Резали ногу, вставляли какие-то провода, что-то соединяли. Столько крови, столько боли. Я постоянно пытался встать, «разбегался» и резко вскакивал, но никак не получалось. Потом просто зажмурил глаза, со всей силы и так сильно сжал повязку во рту зубами, что они чуть не треснули. Было так больно на это смотреть, просто НЕВЫНОСИМО. Зажмуренные глаза не помогали уйти отсюда, так как сердце всегда было с Теей, и я чувствовал ее боль, как и Молли, что плакала, не переставая, и наверняка хотела закрыть уши, чтобы не слышать этого, но не могла.

Когда операция кончилась, нас снова взяли под контроль. Пришли мы в себя только следующей ночью. Мы с Молли почти сразу подбежали к Тее, как очнулись. Она выглядела такой опустошенной и измученной.

– Тея, – прошептал я и обнял ее.

Молли присоединилась к объятиям, одноклассники просто подошли поближе, так как тоже были свидетелями того ужаса, который нам показали не просто так. Тея сидела неподвижно, грудь еле вздымалась от дыхания. Ее опухшие, светло-зеленые глаза смотрели просто вперед, а губы что-то бубнили под себя, злобно.

Нам не удавалось ее как-то разговорить. После того, что произошло все изменилось еще сильнее, у всех психика держалась на последних ниточках. Мы с Молли старались всегда разговаривать с Теей о чем-то, чтобы она не падала глубоко в себя, но она постоянно бубнила себе под нос что-то, не отвечая на наши слова. Через время я, наконец, начал различать что она говорила.

– Месть, свобода, справедливость, – повторяла она.

Теперь и остальных начинали пытать. Первым под расстрел попал Герман. Они хотели проявить в нас определенные мутации, поэтому и пытки у каждого были разные, отчего ожидание в «очереди» было еще мучительнее и страшнее, так как ты знал, что тебя ждет что-то ужасное, но не знал, что точно, да и не знал, выйдешь ли ты оттуда живым.

Германа давили со всех сторон стенами, так что он скрючивался и сжимался очень сильно. Надолго его не хватило, через два дня он не вернулся после очередного опыта. Люция очень много плакала, мы все старались как-то поддерживать ее, пусть она и была той еще стервой и быдлом, грубо говоря, которая всегда искала драки и разборки. Ее компания, и даже Шамиль, что больше сблизился с ними, так как мы втроем чаще были сами по себе, постоянно пытались поддерживать ее, а для нас с Молли была важнее Тея, мы постоянно разговаривали с ней.

Смерть одного из одноклассников сделала ожидание еще хуже, жизнь здесь стала словно бомбой замедленного действия, было страшно и умирать, и жить. Это самое отвратительное состояние из всех возможных, вечная безвыходность, нескончаемый стресс, из-за чего каждый глоток воздуха вызывает боль во всех органах.

После смерти Германа, Тея, словно очнулась. Мы с Молли как раз с ней болтали, а она, как всегда, не отвечала, но вдруг:

– Сэм, какой же ты болтливый, – она повернулась ко мне с измученным лицом, – Молли и то меньше болтает.

Мои глаза округлились и впервые за столь долгое время на моем лице появилась улыбка, как и на лице Молли.

– Ты… говоришь! – сказал я, чуть вскрикнув последнее слово от радости.

– Ну, говорю… и что с того, будто это что-то меняет, – она вновь отвернулась.

– Ты столько молчала, мы переживали за тебя, – сказала Молли, а потом придвинулась к ней ближе. – Как ты? Скажи нам… мы столько разговаривали с тобой, чтобы ты не утонула в себе.

– И вы мне помогли, – Тея чуть улыбнулась. – Со мной все… хорошо.

Ее взгляд был таким стеклянным, а улыбка устрашающей. Теперь меня напугало ее состояние. Улыбаться после такого… не сошла ли она с ума?

– Боль такое мгновенное чувство, оно было, а потом его нет, – она приподняла протез с ногой и повертела его. – Но зато она дает осознать что-то.

Остальные ребята увидели, что она заговорила и тоже подошли к ней, кроме Люции, что лежала, плакала и смотрела в потолок. Начали расспрашивать Тею, но она, проигнорировав их, продолжила:

– Нужно терпеть, чтобы выжить и отомстить, – Тея опустила голову, – терпеть, чтобы снова зажить счастливо.

Мы все просто напряженно переглянулись и ничего не ответили. Тея как ни в чем не бывало начала расспрашивать как у всех дела, это все было так странно. Мне хотелось с ней поговорить, но без лишних одноклассников.

Перед сном попытался сделать это, но она уже спала, или делала вид, что спит, чтобы избежать разговора. Она что-то прятала в себе, так глубоко, что даже мы с Молли не могли достать. Очевидно, что это было связано с операцией, но как с ней говорить об этом? Как я могу напоминать ей о таком?

Утро. Чипы. Следующий на очереди на мучения оказался я. Меня заставляли есть каких-то инопланетных, страшных пауков с очень острыми лапами.

– Ядови-и-и-итые пауки, яд парализовывает и бере-е-е-ет контро-о-оль над разумом, жаль только у самих пауко-о-ов разума хватает только на то-о-о-о, чтобы отправить цель охотиться или же стать гнездо-о-о-ом для их яиц.

Я никак не собирался их есть, они были очень большими, и не поместились бы в мой рот. Когда я отказывался, со слезами на глазах мотал головой, они запихивали их в меня силой.

Их острые лапы расцарапали мне рот, а жевать их, чтобы проглотить, было мучительно, мерзко, противно… я не могу даже найти подходящее слово. То, как они хрустели, осознавать, что я ем этих противных пауков. Первое время я их выблевывал, вместе с едой из отходов, которой нас кормили, на пол, но мне запихивали их обратно. И после того, как я глотал их, заставляли запивать горькой, черной и вонючей жидкостью, насколько я помню, это чтобы не было летального исхода и для усиления мутации.

А потом, в один день, когда меня опять заставляли пить эту жидкость после поедания пауков, она брызнула мне прямо в глаз и, словно живая, начала расползаться по нему, а потом и залезать под кожу.

– А-А-А-А-А, – было так больно, когда эта большая капля дотронулась до глаза.

Хотя боль в первый миг не сравнится с тем, что было дальше. Оно начало распространяться по моему телу, с левой стороны, заполняя внутри все собой, быстро двигаясь и обжигая все, через что проходило, словно лава. Я не переставал кричать, но цепронам было без разницы, они стояли за стеклом, в другой комнате, и наблюдали за этим. Посмотрев на кожу, я увидел бугорки, которые появлялись от движения. Боль была настолько сильной, невыносимой, адской, что я потерял сознание, и хорошо… я бы не смог это вытерпеть.

Когда я очнулся, я видел эту черную штуку на моем глазу, которая перекрыла мне полностью обзор с этого глаза. Она, словно живое существо, постоянно двигалась, от чего меня тошнило. Я часто бил места под кожей, где она двигалась, пытаясь хоть как-то это унять, но оно само со временем стало двигаться меньше, а то и вообще перестало… хотя может я просто привык к нему.

Далее была на очереди Люция. Она даже не смогла стерпеть первого испытания, и специального спровоцировав цепронов, заставила убить себя…

«Лучше умере-е-е-еть» – всегда ныла она, всхлипывая.

Зато она освободилась от мучений, которые ей пришлось бы здесь испытать. Мы с Молли были слишком нерешительны, может даже трусливы для такого, а Тея была категорически против, так как до сих пор слепо верила в то, что мы еще сможем зажить счастливо.

И вот так проходил день за днем, ночью нас отключали, а по утрам пытали. Мы знали, что они вкалывают в нас какие-то элементы небытия, параллельно подвергая нас разным экспериментам, опытам, короче, одним словом: мучениям, после которых у нас должны появиться определенные мутации, доктора часто об этом говорили прямо при нас, поэтому и мы владели немалой информацией.

После Люции на очереди была Молли. Изначально ее запирали в комнате с огромными динамиками вокруг и включали такой сильный звук, писк, что Молли не слышала ничего после него пару дней, а то и вовсе не понимала ничего, что происходит, но потом слух и разум возвращался из-за вкалываемых элементов небытия.

Из-за того, что Молли была смиренной, а также часто подлизывалась, умоляла о пощаде, как появится возможность, ей сделали менее жесткие мучения. Теперь ей приходилось пить кровь каких-то инопланетных существ, хищников. Изначально Молли постоянно ходила зеленая, буквально, ей очень часто снились кошмары после того, как она начала пить кровь, но со временем она начала говорить, что привыкла к крови и ей даже нравится ее вкус. Кошмары не отставали от нее, они всегда были такие туманные, но страшные, так их описывала Молли.