Маккой уставился на него, – Ваш капитан вел себя чрезвычайно достойно и соблюдал приличия, – объяснил Сарэк, одобрительно взглянув на Джима. – А что касается вас, то вы следовали клятвам, данным Звездному Флоту, спасали жизнь.

Ни один вулканец не сможет обвинить вас в этом… Если мы, конечно, снизойдем до того, чтобы вообще обвинять, так как это одна из самых уродливых эмоций.

– Ах да, конечно, – согласился Маккой, осмысливая все сказанное.

– До Вулкана, как я полагаю остается один и шесть десятых дня, как только "Энтерпрайз" перейдет в режим искривления, – сказал Сарэк.

– Капитан, Спок уже знаком с правилами и стилем дебатов. Если у вас есть свободное время в завтрашнем расписании, я вместе с вами пройдусь по библиотечному материалу и дам несколько указаний. Доктор тоже определенно захочет посмотреть его. – Конечно, посол. Примерно в ноль тридцать пять, если. вас устроит.

– Прекрасно. В таком случае, я удаляюсь на отдых. Моя жена проводит меня, – Сарэк встал, все остальные последовали его примеру. Спокойной ночи, капитан.

Они покинули комнату, и дверь закрылась, за ними.

– Твоя мать с годами становится только интересней, – заметил Маккой Споку. Спок кивнул.

– Она умеет краснеть, – продолжил Маккой. – Почему она покраснела?

Спок дернул бровью и задумался на минуту.

– Прежде чем мама стала преподавать, она работала над первыми версиями универсального переводчика, как вы могли уже догадаться, сказал он. – Одним из ее вкладов в первоначальном Комитете переводчиков был неверный перевод "арие мну", о котором она упомянула.

Это выяснилось через некоторое время после того, как она встретила отца. Боюсь, он до сих пор подшучивает над ней по этому поводу.

Маккой слабо улыбнулся.

– Я думал о чем-то подобном. Ну что ж, человеку свойственно делать ошибки.

– Именно так сказал бы вулканец, – сообщил Спок. – Капитан, доктор, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Спок, – ответил Джим. Двери закрылись, оставляя Джима с Маккоем.

– Ну, Боунз?

Доктор покачал головой.

– Сарэк? – сказал он. – Кто сказал: "Если кто и опаснее негодяя, то это человек принципа?"

– Похоже на Твена.

– Ммф, – Маккой поставил на стол свой стакан. – Вулканцы…

Джим посмотрел на него.

– Для такого сильного вида, – сказал Маккой с ноткой сожаления в голосе, – они действительно кажутся испуганными. Интересно чего…

– Того, что рассказал нам Спок утром, – заявил Джим, – должно быть достаточно для начала.

– Нет, – возразил Маккой, – Здесь есть еще что-то…

Слов еще не было. Хватало мыслей. У него не было имени, по крайней мере ни одного, которое он мог назвать другим. Конечно, другие мысленно называли его разными именами: "большой", "тот, у которого черные волосы", "тот, который поймал зверя", "тот, который знал, где есть огненные камни". Но он понимал, что эти мысли о нем не были в действительности его точным описанием и уж точно не тем, чем он был внутри. Иногда он думал о том, что нужно бы все-таки заняться своим именем, но это не казалось ему значительным. Он был самим собой, и другие это знали.

Он проводил большую часть дневного времени, делая то же, что и его собратья: бродил среди деревьев, ел, когда был голоден, пил, когда испытывал жажду, ложился отдохнуть, когда уставал. Были и другие проблемы, но они возникали не часто. Уже прошли годы с тех пор, как Счастье пришло к нему, и те, с кем он путешествовал, последовали за ним через тени величайших лесов. Они не знали, откуда приходили проблемы, и необходимость задаться этим вопросом была не больше, чем размышлять о том, отчего появляется голод и жажда. Какое это имело значение? У них всегда под рукой была пища, питье и земля, покрытая мягкими, зелеными растениями, чтобы спать на ней. Иногда после Счастья, после непонятных боли и удовольствия, приходили другие, но и для них всегда была пища. Никто не понимал природу этих желаний: почему они внезапно начинали овладевать телом и почему они вдруг исчезали. Это не имело значения. Другие знали.

Пока они оставались среди деревьев, пища не переводилась, фрукты появлялись и исчезали, иногда они питались одним видом фруктов весь сезон, иногда другим. В более прохладную погоду были большие сладкие тыквы, цветы, которые росли на камнях и были хороши для пищи, длинные стручки, которые свисали с лиан, жесткие плоды, которые нужно было разбить, полные внутри сладкого сока. В их местности почти все было съедобно, пожалуй, кроме камней. Просто одни растения были вкуснее других, имели разный привкус и аромат. Группа часто экспериментировала: нашедший звал других посмотреть на новое растение, и его передавали из рук в руки. Теми, кто лучше всех умел искать, восхищались, они были отмечены, их окружали те, кто хотел научиться делать это так лее хорошо. Ничего больше им не нужно было делать.

Иногда они умирали, не понимая, что с ними происходит, не зная, что такое смерть. Это не имело значения. Другие знали.

Они были хоминидами – видом, который распознал бы любой современный ксенопалеонтолог, – возможно, "посеянными" на Вулкане странным гипотетическим видом, называемым Хранители, возможно, нет.

Они были похожи на земных людей периода палеолита, и их было легко принять за таковых: молодые представители рода были коренастыми, с сильными руками и телом, с крупной черепной коробкой. И для того, чтобы понять, что это все лее не люди, пришлось бы изучить их поближе.

Исследование структуры ткани колеи под космами жесткой шерсти, покрывающей все тело, определенно сняло бы любые подозрения на этот счет, и привело бы исследователя к изучению состава крови, которая была зеленого цвета, а не красного, и по этому составу более близка к растительному миру планеты. На Земле молекулы хлорофилла и гемоглобина отличаются только одним атомом в структуре: марганец – в структуре хлороплатов растений, и железо в клетках крови людей и животных. На Вулкане разница была еще меньшей: вулканохим и купропласт имели атомы меди в структуре. Немногие планеты были такими же зелеными, каким был Вулкан в пору своей молодости. Целые континенты были покрыты деревьями в тысячу футов высотой, океаны, в которых водоросли достигали в высоту таких же размеров, поднимаясь из глубины и извиваясь на поверхности.

Мелкие животные были похожи на растения больше, чем можно вообразить.

В этом мире было гораздо меньше причин для борьбы за выживание, чем на Земле, меньше причин для того, чтобы заставить организм эволюционировать. Существование было легким.

Но были места, где жизнь протекала не столь безмятежно.

Блуждающие предпочитали избегать их. В этих местах деревья были редки, фрукты нелегко было найти, вода не струилась из-под каждого камня или дерева. Они набредали на такие места, блуждали по ним и оставляли, чувствуя смутное неудовлетворение от неудобств и возвращаясь туда, где фрукты были сладкими и вода струилась повсюду. По крайней мере, так делало большинство. Он был исключением. Если бы он не умел лучше всех находить сладкие фрукты и холодную воду, все, наверное, ушли бы от него, предоставив его самому себе. Но у него был дар находить, выглядел он крепче и сильнее других, и поэтому они смирились (не подозревая об этом) с другим его даром – умением смотреть вперед. Он интересовался тем, что впереди фрукты могут быть еще слаще и ароматнее. Иногда он оставлял свою группу, хотя это разрывало ему сердце, и, хотя он мог каким-то образом слышать их мысли, все равно одиночество было болезненным. Он проводил длинные недели, бродя под навесом из зеленых листьев, прислушиваясь к новым звукам, пробуя на зуб, трогая, интересуясь тем, что видел. Иногда он не находил ничего.

Иногда он приходил, сгибаясь под ношей, которую приносил издалека странные фрукты и овощи. Иногда он возвращался и не приносил ничего, кроме рассказов, которые мог поведать только посредством картинок, которые передавал его мозг. Картинки были непонятными, фрагментарными из-за того, что он не мог полностью контролировать возбужденное сознание, перепрыгивая с одной картинки на другую. Картинки – это все, чем он мог поделиться, и это очень расстраивало его. Должен был существовать какой-то способ, чтобы заставить других понять все. Он будет искать его.