Элизабет ХЕРИНГ
Служанка фараона
Эй, Рени! Ты уже вернулся? Значит, ты не поехал за Реку с другими? Значит, Сенеб переправился на тот берег только с женщинами и, конечно, с детьми - они-то уж не пропустят такого зрелища!
Да! Смерть фараона - это великое событие! Ты видел ладью, в которой плыла царская семья? У нее пурпурные паруса, а мачты позолочены!
Ты видел, наверное, и плакальщиц, и жен из его гарема, и певиц Амона, и служанок из дворца? Должно быть, их были целые тысячи! Их голоса доносились даже сюда:
На запад! На запад!
О горе! О горе!
Недвижно лежит Добрый бог,
Правду любивший
И ненавидевший грех!
А видел ли ты царицу? Как! Ты не смог ее узнать? Ведь она носит головной убор в виде коршуна, а вокруг головы вьется золотая змея! Мне казалось, что я различаю ее голос в хоре других голосов:
Оглянись на свой дом!
Оглянись! Твой трон занят наследником!
Посмотри, твой сын завладел белой короной!
Посмотри! Он красуется в красной короне
Обернись на свой дом! Обернись!
А саркофаг? Ты не видел, как его выносили из дома бальзамировщиков?
Что ни говори, Рени, но воистину это зрелище скорее для богов, чем для смертных. Покойный воспаряет к небу как сокол. Там он соединяется со своим отцом Амоном и вступает в небеса. Его обвевает прохлада Камышовых полей, ожидает великолепие Полей жертвоприношений, он кружит среди никогда не заходящих звезд. Судьи мертвых не властны над ним, как над простыми смертными. Его сердце не взвешивают на весах Маат, и Осирис не уводит его в подземное царство.
Ну, а все же? Можно ли узнать, правду ли царь неуязвим? Не восстанет ли против него его собственное сердце в день Страшного суда? Не предаст ли оно его в руки палача?
На стенах царской гробницы пишут священные знаки! Заставляют его заверять: "Я никогда не убивал! Я никогда не приказывал убивать! Я никогда и никому не причинял страдания и никогда не лгал! Я ничем не погрешил против людей!"
Из груди царя вынимают сердце, которое билось при всех его добрых делах и злодеяниях, чтобы оно не выступило свидетелем против собственного господина и чтобы Тот не записывал в Книгу судей всего, что отягощает его. Вместо сердца ему в грудь вкладывают скарабея, священного скарабея из камня!
И все это потому, что никто точно не знает, что происходит в той стране, куда уходят как цари, так и нищие. Ведь еще никто оттуда не возвращался и не рассказывал о ней!
Многое известно жрецам. Они читают в священных книгах о том, что знали за тысячи лет до них другие жрецы. А уже те знали, что могущественный бог Осирис властвует там, где солнце продолжает свой путь ночью, что ту страну населяют духи умерших и что Осирис помогает невиновным против ужасных Сорока двух судей, которые судят мертвых и перед которыми должен оправдаться каждый.
Вы уже отнесли глиняные кувшины, которые заказал дворцовый управляющий? Я знаю, вы неутомимо работали, часто даже до поздней ночи, а огонь в печах для обжига ни разу не погас за те семьдесят дней, пока тело покойного царя лежало в солях у бальзамировщиков. Ты говоришь, что сделано больше тысячи кувшинов? Значит, слуги смогут взять с собой достаточно воды, когда будут сопровождать своего господина в его последний путь, - а им не обойтись без нее, ибо путь к Вечному жилищу царя долог и зноен!
Правда, нас никто не просил делать ответчиков, хотя их у нас готово около сотни. Да разве нужны царю фигурки из плохой глины! Он же может иметь золотые! Говорят, казначей заказал золотых дел мастерам триста шестьдесят пять ответчиков, чтобы они были готовы отвечать за царя каждый день в году: "Я здесь!" При жизни у царя было много слуг, так неужели он не найдет по ту сторону никого, кто бы исполнял за него работу, для которой он, возможно, призван?
Говоришь, Сенеб захватил последние кувшины? Тогда женщинам придется их тащить. Хорошо еще, что взяли с собой мальчиков! Они смогут помочь. Только Сенебу нужно присмотреть, чтобы ребята не улизнули, когда окажутся на той стороне. Иначе они пристанут к траурной процессии и смешаются с толпой. Ведь они почти дети!
Раньше ночи они не вернутся, а может быть, только утром. Это неплохо. Мне хотелось бы побыть теперь в тишине. За печами я присмотрела. Они в порядке. Да и об овцах я позаботилась. Даже гончарные круги могут сегодня отдохнуть, а мы устроим день воспоминаний. Я так давно мечтала об этом.
Нет, Рени, я не упрекаю тебя. Я ведь знаю, что ты занят изо дня в день и что у тебя остается мало времени для матери. Когда Сенеб уезжает с товарами, на твои плечи ложатся все заботы. Тебе приходится следить в мастерской за мальчиками и давать им подзатыльники, если они что-нибудь прозевают или испортят, а когда наступает вечер, тебя ждет жена. Так уж устроен мир.
Да и я уже не на многое пригодна. Не возражай! Я знаю это. Мне больше не по силам ездить на плотах вниз по Реке и продавать на рынках кувшины и тарелки. И мне стало тяжело управляться с гончарными кругами. Единственное, на что я еще гожусь, так это выводить на ответчиках священные знаки: "О, ответчик, когда меня призовут и когда придет мой черед выполнять всякую работу в подземном царстве, и когда меня определят на время следить за полями, орошать берега, перевозить песок с востока на запад, тогда скажи: "Я здесь!"" Ты считаешь, что можешь выгоднее продавать их, если на них выведены эти слова. И это меня радует. Тогда я не кажусь самой себе такой бесполезной.
Успокойся, Рени! Я знаю, что ты об этом думаешь! Но, видишь ли, моя мать умерла, когда мы запретили ей растирать зерно камнем, а мы ведь тоже желали ей добра и только хотели снять с ее плеч тот груз, который она несла всю жизнь.
После этого она совсем недолго сидела в тени смоковницы в нашем саду лишь пока вы возились у ее ног, ты с Сенебом и ваши сестры. Тогда она знала, что была нужна, потому что ни у кого больше не было времени позаботиться о вас, детях. Но как только вы убежали от нее и она уже не могла помешать вашим шалостям, она покинула нас тихо и незаметно, как лишенный воды цветок.
Пока мои глаза еще на что-то годятся, я буду надписывать глиняные фигурки, которые люди берут с собой в могилу, и кувшины для внутренностей, чтобы вам за них больше платили.
