Вздыхая и бормоча, на ходу подбирая ложкой отравленную тюрю, Йон пошёл к дому мельничихи.

– Подождём до завтра, – сказала Ингегерд.

Утром стало известно, что оруженосец скончался в мучениях. Без суда и следствия Горбатый отрубил мельничихе голову. В городской управе ему по этому поводу возражать не стали, никто ничего не сказал.

Прошло десять лет. Чудик, сын Медведицы, вырос крепким парнем, ловким охотником. Он был хитрый, доброжелательный и старался дружить со всеми: со своими нуольскими соседями, с новгородскими и шведскими купчиками, с попами, с крестоносцами, которые шатались по карельской земле, сами не зная, что им нужно – всех правильно крестить, взять, что плохо лежит, с девушкой обняться или браги напиться.

Чудик помнил, как дважды избежал крещения, спрятавшись от Кулотки, а потом от Горбатого, и совершенно об этом не жалел. Ни в какого Христа он не верил, у него были свои заступники и авторитеты, например, сосна на скале. Это дерево пробило корнями гранит и брало жизненные силы не из земли, а из камня. Чудик обнимал сосну, она делилась с ним своей мощью.

Как-то Чудик сидел на берегу озера и жарил окуней. В волосах жужжали запутавшиеся мухи и комары. Стволы сосен были красные от закатного солнца[13].

– Хэй! – к нему по пружинящему черничнику подкрался дядька с синими глазищами и сальными жёлтыми волосами. На нём была стёганка, кожаная безрукавка, шею грела лисья шкура с пышным хвостом. У пояса – короткий меч.

– Что ты здесь д-делаешь? – судя по выговору, заика был не местный.

– Я на своей земле ем свою рыбу. А вот ты что тут забыл? – Чудику стало не по себе. Дядька выглядел странно – губы кривила загадочная улыбка, глаза ничего не выражали, точнее, не выражали то, что можно было бы запросто понять, в них была мысль о чём-то Чудику недоступном.

– Ты здесь один?

– Тебе-то что?

– Я смогу поговорить с тобой по д-душам? Нам никто не помешает?

– Помешает! – Чудик совсем занервничал. У него не было при себе никакого оружия, только маленький ножик, а вот гость, судя по всему, умел махать мечом. – Сейчас придёт Зюзьга!

– Это твой брат?

– Нет. То есть да! Это мой старший брат.

– Где он?

– Пошёл уток бить. Он отлично стреляет, далеко и метко.

– Сильный?

– Очень. Он крутильщик бревна!

– Это к-как?

– Ну берёт бревно и крутит – на спине, на шее, – Чудику очень хотелось, чтобы дядька ушёл. И он страшно жалел, что нет у него заступника – старшего брата Зюзьги.

– Можно я тут с тобой посижу, подожду его?

– Ну посиди. Сам-то кто?

– Упсальский я, отмороженный.

– А здесь что делаешь?

– Так, погулять вышел. Это твои удочки? – У Чудика был их десяток, разной длины, с разной наживкой.

– Мои. И Зюзьгины! Хочешь попробовать, пока клюёт?

– Да не умею я. А что за леска?

– Лучшая, из хвоста сивого мерина, её рыба в воде не видит. Насадить тебе шитика? Что тут сложного…

– Спасибо, я не справлюсь. Только сломаю вам удочку.

Судя по всему, упсальский рыцарь-бродяга не собирался резать Чудика, во всяком случае до ужина. Он поглядывал на румяных окуней и глотал слюни. Чудик дал ему рыбу.

– Правда, соли нет.

– Есть соль.

Дядька достал из сумки коробочку с фиолетовой солью.

– Это память о матери. Горькая соль, как и моё детство, как и вся моя жизнь. Мать меня не любила. Мне достался от неё большой дом, но даже не хочется там жить, его нанимают чужие люди. Я хожу по свету, мне не сидится на месте. Вкусная рыба. А хлеб у тебя есть? Благодарю. Вообще-то я б-богатый человек, но сейчас не при деньгах. С матерью мне не повезло, это была холодная, развратная, расчётливая женщина. Но всё же она меня родила, грудью кормила. Я желал бы отомстить за её позорную смерть. Представляешь, ей средь бела дня отрубили г-голову.

– Кто? Зачем?

– Её соседушка, г-гнида Горбатая.

– Как ты сказал? Горбатый?

– Фома Горбатый отрубил матери её злющую голову. За то, что она хотела отравить его с молодой женой в день их свадьбы.

– Послушай, а ведь и я должен отомстить Горбатому. Он украл мою мать Медведицу и младшую сестру. Если это тот Горбатый, что крестил вслед за Кулоткой наши Нуоли. Нас ведь два раза крестили: онежские, потом ваши, упсальские.

– Тот самый. Пойдём, замочим его вместе. Привяжем за ноги к лошадиным хвостам и поскачем в разные стороны. Я много лет вынашивал планы мести, но не решался сводить с ним счёты, всё-таки он воин и неплохо владеет оружием. Правда, сейчас он почти старик и, по слухам, живёт спокойной жизнью, в д-драки не лезет. Самое время проколоть ему шею.

– Неплохая идея. Мне бы маму найти.

– Ну где же твой старший брат? Позови его! – дядька вперил в Чудика свои странные глаза и тронул рукоятку меча.

– Зюзьга! – закричал Чудик. К его удивлению, кто-то ответил с другого берега: «У-у! Иду-у!»

– Там много уток. Пусть охотится. А меня зовут Угги.

– Я Чудик.

– У меня тоже есть старший брат. Он всегда со мной. Защищает, даёт дельные советы. Мой Христобратец.

– Христо кто?

– Христобратец.

– Христос?

– Нет, Христос это другое. Христос высоко на небе, а это мой родной Христобратец. Всегда рядом ходит, но другим старается не попадаться на глаза. Когда надо, является и со мной разговаривает.

– А когда надо?

– Когда мне грустно или я чего-нибудь не понимаю. Впервые он ко мне пришёл в моём детстве. Мне было лет восемь. Мать сказала идти гулять. Она ждала гостей, меня стеснялась и просто-напросто в-выгнала из дома. Я долго бродил по улицам, начался дождь. Я спрятался в нужнике и там заснул. А когда проснулся, рядом стоял Христобратец. Он отвёл меня домой, гости уже разъехались, мать заперлась в своей комнате, про меня вообще забыла. Смеялась там с кем-то… Можно я у твоего костра переночую? А завтра пойдём л-людей собирать в поход. Фома сейчас живёт в Сигтуне. Там его жена учит наших ткачей делать волшебную одежду. У неё есть дочка из прошлой жизни, я не видел, говорят, хорошенькая, и два сына-близнеца от Фомы. Не ваша ли это с Зюзьгой мать? Как выглядит твоя сестра? Миленькая, да?

– Ковыряешь рану.

– Сколько ей сейчас?

– Может быть, шестнадцать. Она меня на три года младше.

– Тебе девятнадцать?

– Не могу точно сказать.

– Так у Зюзьги спроси, он наверняка знает. А что твой отец? Горбатый ему г-голову срубил?

– Он сам по себе умер.

– Думаю, ему Фома помог. Лишил жены и дочки. З-захапал чужое добро. Ничего, ничего. Надо поспать. У меня боли в спине. Отдохнём и в поход. Я поведу войско в Сигтуну, порвём Горбатого, заберёшь свою мамочку. С этого часа мы – походники.

Угги задремал. Чудик, поражённый всем услышанным, долго смотрел на пляску Огневушек в гаснущем костре, потом тоже уснул. Над озером встал густой туман, в нём кто-то тихо вздыхал и похрюкивал. Из кустов вышел Христобратец. Поворошил тлеющие угли. Сел рядом с Угги. Тот застонал во сне. Христобратец принялся тереть ему больную спину.

Чудика разбудили лучи солнца – слепили глаза, щекотали нос, играли в листве ивы, под которой заснули «походники». Угги спал, страдальчески скривив полуоткрытый рот. Дерево роняло на него жёлтые лодочки. Он был старше Чудика, но выглядел немужественно, было в нём что-то жалкое, детское. При этом он, несомненно, отличался ловкостью, выносливостью. Угги любил рассказывать о своих удивительных похождениях и с гордостью заявлял: «Я – выживатель!» Куда его только не заносило! И по альпийским ледникам гулял, и в Средиземном море купался.

– А у вас я уже два года походничаю, дошёл до Новгорода, во славу Божию зарезал трёх игуменов, спалил мост и церковь Благовещения.

– Мост-то чем помешал?