Миллер числился в отделе убийств, но недавние события окончательно разуверили его в том, что он понимает, ради чего там работает. Вещи, которые он узнал, казалось, не имели никакого смысла. Он начал осторожно интересоваться по поводу перевода в отдел борьбы с незаконным оборотом наркотиков, даже в административный отдел, но так и не решился перевестись. Август выдался паршивым месяцем, сентябрь был еще хуже. Даже теперь — все еще не в состоянии прийти в себя после всего, что случилось, чувствуя себя так, словно уцелел после страшной автокатастрофы, — он толком и не понял, что же произошло. Он не разговаривал с Росом уже три месяца. И хотя Миллер чувствовал, что лучше было бы поговорить, но так ни разу и не завел разговор.

В тот вечер Миллер был во втором участке, когда поступил рапорт. Элу Росу позвонили домой, чтобы он ехал прямо на Коламбия-стрит. Они с Миллером молча постояли во дворе погибшей. Всего несколько секунд. Возможно, из уважения.

Они вошли через заднюю дверь. На первом этаже толпились люди, на лестнице тоже было полно народу. На фоне гула голосов и редких вспышек камер играла оркестровая музыка. Они постояли немного, не говоря ни слова, потом Рос спросил:

— Что это, черт побери?

Миллер кивнул в сторону гостиной:

— DVD-проигрыватель… Если не ошибаюсь, это «Эта прекрасная жизнь».

— Очень к месту, — заметил Рос. — Она наверху?

— Да, спальня направо.

— Как, ты говоришь, ее звали?

— Шеридан, — ответил Миллер. — Кэтрин Шеридан.

— Я пойду наверх.

— Смотри на пиццу не наступи, — предупредил Миллер.

Рос нахмурился.

— Что за пицца?

— Разносчик пиццы уронил ее на ковер в коридоре. Приехал, чтобы доставить заказ, и обнаружил, что передняя дверь не заперта. Говорит, что услышал звук телевизора…

— И что, он вошел в дом?

— Он говорит, у них строгая политика: не уходить без оплаты. Одному Богу известно, о чем он думал, Эл. Ему показалось, что он слышит шум наверху, решил, что его не услышали из-за телевизора, и пошел наверх. Он нашел ее в спальне в нынешнем виде. — Миллер, казалось, глядел сквозь Роса, пока рассказывал. Потом он собрался с мыслями и продолжил: — Здесь работают судмедэксперты. Они нас скоро вышвырнут, но тебе все же стоит сходить наверх и взглянуть на нее.

Рос сделал паузу.

— Ты в порядке? — спросил он.

Миллер чувствовал мрачную реальность собственных мыслей. Он видел их в отражении в зеркале, в кругах вокруг глаз, в темных тенях, залегших в уголках рта.

— Все нормально, — ответил он, но в его голосе чувствовались неуверенность и подавленность.

— Ты готов к этому?

— Не более чем обычно, — ответил Миллер тоном, исполненным философской покорности судьбе.

Рос прошел мимо Миллера, пересек коридор и направился вверх по лестнице. Миллер последовал за ним. Они медленно приближались по узкому коридору к спальне мертвой женщины. Возле дверей в комнату топтались несколько человек. Один из них — чье лицо Миллер помнил по какому-то другому, не менее темному делу из их общего прошлого — кивнул ему. Они знали Миллера. Они знали, что с ним случилось, как газетчики разложили его жизнь по полочкам и поделились этим со всем миром. У них у всех был один вопрос к нему, но они не решались его задать.

Когда Миллер вошел в комнату, другие офицеры, казалось, отступили на шаг и скрылись по темным углам. Он задержался на секунду.

Ничто не сравнится с мертвецами.

Ничто в мире.

Живые и мертвые люди совсем не были похожи друг на друга. Даже теперь, после стольких трупов, которые ему пришлось увидеть за все время, что он работает в полиции, всегда был вот этот момент, когда Миллеру казалось, что жертва сейчас откроет глаза, резко вздохнет, ее лицо, возможно, искривится от боли, она улыбнется и скажет: «А вот и я… я вернулась… извините, я была в другом месте».

Всегда был первый раз, конечно. Но было что-то в том, когда видишь жертву впервые. И это что-то оставалось с Миллером до следующего подобного случая. Оно останавливало биение сердца — всего на долю секунды — и как бы говорило: «Вот что люди могут сделать с людьми. Вот еще один пример того, как жизнь может размазать кого-то по стенке».

Первое, что бросалось в глаза, — это неправильность положения тела. Кэтрин Шеридан стояла на коленях, руки вытянуты по бокам, голова лежит на матрасе, но повернута так, что она щекой прикасается к простыне. Другая простыня была небрежно обмотана вокруг ее талии и закрывала большую часть ног. Казалось, что она смотрит вдоль собственного тела по направлению к двери. Это была сексуальная поза, но в ней не было ничего возбуждающего.

Второе, что привлекало внимание, было выражение ее лица. Миллер не мог описать его. Он опустился на колени и посмотрел на нее, приблизился к ней, увидел отражение собственного лица в стеклянной неподвижности ее глаз. Практически невозможно описать ощущение, которое испытал Миллер, когда увидел выражение ее лица. Одобрение. Смирение. Быть может, согласие? Оно резко контрастировало с ужасными синяками, которые покрывали ее плечи и руки. Он почти не видел ее талию и бедра, но, по всей видимости, начиная от шеи, ее тело было избито с крайней жестокостью. После такого невозможно выжить. Кровь уже свернулась, синяки распухли из-за застоя разных телесных жидкостей. Боль, должно быть, мучила ее очень долго, пока не наступил желанный покой.

Миллеру захотелось протянуть руку и прикоснуться к ней, закрыть ее глаза, прошептать что-то ободряющее, рассказать ей, что все уже позади, мир наступил… но он не мог.

Понадобилось некоторое время, чтобы кровь перестала стучать в висках, а сердце рваться наружу. С каждой новой жертвой предыдущие возвращались. Словно призраки. Каждый из них, возможно, хотел от него большего понимания того, что произошло.

Кэтрин Шеридан была мертва уже два или три часа. Помощник коронера позже подтвердил, что она скончалась приблизительно между четырьмя и шестью часами пополудни в субботу, одиннадцатого ноября. Пиццу заказали в пять сорок. Разносчик привез ее в шесть часов пять минут и почти сразу обнаружил тело. Миллеру позвонили из второго участка после шести тридцати. Он приехал в шесть пятьдесят четыре. Рос присоединился к нему спустя десять минут. К тому времени, когда они увидели тело Кэтрин Шеридан из коридора на втором этаже, было почти семь пятнадцать.

— Как и с другими, — заметил Рос. — Очень похоже. Чувствуешь запах?

Миллер кивнул.

— Лаванда.

— А бирка?

Миллер прошел вдоль матраса и посмотрел на Кэтрин Шеридан. Потом пальцем указал на ее шею, вокруг которой на тонкой ленточке висела обычная багажная бирка. На бирке не было никаких надписей, словно неизвестный труп доставили в морг.

— На этот раз ленточка белая, — сказал он, когда Рос остановился с другой стороны кровати.

Со своего места Миллер хорошо видел лицо Кэтрин Шеридан. Она была привлекательной женщиной с изящной, почти хрупкой фигурой, темными волосами, ниспадавшими на плечи, и смуглым оттенком кожи. На шее у нее были синяки. Такие же синяки были на плечах, руках, туловище, бедрах. Некоторые удары были нанесены с такой силой, что даже лопнула кожа. Однако на лице ни одного синяка не оказалось.

— Посмотри на лицо, — сказал Миллер.

Рос обошел кровать и остановился возле Миллера. Помолчав, он покачал головой.

— Четвертая, — сказал Миллер.

— Четвертая, — согласился Рос.

Из-за их спин донесся голос:

— Вы из отдела убийств?

Миллер и Рос одновременно повернулись к говорящему. Им оказался один из медэкспертов. У него на руках были латексные перчатки и полевой набор необходимых инструментов. За его спиной стоял человек с камерой.

— Извините, но мне придется попросить вас уйти.

Миллер бросил последний взгляд на безмятежное выражение лица Кэтрин Шеридан и, осторожно ступая, вышел из комнаты. Рос последовал за ним. Никто из них не произнес ни слова, пока они не спустились на первый этаж.

Миллер остановился возле входа в гостиную. На экране телевизора шли титры фильма «Эта прекрасная жизнь».