Какой аромат исходит от травы! Его ни с чем не сравнить! Ни одно благовоние из тех, что возжигают жрецы, будь оно из благороднейших смол или самых дорогих пряностей, не может равняться с ним. Он не дурманит и не тяжелит голову, а, освежающий и живительный, приносит чистое наслаждение. Если я когда-нибудь в своей жизни и ощущала тоску по родине, то вспоминала этот маленький кусочек земли рядом с родником, где пасла гусей. Правда, почти всегда я была там одна, потому что Ити не терпела, чтобы кто-то другой пас свою птицу на том месте, где в изобилии была хорошая трава и отличная вода. Но что мне было до этого? Я никогда не чувствовала себя одинокой: гусиная компания была привязана ко мне, и пусть мне было не понять ни одного слова из их речи - нам все же удавалось договориться.

Неправду говорят, что гуси глупы. Каждый из них узнает ту руку, что за ними ухаживает. Они издалека бегут навстречу, когда увидят тебя, идут за тобой, когда ты их зовешь, а если ты их ловишь, они не стараются увернуться, а жмутся к тебе и хватают клювом за ноги. Когда же в них вселяется демон болезни, они так умоляюще смотрят, что ты готов сделать все, чтобы принести им облегчение. Только удается это редко. Как часто приходилось мне греть на солнце камни, расстилать на них сено и укрывать большими листьями усталого, маленького гусенка, который еще гулял в своем желтом пуховом одеянии. Зато для меня не было большей радости, чем его выздоровление, когда он оправлялся, прыгал со своего ложа и спешил к воде.

Правда, бывало, что гусенок издыхал в моих ладонях. Его невнимательные братья и сестры удалялись на своих неуклюжих лапах, даже не догадываясь о том, что такое смерть. Я же боязливо держала в руках маленькое окаменевшее тельце, клала его в ямку и прикрывала камнями и землей; внутри у меня все дрожало, и я едва замечала, что солнце уже садится и пора возвращаться домой.

Каждый вечер Ити пересчитывала гусей, но не била меня, узнав, что одна из еще не оперившихся птиц сдохла. Конечно, она никогда и не хвалила меня, даже если удавалось сохранить птиц во время повальных болезней. Но другим она говорила - и я знала об этом, - что еще никогда она не получала столько птиц от одного выводка, как теперь, когда гусей пасла я.

Вскоре я приобрела еще одного товарища, и произошло это так.

Неподалеку от моего родника, через всю равнину, которая тянулась вдоль берега, была вырыта канава, куда во время дождей стекала вода. Справа и слева от канавы росли деревья, тогда как сама равнина была покрыта травой и только родник был окружен низким кустарником.

Я никогда не ходила туда со своими гусями. Ити строго-настрого запретила мне это делать. Не знаю, может быть, потому, что на крутых откосах у канавы мало корма, а может быть, она верила, что там бесчинствуют злые духи. Мне много рассказывали о том, что там будто бы случалось, но это лишь разжигало мое любопытство, хотя и пробуждало страх.

И вот в один прекрасный день я отдыхала у источника, в тени кустарника, где укрылись и гуси, так как солнце стояло высоко и воздух дрожал от зноя. Вдруг я услышала какой-то жалобный звук. Он нарушил тишину, стоявшую в полуденные часы над землей, и был так настойчив и необычен, что я очнулась от дремоты и вскочила на ноги. Звук доносился со стороны канавы Я подождала немного, не станет ли снова тихо, но голос жаловался, скулил, причитал, как будто кто-то очень несчастный просил о помощи в беде. Со мной творилось нечто странное. Будто неведомая сила несла меня навстречу этому воплю. Посмотреть, кто же кричит! Помочь! Но с не меньшей силой меня тянуло обратно. Что, если то жуткое, что напало на другого, тронет и меня? Прочь! Скорее прочь!

Этот разлад я потом еще не раз ощущала в своей жизни, когда что-то темное, невидимое, незнакомое, казалось, подбирается ко мне, и каждый раз, как и тогда, победу одерживало желание пережить необычное, узнать нечто особенное.

Я со всех ног бросилась к канаве, а мои пернатые друзья, громко гогоча, отправились следом за мной. Сердце мое замирало.

Быть может, я и не добежала бы до цели и повернула с полпути назад, если бы крик не прервался так же внезапно, как и возник. Тогда я призвала на помощь все свое мужество и, сама не знаю как, подошла к краю канавы. Там я увидела, что под одним из деревьев лежит большая обезьяна.

Может, она упала сверху? Но разве обезьяны падают с деревьев? Я осторожно приблизилась к ней. Она не шевелилась. Из ее плеча торчала стрела.

Обезьяны причиняли много вреда на полях дурры, и Параху приказал своим людям стрелять в них отравленными стрелами. Вероятно, эта тоже погибла от такой стрелы. Я уже ничем не могла помочь обезьяне и повернулась, чтобы уйти, но вдруг заметила, как что-то на ней шевелится. Это был малыш! Он крепко вцепился в шкуру матери и как раз поднял голову. У него были живые глаза, и он смешно поводил носом. Затем он снова прижался к груди матери, и вскоре опять раздался тот же жалобный стон.

Тогда я собралась с духом, подошла и схватила зверька за загривок. Я боялась, что он уцепится за шкуру мертвой матери и не захочет ее выпустить. Однако мне удалось - легче, чем я думала, - оторвать его от холодной материнской груди и взять на руки. Малыш сразу же крепко обхватил меня за шею, даже сделал мне больно. Так я принесла маленькую обезьянку домой.

Мать хотела отобрать ее у меня, ибо ее вовсе не радовала мысль делиться нашей скудной едой еще с одним существом. Но я так жалобно плакала, что она в конце концов разрешила мне оставить малыша. Вероятно, она втайне надеялась, что он скоро погибнет, так как он был совсем маленький, а ведь даже человеческое дитя трудно выкормить без матери. Но я разжевывала зерна дурры и финики и кормила его. И он вырос, стал красивым самцом и очень привязался ко мне.

Я обучила его некоторым фокусам. Вскоре он уже умел вставать на задние ноги и ходил так забавно, будто канатоходец по канату. Он колол камнем орехи пальмы дум, прыгал через мои вытянутые руки и приносил назад все палки, которые я бросала. Он стал всеобщим любимцем, и даже Ити смотрела сквозь пальцы на его дурачества. Но однажды я на него разозлилась и здорово поколотила за то, что он задушил гусенка. Едва я его выпустила, как он убежал, и я уже думала, что он больше не вернется, и раскаивалась в своей строгости. Однако через некоторое время, когда я сидела в траве, он вприпрыжку подбежал ко мне и бросил несколько фиников. Затем искоса, с приличного расстояния, он посмотрел на меня и отскочил в сторону. Но когда он снова принес мне финики, я позвала его и в знак примирения потрепала за густую гриву, которой уже обросла верхняя часть его туловища.