Космачев невысок ростом, не очень широк в плечах. Физическое совершенство не пришло к нему подарком от природы, простым наследием предков. Наработанная в немыслимом количестве мышца обволакивала не совсем удобный, интеллигентский костяк, полностью преображала, делала его особенно уверенным и гармоничным.

  Я много читал об этом человеке. Он легко расправлялся со своими многочисленными и именитыми соперниками еще тогда, когда меня не имелось в проекте. Он не только ходил с самим Михаилом Хергиани, он соперничал с ним, он выигрывал у него. Он просто Космачев, а это уже фамилия.

  Человек-легенда быстро и свысока объяснял нечто главное нашим новичкам Архиповым. Те кивали и сердечно улыбались в такт. Будто китайские болванчики, братья прижимали лапки к груди с восторгом, в едином соглашательном жесте.

  Из-под линялой спортивной майки легенды выглядывал бугристый бицепс увесистых размеров и завидной конфигурации. Кисть руки состояла всего из трех пальцев и двух обрубков. Она напоминала о холодном высокогорном ужасе, о чем-то запредельном и нереальном.

  Отсутствие пальцев не уродовало его, наоборот, наполняло притягательной смесью страха и неизведанной мощи. Ущербная кисть казалась нечеловечески сильной и подвижной.

  Время от времени державный перст в указующем жесте отправлялся куда-то за спину. Там, в блестках светотеней июльского солнца и зелени, стояла парочка малышей. Франтовато-уверенный пацан в фирменной кепке с длинным козырьком и плотно сбитая, длинноволосая девица.

  Девица никак не могла найти место своим рукам, то теребила сумочку, то искала что-то в карманах. Ей, видно, не нравилось наше излишнее, малышковое внимание. Она терялась, зачем-то покачивала плечами. Стараясь ни с кем не встречаться взглядом, она исподлобья изучала асфальт и окружающую листву.

  Человек-легенда имел потомков и хотел пристроить собственное чадо в нашу, ничем не примечательную компанию. Теперь с этим завидным фактом Архиповы будут долго подпрыгивать вокруг собственной оси и на достаточное расстояние.

  Конечно, девчушка в течении обстоятельств не виновата, но мне никак не улыбалось, когда с ней примутся носиться словно с писаной, заветной торбой. Хорошо, когда легенда бьет крылами в сторонке, и не очень, когда рядом.

  Слава Богу, хоть папочка ее нас не сопровождает. Зато московский родственник - привесок с нами наверняка. Космачев отрывисто и громко гаркнул прощальную фразу, взмахнул рукой, хлестко ударил Серегу по ладони, закрепляя сделку, и откатил на личном Москвиче.

  Как видно, не у меня одного возникали проблемы в общении со сверстниками. Вновь прибывшей так же, без особого выбора, предстояло освоить забавный вольер и ужиться с его обитателями. Она вынужденно, нехотя присоединилась к девчонкам, а пацаны вернулись к прерванному занятию.

  Мы острили друг над другом и прочими. Это вызывало легкие уколы самолюбия и общие взрывы смеха. Особенно потешались над соперниками из других спортобществ. Сия древняя традиция пришла к нам от старших. Великоспартаковский шовинизм не оказался чем-то особенным. Напротив, каждая компания имела личный флаг и поводы для его вознесения.

  Армейцы гордились жутким профессионализмом и успехами мужиков в альпинизме. Буревеcтники - высоким уровнем высокообразованного любительства во главе с абсолютом единственного в республике мастера спорта по скалолазанию Олега Космачева. Угловатые интеллектуалы из университета, в очках и калошах на два размера больше нужного, радостно хихикали над всеобщей непроходимой тупостью.

  А на 'Енбек' жаловались хором. Говорят, судьи из столь мощной организации готовят трассы исключительно под своих участников. Мужики у них выигрывают любые республиканские соревнования. Наказывают стареющий абсолют 'Буревестника'.

  Народ располагался на сборах особняком. Там 'Спартак', тут 'Енбек'. Уточками за тренером следовали тихие братья 'Локомотива'. Хохмачки устраивали над друзьями - соперниками, в футбол вместе резались, но жизнь у каждой кучки своя, особенная. Редко когда собирались у общего костра. Ну, это взрослые. Нам в таких делах явно попроще.

  17.

  Серебристые с обратной стороны листья тополей чуть трепещут от легкого вечернего бриза с гор. Он несет им свежесть, а мне еще незнакомые, зовущие запахи высокогорья.

  Водитель распахивает мелкую, убогую дверку кабины и вываливается наружу. У него в руках пачка сигарет. Ему можно, он не спортсмен. Говорит о чем-то с Архиповым, улыбается, дышит ему дымом прямо в лицо. Тот в притворном ужасе машет руками, показывает в сторону нас, детей, пальчиком. Негоже, дурной пример заразителен.

  Между пирамидальными верхушками деревьев проглядывают вершины. Они уже оторвались от земли. В их предгорьях таится грядущий вечер, и серая, почти черная растительность сливается в темное море, из которого растут белые, слегка розоватые айсберги льдов.

  Наконец загружены наши бытовые заботы. Архиповы перестают беспокоиться и подпрыгивать за забытым. Я устраиваюсь у краешка тента, чтобы хоть что-то различить в сумерках дороги. Но здесь трясет неимоверно, да и жестко. Все мягкое перетащили вглубь машины. Там и лежат вповалку, аки гады теплые, но ползучие.

  Глаза слипаются. Я отталкиваюсь от деревяшки сидения руками и с размаху падаю в общую кучу. Вой, ругательства. Но ничего. Устроился, растолкал боками нетерпеливых и уснул.

  Только синева, насыщенная до черной глубины. Синева, которую почти не улавливаешь, она оттенок. Ее поглотила ночь. Что-то спряталось за могучей, угрюмой спиной скального жандарма и опускает бледные ниточки лучей на окружающее.

  Луны нет, но прозрачность ночи так легка, что сумрак пересыщается звездами. Они падают на меня неисчислимыми мириадами миров. Они несут свежесть пространства, невообразимую даль безмолвия и печали. Темные, непроницаемые в ночи конуса елей направлены туда же - вверх. И живое может стремится в небо, и я могу.

  Мне на плечи укладывают газовый баллон весом в пятьдесят килограммов. Напоминание о земном притяжении. Я подстраиваюсь к колоне несущих общественное барахло до нового пристанища, иду, потею.