Царице приходится раздавать подарки и не скупиться на золото для своих приверженцев. Любой, кто склоняется перед ней до земли, делает это, собственно, только для того, чтобы быть поднятым ею и осыпанным почестями. И она раздает и раздает их полными пригоршнями. Но не одарила ли она гробницу главного надсмотрщика за амбарами богаче, чем гробницу главного надсмотрщика за стадами коров? И не получил ли муж Бики более высокую должность, чем муж Хект, хотя Хект была кормилицей одного из умерших в младенчестве братьев царицы? А главное, не слишком ли она возвысила Сенмута, того Сенмута, который был всего-навсего мелким писцом в войске и чей отец даже не имел придворной должности?

Думаю, что все эти недоброжелательные речи не достигают слуха Хатшепсут, не трогают ее сердца. Ибо с неприступной улыбкой проходит она по залам и видит лишь покорность на лицах всех тех, кому позволено смотреть ей в лицо, когда она почтит их своим обращением. Но она беседует не только с людьми, но и с богами, а змея, которая обвивается вокруг ее головы, нашептывает ей, что у нее есть враги. Тогда взгляд царицы становится ледяным, и разговоры вокруг нее замолкают. И тогда ее кравчий или ее писец, или кто-то еще, кто умеет читать по ее лицу, знаком приказывает арфисту или танцовщице развеселить и порадовать царицу. И Риббо, карлик, принимается за свои проделки, а она сидит на троне и неизвестно, смотрит ли, слушает ли она, пока внезапно произнесенное ею слово не прерывает пения; карлик замирает посреди зала, а она диктует короткий приказ, который с большой поспешностью записывают и передают дальше.

Войн она не ведет.

Раньше, когда сын Исиды был еще ребенком, ее полководцы совершили поход против презренной земли Куш, но с тех пор прошло столько времени, что его как будто и не было. Да и вообще! Поступает ли еще дань из презренной земли Речену, которую подчинил ее отец? Или привозимые оттуда товары были выторгованы и, как утверждают злые языки, оплачены ответными дарами?

А как же тогда проявить свое мужество пажам? Они были воспитаны при царском дворе, учились стрелять из лука, управлять колесницами и всяким прочим премудростям, необходимым военачальнику царя. Но у них нет воинов, которых они могли бы повести по песчаным дорогам на север, чтобы положить к ногам Доброго бога чужие земли.

Как могла она вести войны, если не хотела отдавать войска в руки сына Исиды? А если она даст ему это войско, над кем он одержит победу?

Она не спит только из-за богов? Она утомляет свою умную голову лишь для того, чтобы служить им? Она показывает всю роскошь, напрягает все силы великой державы только для того, чтобы ее храмы сияли великолепием, какого не видели с тех пор, как Черная земля поднялась из Нуна?

А тот, кого здесь нет, кого она изгнала, кто пребывает вдали, не замешан ли он в этом больше, чем все те, кто ей близок, - будь то боги или люди? Не он ли вынуждает ее ко всем ее делам, не он ли заставляет ее снова и снова подчеркивать свое величие и великолепие, не он ли бодрствует по ночам у ее ложа, не он ли шепчется со змеей-уреем у ее изголовья? Уж не приходится ли ей прислушиваться в темноте к их шушуканью:

"Неслыханно! Никогда еще с тех пор, как в Земле людей правят цари, не было такого, чтобы на престоле фараона сидела женщина!" - "Но ведь уже за века до этого правила Себек-Нефру-ра!" - "Да, но тогда у царя не было наследников-мужчин!" - "Наследники? Но ведь теперь только в ней одной течет царская кровь Камоса! И поэтому еще ее отец посадил ее рядом с собой на трон!" - "Ты сама не веришь в это, змея!" - "Но я приказываю это писать! Я повелеваю высекать это на камнях высотой до неба, которые должны быть выше, чем обелиски всех предшествовавших царей. Из чистого золота будут их вершины, они будут сверкать на солнце, когда ее отец Амон в образе Ра посылает на землю свои лучи из утренней ладьи!" - "Станет ли ложь правдой, если ее высекут на камне, а утверждение - доказанным, если его позолотят?"

Женщины, которые поют Хатшепсут утренние песни, встают рано, но находят ее уже бодрствующей, а служанкам, которые ухаживают за лицом царицы, приходится наносить много краски на темные круги под ее глазами.

Жрецы же в стране говорят, что еще никогда с тех пор, как объединились Обе Земли, ни один фараон не был таким набожным и не сделал для богов больше, чем его величество Добрый бог Макара.

Но вот однажды, когда Сенмут вернулся из продолжавшейся несколько недель поездки в каменоломни на юге страны, Нефру-ра спросила его:

- Скажи, Сенмут, правда ли, что я должна выйти замуж за сына Исиды?

Было видно, что ее наставник смутился, его руки беспокойно задвигались и сорвали цветок лотоса. Он долго молчал. Наконец, вместо ответа спросил:

- Кто это сказал?

- Аменет! Она говорит, что это было бы счастьем для всех нас и что я стала бы великой царской женой и... - она запнулась, пытаясь справиться со слезами. - А я не хочу! Разве я не жена бога? И разве не станет царем тот, кто будет моим супругом, неважно царский он сын или нет?

Она сжала кулаки, а ее подбородок задрожал.

- Ты говорила об этом с матерью?

Нефру-ра покачала головой. Тут взгляд Сенмута упал на меня, и он отослал меня под каким-то незначительным предлогом из комнаты, хотя мне очень хотелось услышать, о чем еще они говорили между собой.

Что же произошло в отсутствие Сенмута? Почему молодой Унас, который раньше ежедневно следил за нашими письменными работами, теперь уже давно не приходил к нам, почему эти обязанности взял на себя жрец-проповедник из храма Амона? И разве это дошло до меня только тогда, когда я услышала разговор Нефру-ра с Сенмутом?

Значило ли это, что между Сенмутом и царицей что-то произошло? Очевидно, дело обстояло не так, потому что именно в те дни Хатшепсут распорядилась, чтобы из большой глыбы черного гранита, которую Сенмут привез из своей поездки в каменоломни, один из скульпторов изготовил статую, изображавшую Сенмута и Нефру-ра.

Это изваяние не было одним из тех, что обычно заказывают цари для себя или своих родственников, и изображало оно не стоящую во весь рост фигуру. Над мощным каменным кубом возвышались лишь две головы: Сенмута - большая, в пышном парике, который спускался почти до середины лба и оставлял открытыми только волевое лицо и мясистые уши, и Нефру-ра - такая маленькая, что умещалась у него под подбородком, с детским завитком на правой стороне и золотым налобником; она как бы искала защиты и помощи у своего наставника.