– Над святой Софией змей по воздуху летал, рожь не уродилась, хлеб подорожал в три раза – купцы цену взвинтили, зерно по шесть гривен за бочку впаривали. В Упсале у меня большой дом материнский и сундук серебра в надёжном месте. А здесь я – рыцарь бедный. Не могу хлеб втридорога покупать. Раз иду, вижу – бочки через мост катят. Я психанул, подпустил красного петуха. Народ разбежался, зерно в Волхов полетело… Потом затмение было страшное, солнце скукожилось и исчезло, все кинулись в церковь. Понял я, что это знак свыше, и поджёг траву. Люди выбежали, церквушка – дотла.

– В церкви же Христос сидит, а ты Его подпалил. Не боишься, что обидится?

– Там у них дьявол сидит. Они неправильно молятся и гореть им в аду. А тебе лучше помалкивать. А то срублю г-голову. Я же отмороженный.

– Не дурак, понял.

– А до этого в наших, свейских землях походничал. Бил язычников на торфяных болотах, на гранитных скалах. Они в свои поганые праздники знаешь что делают?

– Пиво пьют? Песни поют? С девушками пляшут?

– Ха, не только. Они идолов ублажают кровью человеческой. Это страшное зрелище. Я ходил по их лесам, капищам и священным рощам. Моё сердце не раз сжималось от ужаса. Вот представь себе: ёлка, а на ней висят человечки.

– Живые?

– Мёртвые!

– Зачем же их на ёлку вешать?

– А для красоты. Такое у них чувство прекрасного. Я не мог пройти мимо. Моё естество противилось этой сатанинской мерзости.

– И что же ты делал?

– То, что требует Господь. Деус вульт! Принял надлежащие меры. Я был, конечно, не один. Это здесь я гуляю сам по себе пока что. А там при мне находился отряд воинов Христовых. Мы мочили всех поганых – поганых мужчин, поганых женщин, поганых псов, поганых лошадей. Разве что поганых детей не трогали – забрали потом с собой в Упсалу. Все трупы по местному обычаю развесили на ёлках. И собак. И даже лошадей! Это было непросто. Ты попробуй на дерево лошадь вкрячить, посмотрю, как у тебя получится. Но мы справились. И детям показали в воспитательных целях – идите, смотрите, такая участь ждёт каждого, кто не любит В-в-всеблагого Творца.

– Страшно-то как. А вот интересно, где кровушки больше льётся – в священных рощах язычников или во время ваших крестовых походиков?

– Во время походиков. Наших ведь тоже убивают. Меня много раз ранило. По голове попадало, по рукам и ногам. Но я вообще не очень-то здоровый. Иной раз между лопатками как заноет, потом кольнёт – от боли вырубаюсь, просто теряю сознание. Меня Христобратец лечит. Мнёт спину. У него руки мягкие, сильные, мохнатые.

– Зверь, что ли? Оборотень?

– П-похоже на то. Пару раз приходил в обличье большого барсука. Сидит под кустом, на лбу – белая полоска в темноте светится.

– А так-то на кого похож?

– На рыцаря, а над головой золотая тарелочка летает. Надо бы поесть.

Чудик стал разводить огонь. Угги разделся и полез в тёплую воду. У него действительно тело было покрыто белыми рубцами: не врал насчёт ранений. Одно плечо задралось к уху. Нога прихрамывала.

Мельничихин сын очень быстро набрал отряд для шведского похода – около двухсот человек. Он убалтывал и убеждал в необходимости идти на Сигтуну всех, кого встречал на своём пути. А встречались разноплемённые торговцы, карелы-охотники, новгородцы. Последним он говорил:

– Там много ваших! Ваши торгуют! А их обижают. Я по рядам ходил, ювелирка исключительная, ах, какие цацки из рыжья с синенькими вставками, висюльки с собачками и лошадками, не удержался, купил себе в уши. Зеркала из Холопьего городка, рамы резные – давка, расхватывают! И шикарная пушнина, горностай, белка. У вашей-то кунички выделка лучше. Вот шведы и обзавидовались. К-карелы, мужичьё! На ваших женщин залупается Горбатый, а вы молчите. Вот Чудик. Почему бы ему не отомстить Фоме за мать и сестру? Где они? Надо бы проверить! Фома отрубил моей родительнице голову. Но это, к-конечно, моё дело, вы тут ни при чём, я сам разберусь. Вообще-то, Фома антихрист, его надо сварить на медленном огне.

Мстителю страшно везло: Сигтунский поход организовался словно бы сам собой – нашлось множество сильных мужчин, которых достали агрессивные соседи-католики, они были готовы к ответному набегу и, казалось, лишь ждали, когда им скажут «вперёд!»; нашлись деньги, чтобы вооружиться и снарядить корабли.

По дороге к отряду примыкал сброд, жадный до лёгкой добычи и приключений, а также приличные люди, которым надо было по делам в Швецию: парни с Готского двора, путешественники, желающие осмотреть достопримечательности и развеяться, – они не вникали в грядущие разборки, но щедро вкладывались в общие путевые расходы.

Таким парадоксальным образом крестоносец Угги устроил военный поход карелов и русичей на свою родную страну.

Правда, в какой-то момент флот Угги чуть не погиб в бурных волнах у берегов Швеции: крещёные подводники, пронюхав, что сын мельничихи хочет погубить Горбатого, задумали ему помешать и позвали на помощь святого Эразма, нашептали, что в ладьях сидят сплошные язычники и христопродавцы. Тот, памятуя, каким мукам предавали его злые люди при поганом Диоклетиане и поганом Максимилиане, согласился всех потопить: для начала устроил шоу с впечатляющей иллюминацией на мачтах и резонансной качкой, затем подогнал шквалистый ветер. Мореплаватели отважно противостояли стихии и святому, но что ты поделаешь с тем, кому на лебёдку внутренности наматывали?

Палубу заливало, Чудика чуть не смыло за борт, Угги бросил ему конец верёвки, подтянул, ухватил за шиворот и попросил прощения за то, что втянул в смертельную авантюру. В общей сумятице появились два незнакомца, Чудик не мог понять – кто такие: один, умный, давал указания, другой, мощный, за всё хватался. Работали слаженно – рубили мачты, непонятным образом перемещались с корабля на корабль, лили в воду тюлений жир, бросали якоря, переводили суда в пассивный дрейф.

– Угги, это кто?

– Так наши Зюзьга и Христобратец.

– Как это? Что это?

– Штормование на якоре. Христобратец делится опытом с Зюзьгой.

– Я не про это! У меня нет брата!

– Здрасьте, приехали, а кто у нас к-крутильщик бревна?

– Я его выдумал!

– Видишь, какова мощь твоей мысли. Смотри, Христобратец молится.

Умный, который руководил спасательными работами, встал на колени, воздел руки и пытался с кем-то договориться. Его заливало водой, качало, в какой-то момент затошнило, но он продолжал молитву: «Патер меус рекс, винтер бинтер жекс! Эне бене ряба, квинтер финтер жаба!» (казалось Чудику). Послышалась святая куролесица – новгородцы просили небесных заступников послать погоду и помочь прищучить шведов.

Зюзьга отошёл в сторонку, харкал в воду и ругался с подводниками, те оскорбительно жестикулировали зелёными руками и хамили на старошведском.

– Гнилые подводные вонючки! Кто приютил короля Олафа, когда его свои же затравили? Новгородцы! И что? Вы Олафа святым объявили, а православных погаными ругаете. Неувязочка! Где после кончины короля сиротка Магнус проживал? В Новгороде. Кто его усыновил и воспитал? Конунг Ярислейф[14], если вам это имя что-нибудь говорит.

– Заткнись, сапог с говном! Шитта[15] тебе за воротник! В твоём наплечном глиняном горшке дребезжит сухая какашка! Скажи новгородским заткнуться. Константинополь – отстой! Папа примат! Деум де Део, люмен де люмине резуррексит терциа дие секундум скриптурас[16].

– Не больно-то вы в скриптурах разбираетесь, сами не понимаете, что брешете. Сразу видно – народ неграмотный.

Наконец, до Эразма дошло, что на ладьях кроме пары-тройки тайных и абсолютно мирных язычников плывут натуральные, хоть и расколотые христиане. Море успокоилось. Суда взяли прежний курс. Чудик искал Христобратца и Зюзьгу, но они исчезли.

Угги мучили боли в спине. Чудик не раз задавался вопросом – почему его мамаша хотела отравить Фому и Медведицу (если это, конечно, она) в день их свадьбы? Он не видел Горбатого больше десяти лет, но запомнил его лицо и, глядя на Угги, вдруг узнавал резкие черты фанатика, одержимого своей мыслью, своей тайной мечтой. Угги часто вспоминал мать, видимо, он всё-таки любил её и простил все обиды. Один раз вскользь упомянул отца, который помер от старости, когда сын родился. Чудик боялся делиться с Угги своими смутными сомнениями насчёт его происхождения – психанёт ещё и отрубит голову.