теперь, когда у меня есть нормальная семья, я наконец-то постигну премудрости совместных посиделок и радостного общения.

А еще я понял, что должен что-то подарить Виктору – ведь виновнику торжества принято дарить подарки от каждого, кто находится в его окружении.

Я, не придумав ничего лучше прямого вопроса, поинтересовался, что сын артистки хочет на день рождения.

Он внимательно на меня посмотрел и сказал, что хочет маску.

Я в тот момент опешил… мне уже удавалось реагировать адекватно на его добродушие и искренность, относясь как к младшему брату (почему-то я предположил, что знаю, каково это), и теперь я, вопреки сперва возникшему желанию отказать, согласился.

Вскоре я уже при нем мастерил из белой кожи, ткани и картона маску в форме лица, тщательно обрабатывая швы и края, а мальчишка завороженно наблюдал за отточенными движениями моих ловких рук.

Когда Виктор в своем наивном стремлении продемонстрировать матери мой презент, уже готовый и искусно сделанный, заявился на кухню в маске, Стелла от неожиданности уронила тарелку.

Тонкий фарфор осколками разлетелся по полу, рассыпаясь белым звонким дождем.

Мне вдруг стало страшно.

Женщина мгновенно взяла себя в руки, но у меня внутри остался неприятный осадок… она испугалась вида собственного сына, очевидно, напоминавшего сейчас меня.

Мы и так были похожи – оба тощие и высокие, почти одного роста, – а теперь еще и кусок белой материи вместо лица…

Стелла, пытаясь сгладить неприятное молчание, засмеялась и бросилась собирать осколки, не давая сыну прикоснуться к разбитой посуде, а я стоял и наблюдал за их непринужденной возней.

– Эрик, все в порядке? – вдруг спросила она, поднимая на меня голову, сидя на корточках перед белыми крошками.

– Да, конечно, – солгал я, сглотнув.

Она смотрела на меня пристально, и мне даже показалось, женщина читает мои мысли.

– Как же в ней неудобно, – жаловался Виктор, подставляя совок и помогая матери сметать осколки. – Как ты только ее носишь!

И правда, слегка раскрасневшееся с непривычки лицо мальчика аж вспотело, и он, сопя, отодвинул маску на лоб, ослабив шелковые тесемки.

– Фуф! – выдохнул он, улыбаясь во весь рот. – Надо будет потренироваться.

Он собирается ее постоянно носить? Я думал, это просто забавы и смеха ради, на один раз!

Впрочем, не мое дело, как он распорядится моим подарком – на то он и подарок.

– Я позову вас обедать минут через десять, – произнесла мать Виктора мягко, не переставая глядеть на меня. – Я закончу убирать сама, спасибо.

Мы покорно покинули кухню, а я все еще затылком чувствовал ее взор – внимательный и обеспокоенный. Обеспокоенный за меня.

…В заветный день никого из гостей кроме Лео, к моему облегчению, не предвиделось. После завтрака, как раз получив вместе с утренней почтой письмо от сэра Ли, английского друга Стеллы, Виктор носился по дому в приподнятом настроении и не мог найти себе место – он почему-то хотел готовить торт, но слегка расстроившись, что кулинарные дела начнутся чуть позже, обратил весь интерес на меня.

Несколько часов мы провозились с напольными часами, почему-то остановившимися, изучая сложный механизм, а потом пришел Лео. Я вызвался помогать Стелле накрывать на стол, и она с благодарностью согласилась.

Пару раз я случайно задевал ее холодные ладони, перенимая подаваемые блюда и посуду, но она не обращала на это внимания. Меня же словно каждый раз пронзало током, и волна мурашек пробегала от затылка вниз по позвоночнику.

Я старался не думать об этом, но причину подобной реакции я так и не уяснил.

Футболист с удовольствием уплетал торт и рассказывал, как продвигается его общение с той девчонкой, о которой он так недавно грезил. Оказывается, он приходил к нам реже не потому, что мадам Рот заставляла его подтягивать учебу, а по вине стрелы амура.

Виктор откровенно смеялся над своим другом, пусть и по-доброму, а я лишь хранил независимое молчание – я не смел судить такого рода понятия.

Когда Лео обратился за помощью к проходившей мимо матери Виктора, пожаловавшись на его черствость, она, вопреки моим ожиданиям, не стала поддерживать виновника торжества.

– Милый, вообще-то, Лео прав, – обратилась женщина к Виктору, отчего тот чуть не подавился десертом. – В один прекрасный день ты влюбишься, и весь мир перевернется с ног на голову: ты больше не будешь так спокойно сидеть и есть торт, пока где-то ходит объект твоего влечения.

– Я же тебе говорил! – вставил слово футболист, не переставая при этом поглощать еду с тарелки.