В кухне какая-то возня. Кстати, неплохо было бы прихватить что-то с собой пожрать. Пацан с фотки сидит за кухонным столом, уплетая бутерброд с сыром и втыкая в экран смартфона. Я бросаю сумку на диван в гостиной и подхожу к холодильнику. В брюхе взвывает подыхающий кашалот. От голода подыхающий, между прочим.

— Здарова! — пацану на вид лет одиннадцать.

Темноволосый, сероглазый. Похож на мать.

— Здарова, — ухмыляюсь, заглядывая в холодильник.

Фрукты, фрукты, ещё фрукты… Молоко, сыр… Стандартный набор. Нахожу чистый высокий стакан. Набираю воды из-под крана и опустошаю его залпом. Вода чуть тёплая, отдаёт металлом.

— Есть чё сожрать? — интересуюсь, продолжая шмонать холодильник.

Он пожимает плечами. Такое впечатление, что появление мужика на кухне для него в норме вещей. Его невозмутимости позавидовал бы Будда.

— Там, — указывает кивком на плиту, не отрываясь от мультиков. Бросаю взгляд на экран смартфона. Хорошо хоть не хёнтай.

Оборачиваюсь. В противне, вызывая отчаянное слюноотделение лежит запечённый с картошкой кусок мяса. Кажется, я сейчас слюной захлебнусь.

— Ты — новый хахаль Нины?

— А где старый?

— Давно не было. Она всё время работает. С тех пор как убили маму… — обыденно отвечает парень, доедая бутерброд.

Вид у него флегматичный. Ну, то есть я бы кипишнул, зайди на кухню утром мужик с фингалом на полморды, небритый, с видом отмотавшего срок уголовника, весь в татухах и бинтах. А этот даже ухом не ведёт, не особо переживает, что я задаю вопросы и шарюсь по кухне, как у себя дома.

— Откуда ты знаешь, что мать убили?

— Я же не дурак, хоть и ребёнок, — наливая в кружку молоко и придвигая мне, отзывается, — дед думает, что я не понимаю, почему я живу с Ниной. А я понимаю. Ему нет до меня дела… Только Нине я нужен. Меня, кстати, Алекс зовут…

— Брок, — парень пожимает протянутую руку.

Соглашусь пожалуй, да, парень, ты отнюдь не дурак. Молоко я не пью, и потому осторожно отодвигаю предложенное угощение. А вот мясо исчезает с тарелки с неимоверной скоростью.

— И что дальше?

— Она его поймает. Она обещала.

— Кого?

— Того, кто убил маму. Ладно, давай, приятного аппетита, — подхватывая рюкзак, пацан бодро шагает к выходу.

Мне и остаётся только, что дожевать кусок мяса, запивая водой. Алекс, значит. Перевожу взгляд на дверцы холодильника. Там магнитами прикреплены записочки всякие. Фотографии. Грамота. Вся эта сопливая херня, что так любят показывать в кино. В груди возится тоска. Хрен его знает, чего вдруг проснулась. У меня никогда не было своего дома. В его возрасте я сменил уже семнадцатую или восемнадцатую фостерную патронажную семью. И никто даже не пытался со мной поговорить. Не пытался сделать мир понятнее. А вот ему мир понятен.

Справляется ли Морелли так со своими обязанностями, или он сам не по годам умён, но я откровенно завидую ему. Я, взрослый мужик, завидую школьнику.

Что будет с ним, если Морелли не справится с маньяком? На вскидку… Приют? Как у меня? А что ему останется, ведь он сам сказал, что дед на него забил.

Дожевав, поднимаюсь из-за стола. Надо поговорить с Морелли. Невозможно это оставить так. Хочу объяснить ей, что будет с Алексом, если она погибнет, коль уж сама не понимает. Яркий тому пример — я. Ничего хорошего не бывает в приютах.

====== глава 3. ======

О любви на войне и предстоящей войне. 08.22.2018 7:11 a.m.

Что ж, так даже лучше. Ушёл и ладно. Надеюсь, что это его странное поведение мне показалось. В конце-концов, что можно ожидать от такого неуравновешенного типа, как Рамлоу. Собираюсь в душ. Алекса уже забрал школьный автобус, а потому объяснять, что за мужик расхаживает по дому мне не придётся. За дверью раздаются торопливые шаги, словно кто-то выходит на боксёрский ринг. Ну, серьёзно? Неужели он никуда не ушёл?

Дверь распахивается без стука. Рамлоу стоит на пороге с выражением лица, будто я в чём-то виновата, и он об этом только что узнал. Ещё секунда, и накинется с обвинениями.

— Ты серьёзно собираешься бросить пацана на произвол судьбы? — выпаливает, вонзая в меня светло-карий взгляд.

Не понимаю, что он имеет ввиду. Какой произвол судьбы, да и вообще — ему какое дело до чьей-то судьбы, кроме его собственной?

— Рамлоу, ты ещё не ушел? Кажется, мы попрощались… — я откровенно не ожидала, что он задержится тут хоть на минуту.

— Морелли, не увиливай, — делает шаг и что-то останавливает его, словно утыкается в невидимую стену.

На какой ответ рассчитывает — я не понимаю.

— Не твоего ума дело. Моя задача — покончить с маньяком.

Рамлоу медленно входит в спальню, прикрывая за собой дверь, словно отрезая и мне и себе путь для отступления. Так в вольер к тигру заходит дрессировщик. Ну, что ж, посмотрим, кто кого дрессировать сейчас будет. Взгляд сосредоточен из-под тёмных низких бровей. Выглядит устрашающе, если честно. На миг прикидываю, что можно использовать в качестве оружия против него. В комнате, увы, так мало тяжелых предметов.

Он фыркает, морща переносицу, ответ его не устраивает. Замирает в нарочито театральной позе. Ноги на ширине плеч, сами плечи разведены так, что даже под кожаной курткой угадывается каждый изгиб мускулатуры, руки на бёдрах, грудь обтянута футболкой, и кажется, что ткань вот-вот лопнет. Стоячая чёлка возмущенно вздрагивает, когда Рамлоу мотает головой.

— А если он покончит с тобой? Что будет с пацаном? Не думала? — взмахивает одной рукой, указывая куда-то в неопределённом направлении, подразумевая Алекса.

Главное не подавать вида, что меня пугает поднятый им ор. Это заставляет иначе взглянуть на Рамлоу: экспрессия, свойственная психам и итальянцам буквально фонтанирует. Сколько в нём энергии, неукротимого нрава и ярости. Справиться с таким — задача не из лёгких, но я попробую.

— У него есть родственники. Дед. Бабушка. Они позаботятся, если что-то случится…

— Уверена? Тогда какого хуя пацан сидит на твоей кухне, а не у бабки с дедом? — повышая голос, снова машет руками, задирая вверх подбородок.

— Ты чего завёлся, Рамлоу? Как тебя касаются дела моей семьи? Ты помогать не собираешься, вот и отвали… Я сама всё решу, — я искренне не понимаю этой бурной реакции, словно проблемы Алекса касаются его лично.

Лицо Рамлоу перекашивает такая брезгливая гримаса, что с него разом спадает вся кажущаяся симпатичность. На губах выступает пена, и он себя контролирует с трудом. Взгляд остановился, на висках вздулись вены. Вот это уже не к добру. Надо как-то осадить его.

— Решит она, как же!!! Совсем свихнулась, девка? — брызжет слюной, делая шаг в мою сторону и крутя пальцем у виска.

— Выбирай выражение… — отвечаю грубостью на грубость.

Если Рамлоу думает, что в моем доме имеет право повышать голос, то сильно заблуждается. Нависает, хоть большим ростом и не отличается. Вся его фигура буквально вопит о негодовании. Светло-карие глаза горят бешенством, и я не сомневаюсь, что в таком состоянии он способен на убийство с отягчающими. Рамлоу так близко, что мне кажется, будто я слышу биение его сердца. Одно я слышу совершенно точно — тяжёлый запах крупного хищника в пиковой форме. И этот запах дурманит голову: физически ощущаю, как всё скручивает и тяжелеет внутри, и теперь я понимаю, что означает фраза: «На стену лезть от желания». Стряхиваю морок. Мне нравится чувствовать его животную силу и злость, нравится доводить его до кипения, наблюдая, как выходят из берегов океаны ярости.

— Выбрал уже. Ты не знаешь, с кем связываешься. Это тебе не просто серийный убийца. Не просто маньяк!

— Ну да, вампир-аристократ… — его слова звучат глупо, и я не могу сдержать смех.

В чём-то Рамлоу, конечно, прав. Но это его не касается. Это — моя охота. Обхожу его преувеличенно медленно, направляясь к туалетному столику, на котором стоят фотографии. Ищу взглядом фото Клариссы. Наблюдаю, как двигается по комнате силуэт, отражаясь в стекле фоторамки.

— Не ёрничай, девочка! На меня смотри, когда я говорю, — рычит, хватая за плечо и разворачивая к себе, отбирает фотографию.