- Отчисленные господа не сдали математику. Даже на семьдесят процентов, - пожал плечами директор. - Так что никакой гимназии. Даже за взятки.
Я улыбнулась:
- Знаю, злорадствовать нехорошо, но ничего не могу с собой поделать.
- Я вас не осуждаю, - вздохнул господин Йонтах. - Эти господа не только вам нервы потрепали. Постарайтесь больше ничего не поджигать, хорошо?
Я промокнула слезы и кивнула.
- Отлично, - директор окинул меня таким взглядом, будто сомневался в том, что мои усилия увенчаются успехом. - Εсть еще кое-что, что я хотел уточнить у вас, господин Штальцан. Госпожа Φельд заверила меня, вашего декана и магистра Донарта, что обезболивающим вы по необходимости будете обеспечивать себя сами. Вы лучше знаете индивидуальную дозировку и сроки применения.
Робин помрачнел, стиснул зубы и сильно сжал мою руку. Я помнила, что все та же госпожа Фельд ясно дала Робину понять, что в школе зелья для него не было и не будет.
- Но это зелье быстро разрушается, а вам его не пересылали перед полнолунием, – директор, кажется, начал догадываться, в чем дело. Фразы стали сухими, отрывистыми. - В этот раз я знаю точно. Почту контролировали с начала расследования. Ваш отец тоже ничего с собой не проносил. Опять же из-за контроля мне это известно.
- В департаменте знали, что артефакт, который я жемчужиной сделал, создает к каждой ночи полнолуния по четыре порции лекарства. В результате родителям в аптеке зелье больше не продают. По распоряжению департамента, - Робин не сводил глаз с директора, отвечал коротко, четко. – Купить на черном рынке они, понятное дело, не могут. Жемчужина оказалась бракованной, и пузырек работает не так, как я хотел. Если отлить из него зелье, оно разрушается за два часа. Мне госпожа Фельд сказала, школа не будет тратиться на дорогое лекарство. Это не заложено в бюджет.
- Γосподи… какой кошмар, - выдохнул побледневший мужчина. - Это моя вина. Нужно было с вами раньше поговорить, раньше спросить… Не беспокойтесь, к следующему полнолунию лекарство в школе будет. Столько, сколько нужно. Простите, я не знал, что госпожа Фельд нас всех… ввела в заблуждение.
Он поджал губы, помолчал мгновение, будто собирался с мыслями:
- Вопрос наивный, но все же. Записи разговора с ней у вас нет? Может, при этой беседе присутствовали родители? Или еще кто-нибудь? – директор бросил на меня короткий взгляд.
- К сожалению, нет. Это было в сфере, когда госпожа Фельд обыскивала мои вещи. Мы были одни, - скупо ответил Робин.
- Ясно. Ничего, – господин Йонтах постепенно брал себя в руки, и его голос снова звучал ровно и спокойно, как и подобает политику. - Теперь мы прояснили этот вопрос. Зелье будет, об этом не волнуйтесь. Должен быть способ увидеть и зафиксировать ваши воспоминания без искажений. Я поговорю с магистром Клиомом, он лучше меня разбирается в артефактах. Уверен, он найдет выход.
- Вы тоже считаете ее действия бесчеловечными? - спросила я, озвучив обрывок подслушанной мысли.
Директор жестко заверил:
- И это очень слабое определение. Два полнолуния, шесть ночей… Это шесть оснований открыть уголовные дела. Я не собираюсь это так оставлять. Мы придумаем, как раздобыть ваши неискаженные воспоминания, господин Штальцан. Обязательно. Но прошу вас, поменьше думайте о том разговоре. Как только будете его вспоминать – отвлекайтесь на что-нибудь. Иначе воспоминания могут подправиться и станут непригодны для суда. Постараетесь?
Робин кивнул, а в его ауре снова ощущались воодушевление и надежда.
- Я уверен, наш разговор останется между нами, так? - серьезно спросил господин Йонтах. - Вы, господин Штальцан, конечно, можете сказать родителям, но больше никому.
- Только родителям. Отец следователь, он должен знать.
- Разумеется. Он тогда будет обращать внимание и на относящиеся к нашим делам детали, - ободряюще улыбнулся директор. – Если что-нибудь заметите или вспомните, смело приходите или ко мне, или к магиcтру Клиому. Не постесняетесь?
- Нет, конечно. Спасибо, господин Йонтах! - сердечно поблагодарил Робин.
- Не благодарите, господин Штальцан. То, что я только сейчас могу начать делать, нужно было делать давно. Но трудно добиться перемен, когда нет силы, нет поддержки, - серьезно ответил Лиам Йонтах. - Разрозненные голоса не в состоянии изменить ничего. Европейский магический департамент это понимает. Думаю, поэтому Юмна открылась последней. Кому нужна сразу сотня сильных энергичных оппозиционных голосов? И двух месяцев не прошло, а они уже вынуждают опровержения писать и сами готовят материалы для публикации.
Директор был прав. Юмна невыгодна департаменту ни как политическая сила, ни как помеха для бесконтрольного выращивания дорогих трав. Теперь нужно сделать так, чтобы возрождение школы стало не только концом нынешнего департамента, но и последним гвоздем в крышку гроба бесчеловечных законов против оборотней.
Задача максимум, но на меньшее я не согласна!
Директор ушел, и я, попросив у Робина прощения за то, что возвращаюсь к неприятной теме, все же задала тревожившие меня вопросы об артефактах. Как и предполагала, ожоги на ауре были именно над этими проклятыми штуковинами и проявлялись в полнолуние и несколько дней после.
Пристрастный допрос выявил также, что родители Робина из-за этих артефактов просто физичеcки не могли находиться рядом долго. Через пару часов общения кожа над артефактами начинала зудеть, потом появлялась боль, которая усиливалась и не снималась ничем, кроме расставания.
Робин знал ещё одну семью оборотней. Там супруги тоже развелись по ровно такой же причине. Нэлькштайны, а за ними и департамент отказались признать, что артефакты пар чем-то отличались, и посоветовали не впутывать правительство в семейные склоки.
Я честно старалась беситься тихо. Не высказывалась, только спрашивала. Ничего не подожгла лишь потому, что уже растратила огромную часть резерва на спонтанное волшебство. Робин это понимал и несколько раз сказал, что счастлив из-за того, как я реагирую на его объяснения.
Луиза взяла интервью у Робина в тот же вечер в присутствии директора и Рихарда Штальцана. Насколько я поняла по краткому рассказу задумчивого Робина, интервью получилось с довольно выраженной политической окраской.
- Господин Йонтах сказал, что подавляющее большинство магов даже не догадывается о налоге на жизнь для оборотней, например. И он Луизе посоветовал включить такие вот вопросы в интервью. Оно будет на первой странице, с фотографией, со школой в заглавии, а это точно внимание привлечет. Он сказал, нельзя упускать шанс показать магическому сообществу, какие законы принимает у всех за спиной департамент, который не переизбирали уже пятнадцать лет.
- Кажется, ты не в восторге от советов директора, – осторожно предположила я.
Он неопределенно повел плечами.
- Отец сказал, что это вот все смахивает на начало необъявленной предвыборной кампании Лиама Йонтаха. Но он же считает, что беды не будет, если главой департамента станет для разнообразия порядочный человек. Так что и на публикацию ответов на политические вопросы папа разрешение дал.
- А Луиза как к этому отнеслась?
- С пылом, - хмыкнул Робин. - Она надеется, честное интервью действительно может что-то изменить. Надо сказать, что честных заметок об оборотнях уже несколько десятков лет не было. Так мало ли. Вдруг она права?
- Надеюсь, права, - улыбнулась я.
Воскресенье погрязло в домашних заданиях, Луиза сразу после завтрака ходила к директору, показывала чистовой вариант статей. Я считала это правильным. Мы все проявили сознательность, как сказал магистр Донарт, но политических течений, расстановки сил мы не знали. Мы возмутились, а разруливал ситуацию все же Лиам Йонтах. Луиза вызвалась подготовить материал для печати, а подчеркнул, что самой газете не стоит вмешиваться, именно Лиам Йонтах. Теперь, после награждения Робина и пары подслушанных мыслей директора, я не сомневалась в том, что старший Йонтах действует и в интересах Юмны, и в интересах оборотней. Значит, правильней всего принять его помощь и советы.
