Потому что присяга…

Древние греки:

«Я не оскверню этого священного оружия и не покину в рядах моего товарища. Я буду защищать не только то, что свято, но и то, что не свято, как один, так и вместе с другими. Я передам потомкам отечество не униженным или уменьшенным, но возросшим и в положении улучшенном сравнительно с тем, в каком я его наследовал. Я буду почитать решения мудрых. Я буду повиноваться законам, которые были или будут народом приняты, и если кто вздумает нарушить их, я не должен того допускать, и стану защищать их, все равно придется ли мне делать это одному или будут со мною другие. Я буду чтить верования» – Клятва эфеба.

Поздравим принявших присягу! С праздником, защитники Отечества!

После сдачи вступительных экзаменов нас сформировали во взвода и роты – начался курс молодого бойца, который должен был закончиться присягой. Шесть часов занятий ежедневно – уставы, строевая поготовка…

Новенькая роба через некоторое время просолилась до каменного состояния, бакинское солнце жарило нестерпимо. Мы пользовались любой возможностью передохнуть, а уж штатные перерывы в занятиях использовали на все 100: собирались в курилках на аллеях и врали друг другу всякие разности, нагоняя себе социальный авторитет. Естественно, покуривая и поплёвывая – через 5-10 минут в центре курилок наплёвывалась огромная лужа тошнотворного, надо сказать, вида.

Сами же её и убирали – в училище курсантов кроме нас не было и приборка на территории системы была целиком нашим почётным долгом.

И вот – позади присяга, начались занятия… С особым, так сказать, трепетом я ждал физо – никогда я не дружил с конями-козлами, брусьями и турниками. Но я был не одинок: группка будущих олимпийцев столпилась в курилке и уныло обсуждала весьма вероятные перспективы не поехать в зимний отпуск из-за несданного зачёта по физо. Разумеется, покуривая и поплёвывая. В это время в курилку зашёл небольшого роста пружинистый человек в спортивном костюме: «Товарищи курсанты, у воспитанного человека нет слюны…»

Это был Яков Погосович Антонов, преподаватель физо, именно он и гонял последующие четыре годы нас по всяким снарядам, бассейнам, рингам и гирям – почти всё забылось. Но его первая фраза врезалась в память навсегда. Так с тех пор и не плююсь.

Сразу за забором училища была маслиновая роща. Звали мы её «пампасы». Выгоравшая уже к середине мая трава, колючки, раскалённые камни – и овцы… Неподалёку располагался пивзавод, на котором за пару яловых ботинок можно было получить ведро пива. Бычки в томате, плавленые сырки, несколько бутылок Агдама/Доляра, гитары – и праздник укомплектован!

Выбирались мы туда группами и/или по одиночке – конспирация. Группа на пивзавод, группа – на обустройство бивуака и костра, группа – к дяде Боре за Агдамом, группа – на охрану и оборону. Всё это дело обставлялось как выход для занятий лошадиным спортом по пересечённой местности – спортивная форма, кеды.

Пойманные на этом самоходе не то, чтобы, очень страдали, но репрессировались в рамках дисциплинарного устава. А командир роты Вржижевский ум имел ехидный и добавлял к нарядам и выговорам некоторые обидные и смешные поручения, которые надолго были пищей для остроумия однокашников и младших командиров. Так что, старались не попадаться…

Капитан 1 ранга Варганов, замначфака по политчасти, участник войны, грузный, с красной мордой, потевший на бакинском солнце непрерывно, был постоянным участником этих маёвок – он неутомимо выходил на поиски нарушителей дисциплины и распорядка дня. Бедный старик! – неужели ему было невдомёк, что хруст кустов, сквозь которые он продирался словно танк, и громкое дыхание с кашлем, отфыркиванием и чуфыкиванием сообщали о его приближении лучше любой сирены.

Иногда, впрочем, ему удавалось приблизиться на дистанцию уверенного опознавания: «Атас!» – и курсанты не разбирая дороги несутся кто куда. «Стоять! Стоять!» – куда там, попробуй догони… Однажды в одной из таких компаний он разглядел своего внучатого племянника, носившего ту же фамилию, и его вопль: «Варганов! Стой, подлец, я тебя узнал!», вошёл в анналы.

Ну, вот так или очень похоже и начинала свой отдых в «пампасах» команда, состоявшая из членов клуба интернациональной дружбы – курсантов 14Б роты и гдр-овских немцев, обучавшихся военному делу на третьем факультете. Перед немцами в грязь лицом падать не хотелось, поэтому напряглись, и Доляр заменили водкой, да и колбаски подкупили, на костре пожарить. О музыкальном сопровождении не парились – немцы постоянно привозили в систему все музыкальные новости, вот и сейчас на кассетничке голосила группа «Чингисхан», вошедшая в моду совсем недавно и заполонившая все дискотеки.

Пока разжигали костёр, раскладывали на газетке харчи – пропустили по первой, а уже через часок-полтора озабоченный Володя Ребрунов начал осматриваться: где бы взять ещё… Проблема заключалась в том, что на календаре было 9 мая, и Зых был заполонён патрулями – в магазин не проскочить. Оставался пивзавод – и туда немедля были высланы гонцы, среди которых был и я.

Это была не моя компания, ребята на два года старше нас, в нашей роте они исполняли старшинские должности, но Ребрунов и Русаков были мои земляки, кураторы, так сказать, вот и позвали с собой…

Вернувшись с пивом, мы были встречены радостными возгласами заждавшихся страждущих. Разлили пива, чокнулись, отхлебнули, и тут один немец, скривившись, сплюнул в сторону. «Что случилось?» – участливо потянулись к нему собутыльники. Он, усмехнувшись, кивнул в сторону кассетника, из которого бодренько звучало: «Москау! Москау!», и что-то сказал по немецки. Немцы заулыбались, и кто-то из них озвучил: «Пиво-то могло быть и получше!» …

Участников драки с обеих сторон было примерно равное количество – человек по 8-10. Политес соблюдался – ни ножей, ни камней, ни нунчаков, очень популярных тогда. Немцы пытались сформировать каре, но Вова Ребрунов всё время оказывался в самой середине их боевого порядка, и им приходилось драться атомарно…

Мне достался брат по оружию настоящего прусского типа – высокий, горбоносый, светловолосый и сероглазый, надо сказать, что перепало мне от него основательно, рёбра болели месяца полтора. Я, правда, тоже в долгу не остался – с неделю он встречался мне на училищных аллеях с подозрительно большим распухшим ухом и бланшем под глазом.

Через какое-то время всё кончилось – уставшие, в крови, мы старались отдышаться, не глядя друг на друга, у Русакова на месте носа быстро расла красно-синяя гуля, Ребрунов недоверчиво глядел на выбитый зуб, держа его на ладони, двое немцев махали майкой перед лицом лежащего навзничь рыжего ганса, того самого, глупо пошутившего.

«Эх вы, суки, – сказал Ребрунов, – сегодня ж 9 мая, у меня дед на фронте погиб… Пошли, ребята».

Такие дела.

Недавно Россия2 показала фильм о легководолазной подготовке в ВМФ. Я вспомнил свой училищный опыт в этом чрезвычайно романтичном деле.

Полигон был расположен неподалёку от УК-1 – главного корпуса системы, – и включал в себя колокол, закрепленный в нижней части башни для всплытия, имевшей высоту 9 метров, а в маленьком здании неподалёку располагались торпедные аппараты, из которых осуществлялся выход в небольшой бассейн.

Вся подготовка свелась, в-общем-то, к освоению ИСП-60 и ИДА-59. Ничего из того, что сейчас называют дайвингом, не было, хотя мичмана, обеспечивающие всплытие из-под колокола были в аквалангах.

Шёл второй курс, и ЛВД был настоящим морским предметом, возвращавшим самоуважение – после опостылевших лекций по матану безумно умного Бубутейшвили, зубодробительных ОРЭ и ОЭТ, – и по своей значимости для нас шёл наравне с навигацией и мореходной астрономией. Мне – недавнему ботану-отличнику, как бы теперь сказали, – было очень приятно чувствовать себя равным в этом деле со своими однокашниками, и я с удовольствием залезал в резиновый комбинезон, заворачивал фартук, накручивал марку из резинового жгута… Мы передавали друг другу ценные советы, например: чтобы стёкла не запотевали, надо натереть их мылом, запоминали сигналы перестукивания, смеялись, когда при первом погружении большинство из нас забыли открыть клапаны для стравливания воздуха, костюмы надулись и вынесли на поверхность раздутых оранжевых снеговиков.