– В вашем пользовании эта гостиная, софа, два венских стула, письменный стол у окна с пятью выдвижными шкафчиками, два из них – для особо важных бумаг – запираются на ключ, – она три раза стукнула маленьким фигурным ключиком по столу. – Малая и большая пуховые подушки, верблюжье одеяло, белый и цветной комплекты белья. А вот этот стол, – теперь она постучала костяшками по овальной столешнице, – этот стол прошу не беспокоить. Не садиться за него и не мучить своими глупыми писульками. Исключите шум и телефонные звонки. Это… МОЙ… дом, – oна делала паузу на каждом слове этой фразы. – Прошу вас понять глубинную суть моего высказывания!

Она исчезла. Мои глаза привыкли к полумраку, казалось, все стояло здесь без движения несколько десятков лет в ожидании моего появления.

Мебель излучала густой благородный свет и покой. Окно было зашторено тяжелыми бархатными портьерами песочного цвета с длинными темно-желтыми кистями. На стенах висело несколько картин в старинных лепных рамах, золоченных настоящим сусальным золотом, а не бронзянкой. Всюду царствовала природа в разное время года, но, похоже, в одной и той же местности, незнакомой мне, но такой манящей и родной, будто когда-то давно я воочию наслаждалась ею. Холмы, горы, не каменистые, а увитые зеленью, низкие домики с глинобитными или плетеными стенами и тростниковыми крышами, кое-где мозаика на фасаде дома в сочетании красного, белого, синего и черного цветов. Райские места. Мне сразу вспомнились родные серые и перекошенные деревенские шедевры и еще сильнее захотелось запрыгнуть в этот картинный мир.

Я страшно устала. Время гнало день к концу. Обычно в новом месте обитания я размещала тело строго по науке, когда ложилась спать, головой на север, ногами на юг, но сегодня мне было не до электромагнитных законов, просто упала на софу и забыла обо всем на свете.

Я проснулась от полузвериного воя, похожего на плачь китихи в океане. Молодой, сильный женский голос выл в тишине спящего дома. Выл тонально, дико, не столь-ко жутко, сколько таинственно и сказочно: «О-o-o-o… Я-я-я-я-я-я… М-и-и-и-н-я-а-а-а… М-и-и-и-н-я-а-а-а… М-и-и-и-н-я-а-а-а…». И вдруг низким грудным альтом: «Да-да-да-да… Да-да-да-да-а-а…». И снова высоким. Казалось, будто так своеобразно беседуют два существа. Это продолжалось четверть часа. Потом все смолкло.

Я вышла из гостиной в тот же огромный коридор-тоннель, но шагнуть в черную пустоту у меня не хватило духу. Полнейшая тишина. Только нежный звон каких-то чудных механизмов. Может, галлюцинации, может, у меня с головой не все в порядке от новых впечатлений. Я вернулась в кровать и уснула.

Часа через два мои чуткие уши уловили громкие, тяжелые вздохи. С каждым разом они учащались, становились более нервными, легкими, порывистыми, как ветер в оконных щелях.

У меня не было сомнений касательно природы этого дыхания: кто-то, соседи сверху или снизу, занимался любовью. Еще-еще, быстрее, быстрее. Я сама начала волноваться, соски моей маленькой девственной груди набухли, отвердели, как морские камушки, я переживала вместе с этой горячей влюбленной парой акт не познанной еще пока мною близости мужчины и женщины. Я улыбалась, я была счастлива. Счастлива за них и вместе с ними.

Вздохи стали звучать с частотой пуль в досаафовском тире, и вдруг крик, истошный животный крик оглушил меня, остановился на высокой ноте сопрано и скатился в хриплый, рычащий сип. И плач, океан плача захлестнул меня, мою комнату, весь этот непонятный бабкин дом. Когда чуть стихло, я снова на цыпочках высунулась в коридор. Плач стал глуше, но здесь он звучал отчетливее, молодой и вместе с тем старый.

Волна прохладного воздуха скользнула по моим голым ступням. Неизвестная мне дверь в противоположном конце коридора медленно приоткрывалась. Кто-то протиснулся в узкую щель и провалился в тоннельную тьму коридора. Я прилипла к стене. Ноги свело судорогой от холода и страха. Скрипнула и хлопнула еще какая-то дверь. Зажурчала вода, видимо, в ванной комнате, сначала жалобно, а затем ворчливо и с плевками. Значит, в этой странной квартире живет кто-то еще.

Я прошмыгнула в свою комнату и прыгнула с головой под одеяло. Меня все это не касается.

Проснулась по биологическим часам. Комната по-прежнему окутана сумерками. В моем свежем утреннем состоянии она показалась мне более уютной и, как я внимательнее разглядела, напичканной еще кучей интересностей. Узенькая изящная этажерка сверху донизу была уставлена цветными керамическими штучками, матовыми и глазурованными, в пастельных и ярмарочных тонах. Одна стена, ближе к двери, была увешана различных размеров, фактуры и цветовой гаммы тканными ковриками, гобеленами и вышивками. Готические замки, церкви, причудливые здания, симпатичные, словно игрушечные, крестьянские домики, – казалось, на той стене жизнь течет в ином настроении.

Возле портьер в гармонии с их песочно-золотым цветом висело несколько чеканных работ по меди. Портреты, влюбленная пара, музыканты с трубами, бородатые, в жилетках и очень широких поясах, женщины в расшитых юбках с огромными корзинами перца и яблок.

Я нащупала выключатель и зажгла свет. Тут же чеканки заискрились, а лица буквально ожили. Я передвигалась вдоль стены, и человечки двигались вместе со мною, жестикулировали, улыбались, сверкали глазами. Люстра излучала такой же золотой свет. Она представляла собой удивительное сооружение из многих тонких чугунных переплетений в виде ветвей дерева поверх темно-желтого атласа, и ее свечение напоминало пламя костра в пещере.

Я решилась повторить ночное путешествие, чтобы тщательнее исследовать лабиринты квартиры. Коридор был также мрачен. Отсчитав двадцать шагов, я надеялась нащупать ту таинственную дверь. Я протянула руку вправо – стена, стена, наличник, ручка двери.

Влажная, прохладная клешня охватила мое запястье и стянула до жгучей боли. От ужаса мой безумный вопль взорвал тишину коридора, но тут же другая клешня больно, нагло, беспардонно, вцепилась в мой рот.

– Не орите. Это МОЙ дом. Вотще вы сюда прохаживаетесь. Ваш рай – в вашей комнате.

Клешни расцепились, и жесткий, колючий кулак во-ткнулся в мою спину, откинув меня на несколько метров к двери, которая только и была предоставлена в мое распоряжение. Мерзкая бабка, столетняя рухлядь, интеллигентка в чепце с манерами купчихи, святоша, кукушка, детоненавистница!

Я влетела в свою комнату, схватила рюкзак и выскочила из квартиры беспрепятственно, благо, все замки почему-то были открыты. Может, квартиранты только что ушли и забыли закрыть дверь?

Я скакала с пятого этажа сталинского дома, перепрыгивая ступени огромных пролетов, кусая губы, растирая по щекам соленую жидкость; я скакала в какой-то бесконечности. На запястьях проявились сине-красные браслеты, руки ломило, спина гудела от удара, гордость выла. Мое «эго» отхлестали. Чертова ампула, одноразовый шприц, тупая игла с таким же тупым менталитетом!

Я брела по заплеванному асфальту, вспоминала свой первый родственный порыв к этой треугольной ведьме, заточившей себя заживо в склепе в центре Москвы вместе с какими-то эротоманами, и плакала от боли, причиненной мне родным человеком. Предстоящее общежитское бытие меня страшило, мучило и угнетало. Но спать больше было негде. Я перекинула рюкзак на другое плечо, что-то звякнуло нежно, как тот мелодичный звон механизмов в бабкиной квартире. Я порылась по карманам и карманчикам рюкзака и вытащила латунный ключ на позолоченном треугольном брелке с выгравированными буквами «М» и «С», а на обратной стороне – 1945. Видимо, ее подкидыш. Я выплюнула недавние обиды – что с дуры взять – и пошлепала в свою обитель.

***

ДНЕВНИК ВЛАДА

Сегодня мне дали бумагу и перо. Я смотрел на них долго, не решаясь прикоснуться. Но одиночество уже невыносимо. Пребывание с самим собой, молчащим, стонущим или воющим на луну, подобно волку, невыносимо. Мне нужны чьи-то уши, в которые можно изливать свои закисающие мысли, чьи-то глаза, в которых можно наблюдать свое тлеющее отражение.