«Как ты, солнышко? Перезвони, когда сможешь».

«…Ты очень устала?».

«Ты ещё не решила, когда возвращаешься? Я жду. Очень жду. Давай, думай, скорее».

«Ты так занята, что не можешь перезвонить?»

Вот идиот. Он всегда так пишет? Бессмысленные слова. Ни о чём. Телефон опять нагло затрезвонил. Я с ненавистью уставился на четыре буквы мужского имени, которые ухмылялись мне с экрана. Каждая из них била током и ослепляла меня. Злость постепенно проясняла мой мозг, заставляя его работать всё более чётко. Не будь этого кретина, ничего бы не случилось.

Сложив содержимое сумочки обратно, я провёл рукой по карманам Дианиной куртки. Пустые, только мандарин. Смешная, зачем таскать мандарины в карманах? Теперь она уже никогда его не съест…Её мобильный звонил, не переставая. Надо заткнуть этого красавца. Подождав, пока утихнет очередной звонок, я быстро отстучал сообщение:

«Привет. Извини, что не отвечала. Не звони мне пока больше. Я должна подумать. Не уверена, что хочу возвращаться к тебе. Во всяком случае, точно не сейчас».

Мне очень захотелось разбавить свой ответ чем-то едким и колким, но я сдержался. Парень и так напряжётся, а он не должен ничего заподозрить. Сообщение улетело. Телефон, помолчав несколько секунд, разразился новыми истошными звуками. Я швырнул его на пол, мечтая, чтобы он разбился в пыль.

Потом сгрёб вещи, сумку, телефон Дианы в охапку и отнёс в свою комнату. Надо, наконец, вымыть руки. Пока струя воды заботливо смывала кровавые следы, обнажая царапины, я уставился в зеркало. На меня смотрело чьё-то чужое лицо. Измотанное, с покрасневшими и отупевшими глазами… Она ведь кричала, когда я её убивал. Была в ужасе, как за считанные секунды я превратился в зверя, грызущего её. Таким меня и запомнила. Чудовищем с искажённой мордой. И ничего теперь не исправить. Я закрыл кран. Апатия и усталость. До ночи ещё есть время. Надо поспать. Силы мне ещё понадобятся… Стоп. А Диана? Она ведь до сих пор лежит ТАМ, в коридоре. Перенесу её пока к маме на диван. При мысли, что придётся прикасаться к ледяной коже Дианы, меня снова начало потряхивать.

Я быстро зашёл в мамину комнату и сдёрнул со старого дивана ковёр, в который собирался завернуть потом Диану… Мама, мама. Почему я не могу положить голову тебе на колени и расплакаться, как ребёнок? Так хочется убежать в прошлое вместе с тобой.

Мама осталась там, во вчерашнем дне. И в позавчерашнем. Два года, как её не стало. Больше всего меня потрясло, что вещи как прежде стояли на своих местах, за окном продолжали жить и двигаться люди, ничего не изменилось, а она исчезла. Вечером мы, как всегда, выпили вместе чаю, я отправился к себе заканчивать срочную работу, а мама поливала цветы. Она была просто помешана на всех этих бегониях, геранях, петуниях. Пёстрые облака из цветов заполняли все наши подоконники, полки, шкафы. Утром я уже не услышал привычного для меня «доброго утра» и «свари кофе, сынок». Мама ушла во сне, тихо, на цыпочках, от остановки сердца. Она всегда старалась всё делать тихо и незаметно, никого не беспокоя. Особенно меня. И никогда не жаловалась, если ныло сердце, охраняя мой покой. Я был эгоистом, зацикленным на своей фобии, и больше ничего не видел вокруг. Я понял это только, когда она уснула навсегда.

Я всегда посмеивался: зачем ей столько цветов? Квартира – это не клумба. Мама родилась в деревне, на юге, весной утыкалась носом в цветущую медово-снежную черёмуху, летом – в напитанные жарой ягоды вишни. В городе воздух казался ей «безвкусным». Она всегда говорила:

– В моей деревне воздух можно размешивать ложкой и есть. Настолько он густой и ароматный.

Когда она рассказывала о своей Родине, её глаза светились нежностью и теплом. Я был один раз в той деревне семилетним мальчишкой, ещё до моей болезни. И тогда папа был с нами. Я бежал по ковру из травы, растопырив руки в разные стороны, изображая самолёт, и ничего не боялся. Совсем чуть-чуть и я бы взлетел, но, как назло, врезался в яблоню, вставшую на моём пути. Огромная ветка сурово полоснула меня по лбу. Я рассвирепел и дал ей сдачи: повис на ней всей тяжестью своего детского тела, пока она с болезненным стоном не надломилась. А после ещё пинал и пинал её ногами. Правда потом, успокоившись, я здорово перепугался, что мне влетит от мамы. Это была старенькая яблонька, которую когда-то посадил её дед. Она так и называлась – дедушкина. К вечеру вся эта история выветрилась из моей головы, которая была заполнена до отказа солнцем, цветочно-фруктовыми запахами и пением цикад. Я ловил брызги в тазике с холодной водой, делая вид, что умываюсь, когда ко мне подошла мама.

– Кирилл, зачем ты сломал яблоню?

Я продолжал разбрызгивать воду, лихорадочно придумывая свою версию событий.

– Это… не я. Это…соседские мальчишки.

Мама внимательно посмотрела на мой расцарапанный лоб.

– Ты их видел?

Я уверенно кивнул. Хотя понятия не имел, есть ли поблизости ещё дети, кроме меня. Вся молодёжь давно уехала из деревни, остались, в основном, старики. Так любила повторять мама.

– Хорошо. – Мамины губы вытянулись в жёсткую прямую линию. – Передай мальчишкам, если увидишь: я очень расстроилась, когда они сломали дедушкину яблоню, но ещё хуже, что они струсили и скрыли это от меня.

Она развернулась, чтобы уйти. Я никогда раньше не видел её такой чужой и печальной. Скорее, скорее, надо стереть с её лица эту пугающую грусть! Я кинулся к ней, поймал за пальцы и сжал их в своей ладошке.

– Прости, – и расплакался.

Мама прижала меня к себе и обняла.

– Мы все ошибаемся. Но выбирая ложь вместо правды, ты не исправишь ошибку.

Я знаю, мама очень хотела туда поехать, когда я уже вырос. Ведь её сердце осталось там, в яблонях и медовом воздухе. Из-за меня она всё время откладывала свою поездку. После неудачной попытки вылечиться у психиатра и позора перед Леной, я провалился в жёсткую депрессию. Однажды, собрав в кучу все оставшиеся таблетки, выписанные мне врачом, я мигом отправил их в рот, наивно полагая, что смерть наконец-то избавит меня от агорафобии, а заодно и от уродливой жизни. О маме в тот момент, я, конечно, не думал. Она спасла меня, заставив выпить очень много отвратительно тёплой воды, которая до отказа заполнила моё тело и, спустя несколько минут, вызвала спасительную рвоту. Хотя, со временем, я почти забыл о своём глупом поступке, она помнила и боялась оставить меня одного даже на несколько дней… Мама, мама, я виноват, что ты больше так и не вернулась туда, где всегда билось твоё сердце.

После похорон я долго не мог заставить себя разобрать вещи в её комнате. Хотелось оставить всё, как есть. Я чувствовал, что мама до сих пор ещё здесь, в этих стенах. Смятое одеяло на разобранной постели, фотографии на полках, очки, вложенные в книгу вместо закладки. И цветы, которые я изо всех сил поливал, стремясь продлить мамино присутствие. Хотя они недолго протянули без своей хозяйки, осталось только пару горшков на подоконнике…Вещи в квартире никогда не бывают сами по себе, в них навсегда остаётся частичка души их владельца. Именно поэтому мама никогда не выбрасывала старый ковёр, которым аккуратно покрывала свой диван, хотя я много раз настаивал и даже требовал выкинуть этот пылесборник. Ковёр достался маме от бабушки, которую она почти не помнила. Но глядя на ковёр, мама, вероятно, сразу представляла себе её образ.

Я стоял в замешательстве около дивана и сжимал в руках этот ковёр, который позже собирался обернуть вокруг тела Дианы. Взъерошивая жёсткие ворсинки беспокойными пальцами, я, мысленно, возвращался к ужасу, ожидающему меня в коридоре…Прости меня, мама. В этот раз я сломал не ветку, а жизнь другого человека. Да, ложью не исправишь ошибку, но я ещё могу спасти себя. Если позвоню в полицию, будет уже две сломанных жизни. Понимаешь, мама?! Ты ведь не хочешь этого?! Я с вызовом посмотрел на молчаливые стены. Легко спрашивать совета у человека, который уже никогда не ответит… Я услышал только своё тяжёлое прерывистое дыхание и поскорее вышел из комнаты.