Стоишь в собственной гостиной, на экране Джимми Стюарт, и ты понимаешь, что он стоит у тебя за спиной. Ты знаешь, что он очень близко. Ты представляешь, что он будет делать, поскольку читала об этом в газетах…

Кэтрин смотрит на экран телевизора.

Джордж стоит возле банка.

— Стоп, капитан. Куда путь держишь?

— К папе, дядя Билли.

— В другой раз, Джордж.

— Но это важно.

— Шквал налетел, надвигается шторм.

Кэтрин ощущает, что он стоит у нее за спиной, почти вплотную. Она может прикоснуться к нему, если захочет. Она представляет, что происходит в его душе, в его мыслях, какие чувства его обуревают. А может, и нет.

«Возможно, он крепче, чем я. Намного крепче, чем я полагала».

Она слышит слабый хрип в тот момент, когда он вдыхает воздух. Слышит и понимает, знает, что он чувствует то же, что и она.

Она закрывает глаза.

— Хорошее лицо, — доносится голос из динамиков, — мне нравится. Мне нравится Джордж Бэйли. Скажи мне, он когда-нибудь говорил кому-то о таблетках?

— Ни единой душе.

— Он когда-нибудь был женат? Ходил в поход?

— Ну… Подожди и увидишь…

Кэтрин Шеридан закрывает глаза и сжимает кулаки. Она думает, надо ли сопротивляться. Если бы имело смысл сопротивляться… Если бы хоть что-то имело смысл…

«Боже, я надеюсь, что мы не ошиблись, — думает она. — Надеюсь, что все…»

Она чувствует прикосновение его руки к своему плечу и каменеет. Каждая мышца, каждый нерв и жилка, каждый ее атом натянут, словно струна.

Она подается немного назад и чувствует, как он кладет ладони ей на затылок. Она чувствует силу его рук, когда он их сжимает. Она понимает, что он мобилизовал всю свою волю и выдержку, чтобы решиться на этот шаг. Она понимает, что это причинит ему намного более сильную боль, чем ей.

Кэтрин пытается повернуться. Она осознает, что так просто приближает неизбежный конец. Возможно, именно поэтому она и поворачивается. Она чувствует давление его пальцев, как он смещается вправо, чтобы покрепче схватить ее за горло, как немного отступает, чтобы было удобнее повернуть ее голову влево… На глаза начинают наворачиваться слезы, но она не плачет, это просто непроизвольная реакция. В груди нарастает напряжение… Легкие начинают испытывать недостаток кислорода… Кружится голова… Веки трепещут, перед глазами пляшут темные пятна…

Из груди рвется крик. Это нечто дикое и мощное. Оно стремится наружу, но замирает в горле.

«Боже! — думает она. — Боже… Боже… Боже…»

Она ощущает вес собственного тела, когда оно начинает оседать на пол, чувствует, как он пытается удержать ее на ногах. Хотя она знает, что скоро все будет кончено, что-то внутри нее — что-то первобытное, какой-то инстинкт — не перестает бороться за жизнь. Хотя она знает, что теперь это бесполезно…

Перед глазами кроваво-красный туман. Сгустки алого, багряного, розового, бордового и пурпурного…

«Боже…»

Она чувствует вес своей головы, когда та склоняется набок.

Она знает, что, даже если он сейчас остановится, даже если уберет руки и отпустит ее, даже если приедет карета скорой помощи и санитары положат ее на носилки, нацепят ей на лицо маску и будут кричать: «Дышите, черт побери, дышите же!» — даже если кислород будет чистым и без примесей, даже если они быстро доедут до Коламбия-хоспитал или университетского медицинского центра… даже если все это произойдет, она все равно не выживет…

В последние секунды она пытается открыть глаза. И видит лицо Джорджа Бэйли, раскрасневшееся от танца, видит, как Мэри глядит на него. Это один из тех моментов, тех редчайших и ценнейших моментов, какие бывают только у лучших людей, да и то лишь один раз. И если вы не проникнетесь этим моментом, не восхититесь проявлением неожиданной магии, которая захватывает ваше сердце, ваш разум, каждую частицу вашего существа… если этого не случится, то остаток своей жизни вы будете помнить об этом моменте как о том, что вам следовало сделать, единственной вещи, которую вам действительно стоило сделать. Ведь это могло изменить всю вашу дальнейшую жизнь, могло наполнить ее смыслом, чтобы вы подошли к последнему рубежу хоть с чем-то…

А Джимми Стюарт говорит:

— Ну, привет.

Кэтрин Шеридан больше не может сопротивляться. Не хочет. Ее дух сломлен. Все, что имело значение для нее, теперь потеряло всякий смысл. Пускай так. Она чувствует, как соскальзывает на пол, и он отпускает ее.

Она думает: «Я не буду жить дальше и помнить о том, что мы сделали… Спасибо тебе, Боже, за этот маленький подарок».

К тому времени, как он принимается за работу, Кэтрин Шеридан уже мертва.

Глава 1

Вашингтон, округ Колумбия, не был центром мира, хотя значительная часть его жителей не поверила бы в это.

Детектив Роберт Миллер не был одним из них.

Столица континентальных Соединенных Штатов, местопребывание федерального правительства — это город с историей в несколько сотен лет, однако, несмотря на давнюю историю, искусство и архитектуру, улицы, обсаженные деревьями, галереи, музеи, несмотря на одну из самых эффективных в Штатах систем метрополитена, в Вашингтоне все еще оставались тени, укромные уголки и опасные места. Людей все еще убивали в этом городе каждый день.

Одиннадцатое ноября было холодным и негостеприимным. Это был день траура и памяти по многим причинам. В пять, словно занавес, опустилась тьма, температура упала на шесть градусов ниже нуля, а уличные фонари, уходящие параллельными линиями вдаль, казалось, предлагали следовать за ними в небытие. Детектив Роберт Миллер совсем недавно подумывал уехать, найти работу в другом городе. У него нашлись личные причины поступить так. Этих причин было множество, и все они были невеселыми. Он потратил много недель, пытаясь забыть их. В данный момент, однако, он стоял позади дома Кэтрин Шеридан на Коламбия-стрит в северно-западной части города. В стеклах окон отражался вишнево-голубой свет от мигалок на полицейских машинах. Вокруг царила привычная суета места преступления — полицейские, судмедэксперты, штатные фотографы, соседи с детьми, собаками и вопросами, на которые никто не ответит, шипение и треск, доносящиеся из раций и стационарных радиостанций… В конце улицы царили шум и гам. Все это не вызывало в Миллере никаких чувств. Он знал, что времена рано или поздно изменятся. Кровь по жилам побежала быстрее. Он чувствовал, как бьется сердце и холодеют руки. Он был отстранен от работы на три месяца — первый месяц просидел дома, потом еще два провел, перебирая бумажки, — и вот теперь он здесь. И недели не прошло, как он вернулся к работе, а мир уже нашел его. Он спустился на мрачное дно Вашингтона, и его приветствовали, словно старого знакомого. И чтобы показать, как этому рады, оставили ему измочаленный труп в верхней спальне, окна которой выходили на Коламбия-стрит.

Миллер уже побывал в доме, увидел, что хотел, и даже то, что предпочел бы не видеть. Мебель жертвы, картины на стенах… Вокруг напоминания о человеке, который здесь жил. Теперь этого человека нет, не стало в мгновение ока. Он вышел через дверь в задней кухне, чтобы глотнуть воздуха и перевести дух. Судмедэксперты работали в доме слаженно и без лишних эмоций. Ему не хотелось путаться у них под ногами. На улице было промозгло и сыро. Хотя на нем были пальто и шарф и он засунул руки глубоко в карманы, Миллер чувствовал леденящий холод, который не имел никакого отношения к погоде. Он молча стоял на безликом заднем дворике и наблюдал за безумием, которое творилось вокруг. Он прислушивался к кажущимся равнодушными голосам людей, для которых это было привычным делом. Он считал, что его это не проймет, но он ошибся, и это пугало.

Роберт Миллер — человек с незапоминающейся внешностью, похожий на множество других людей — ждал, когда подъедет его напарник, Альберт Рос. Миллер проработал с Росом почти два года. Более непохожих людей было сложно найти, но Эл Рос между тем был первой скрипкой в их ансамбле, дотошным профессионалом своего дела, который упорно придерживался буквы закона. Когда требовалось, он думал за них обоих.