Страшная, казавшаяся неотвратимой пелена уходит. Мы вместе, нас так просто не возьмешь. Вот так и учишься ждать других, думать о других. Идти к ним на помощь и побеждать.
Побеждать вместе с ними, а если надо, то и за них. Горы не признают равнодушия, они мстят за него со всей возможной силой. Горы не прощают нерасчетливости малодушия - они могут убить вас за фальшь. Такая здесь мудрость. Нужно понять ее голос.
К осени вечерами темнеет раньше. Когда заканчивается лето, закачивается что-то в твоей жизни. И хоть мы собираемся каждую неделю вместе, смеемся, танцуем, поем, балагурим - время не уступает нам.
Я бегаю длинные кроссы в среду, пятницу и воскресенье перед скалами. Иногда бегаю кроссы сам, просто так. Немыслимое расстояние уходит из-под ног за одну маленькую неделю - шестьдесят, а то и более километров.
Ведь и на обыкновенной тренировке мы бежим не менее пяти - семи. И самое трудное в среду. Самое приятное в среду. Мы добавляем и добавляем километраж. Мы доведены до сумасшествия. За одну тренировку - тридцать километров кросса!
Горбунов по капелькам вдавливает в нас силовую выносливость. Начитался какого-то венгра - гиганта десятиборья - и сходит с ума на наших шкурах. Сам-то не очень бегает. Через раз.
У меня два конкурента. Квашнин и Якунин. Один двигает костылями, делая шаги в два раза больше моих. Другой дышит исключительно носом и производит впечатление парового механизма, коему усталость неведома в принципе.
И мы мотаем, мотаем круги по периметру равнодушного, серого стадиона. Мелькают окна, удивленно оглядываются прохожие, и день сменяет следующий, и неделя - неделю. Это самое трудное для меня. Не выношу монотонность.
Квашнин медик. Он говорит, что такие нагрузки не доведут до добра. Горбунов усмехается, отвечает, что сам бегал марафон два раза в неделю. И это не такая уж трудная штука. Организм, он не дурак. Он сам выключится, когда придет время. Он не даст пробежать лишнего и нарушить баланс.
Горбунов читал и лично пробовал это, мы верим. Но выключаются мужики, не ходят на тренировки тетки. Даже Амир пошел на понижение объемов. А остальные не пробегают и половины. Но не наша троица.
Я работаю над педаляжем. Смотрю, как бегают профессиональные легкоатлеты. Учусь не делать ни одного лишнего движения на дистанции. Старшие говорят, что сила в человека приходит через нос. Учусь дышать только носом, как Витюля. И терплю, стиснув зубы.
Но вот и баня, в эту же среду. Благодать Божья. Костыляем на негнущихся ногах через весь город, а потом еще стоим в очередь. Горбунов машет запаренным веничком - и вот уже и парилка. Благодать. Тепло треплет мои мышцы. Тепло забирается вовнутрь тела и влажной волной истомы снимает усталость, превращая ее несгибаемость в недвижимость.
Я растекаюсь по полатям как студень, растворяюсь в воде бассейна, не хочется даже дышать. Я кожей впитываю изгнанную кроссом из тела влагу. Я пропитываюсь, наполняюсь ею и прихожу в себя. А потом мы паримся до умопомраченья.
Развалились на лавочках, завернутые в белые простыни, счастливые, как сытые поросюки. Мы обмякли, мы снова готовы внимать нашему тренеру. Он, розовый в красное пятнышко, достает термос с чаем и счастливо таращит на нас голубые близорукие глазки.
- Вот кабан, - указывает он на Витюлю. - Ахиллес. Где вы еще видели человека с таким телом?
Витюля и правда сложен великолепно. Он сух, но могуч. Его плечи в два раза шире чем талия. Пожалуй, он немного большеват для скал. Маленьким лазать легче. Но труд замещает и большее, чем плохие данные.
- Через год, два, - обещают нам, - вы будете такими как Витюля. Все без исключения. Сила и легкость, помноженные на гибкость и координацию.
И я мысленно представляю эту картину, мне нравятся славные перспективы. А Горбунов рассказывает нам о правильной работе ног на скале. Объясняет доталкивающий момент ступни, важность перетекания движений из одного в другое. Он весь в движении, он живет силой движения словно сомнамбула.
Наконец, разговор сворачивает на что-то обыденное. Квашнин рассказывает, как он гонялся за подглядывальщиком:
- Бегу круг, - стоит у окна в женскую раздевалку. Бегу второй, - стоит, таращится. Я как заору - иди сюда гад. Он как полетит, будто блин ошпаренный (в Квашнине роста метр девяносто и голос как у педагога). Ну, я пробежал кругов десять, разогретый значит. Мужичишка виляет накоротке, меж кустов, но сдох быстро. Упал - лапки к верху, трясет губенками. Я ему говорю: еще раз увижу, спущу шкуру.
Хохочем долго, с расчетливым наслаждением. Приятно отдыхать, не торопясь. После бани пьем кефир - алкогольный напиток, целых два градуса, холодненький и резкий.
10.
В тесной комнатенке тени отделились от предметов, их породивших. Тусклая лампочка под грязным абажуром не справляется с густеющей темнотой. Притихшие и удивленные мы глотаем слова и убиваем надежды. Наша компания дала дуба. Факт очевиден, но в худшее еще не верится. Большинство из нас хочет добиться многого, слишком многого. И выбор вроде один - наша секция.
Мы живем спортом, мы пропитаны стремлением вперед до самых кончиков пальцев. Мы как семья, мы сжились по-настоящему. И все же наша компания дала дуба. В ней плотно стоит завеса недоверия, и похоже, ее не пробить.
Буча началась и катится в мою сторону, словно лавина серости. Я краснею от стыда за несделанное, виню в чужих грехах только себя. Маленькая комнатенка переполнена нашей компанией. И каждому хочется вылить накопившиеся обиды. Почему именно сейчас? Откуда у нас столько злости друг к другу? Почему мы хотим все сломать чертовой матери!? Плевал я на недокупленные карабины и веревки, пусть носят долбанную пуховку медведи в Арктике! Ккак можно предать нашу общую цель!? Мы 'Спартак', мы команда!
Но привычное обаяние Володиных слов вдруг не срабатывает, разбивается о непреложный, случившийся факт. Одни хотят уйти в другие общества, другие вообще вникуда. И попытки отшутиться, замять ситуацию проваливаются одна за другой. Я замечаю, как у моего тренера слегка подергивается нижняя губа. Неужели он проиграл?! Каждый из нас часть его надежды, часть его самого. И это уходит. Словно песок сквозь пальцы.
