Должно быть, мальчик задремал. Разбудил его обеспокоенный ропот пленников – впереди земля.

В алом сиянии заката Гилас разглядел громадную черную гору, высоко вздымавшуюся над Морем и окутанную облаками. Верхушка почему-то плоская, будто какое-то божество снесло пик в припадке ярости. Внизу раскинулась гавань. Песок угольно-черный, по сторонам – изогнутые горные отроги. Бухта похожа на хищную пасть. Вот корабль проплыл между двух «челюстей». Кричат морские птицы, откуда-то доносится стук молотов. Даже пахнет здесь странно – как будто тухлыми яйцами.

Выгнув шею и уставившись на западный отрог, Гилас заметил на гребне дымящиеся костры. С противоположной стороны на крутом горном склоне возвышается массивная каменная стена, сплошь утыканная факелами – ни дать ни взять всевидящие очи. Наверное, крепость здешнего вождя. Из такого орлиного гнезда весь остров видно как на ладони. Здесь не спрячешься.

– Что это за место? – прохныкал все тот же мальчишка.

Лицо у мужчины с перебитым носом загорелое, но при виде берега он побелел как полотно.

– Талакрея. Нас отправят в шахты.

– Что такое шахты? – спросил Гилас.

Мужчина повернулся к нему, но тут надсмотрщик схватил мальчика за ворот и рывком поставил на ноги.

– Еще узнаешь. Тебе там до конца своих дней вкалывать.

– Что такое шахты? – снова спросил Гилас у мужчины с перебитым носом.

На этот раз он старался говорить потише.

Надсмотрщики беспощадно гнали пленников вперед. Вот они оказались на перекрестке. Две тропы ведут к горным отрогам-«челюстям», третья – вглубь острова, а четвертая обрывается у красно-рыжего холма, похожего на муравейник. Только вместо муравьев по склонам снуют полуголые рабы. Мужчины дробят ярко-зеленую руду, женщины и девочки промывают породу в стоках, маленькие мальчики перебирают камни. И все это под бдительным оком надсмотрщиков. А сверху рабы то входят, то выходят через зияющие в склоне дыры. Ни дать ни взять мухи, кружащие над раной.

– В шахтах добывают медь для бронзы, – пояснил мужчина с перебитым носом. – Сначала роют, пока не натыкаются на зеленую руду. Вырубают ее, дробят и жгут, чтобы медь вытекла наружу. А потом ее соединяют с оловом.

Мужчина кивнул на дымовую завесу над горным кряжем:

– Вот. Видишь печи? Кузнецы делают бронзу из меди и олова.

Гиласу стало не по себе. Он вырос в Ликонии. Тамошние крестьяне даже ячменное поле не вспахивают, пока не попросят прощения у Земли. А ведь от пахоты Ей никакого вреда: шрамы-борозды сходят быстро. А этот несчастный истерзанный холм изрубили сверху донизу. Такие раны не заживают.

Наконец пленников развязали. Надсмотрщик прошелся вдоль строя, разглядывая и оценивая каждого раба.

– Молотобоец, – буркнул он, и мужчину с перебитым носом увели. – Носильщик. Забойщик.

А когда дошел до Гиласа, даже раздумывать не стал.

– Паук.

Мальчишка постарше мотнул головой, давая понять, чтобы Гилас шел за ним. Вдвоем они полезли по красному щебню, усеянному осколками блестящего черного камня. Гилас сразу узнал обсидиан. Из него Вороны мастерят наконечники для стрел: прошлым летом Гилас вытаскивал такой из раны на плече. Мальчик сделал вид, будто споткнулся, схватил осколок обсидиана и спрятал в кулаке.

Когда спустились к пологой впадине в нижней части склона, провожатый велел Гиласу ждать других пауков и исчез из виду. Похоже, в этой вырубленной в горной породе мелкой пещере кто-то ночует. На плотно утрамбованной земле лежат четыре горки тряпья. Гилас бессильно опустился на одну из них. Он так вымотался, что даже не посмотрел, куда садится. Гилас не помнил, когда в последний раз ел или пил. От бесконечного стука молотов разболелась голова. Вдобавок только что сделанную татуировку щипало и дергало. Когда дошли по мелководью до берега, какой-то мужчина схватил Гиласа за предплечье и стал тыкать кожу костяной иглой. Потом натер места уколов какой-то пастой с запахом сажи. Получился грязно-черный зигзаг, похожий на гору с двумя пиками. Знак хозяина.

Солнце село; под сводом впадины пролегли длинные тени. Молоты больше не стучали. Только один никак не сдавался. Звук доносился от печей.

Тут подошли четверо мальчишек и уставились на Гиласа с таким презрением, будто ему самое место в навозной куче, а не среди них. Все с ног до головы в красной пыли, тощие руки и ноги сплошь покрыты странными зеленоватыми шрамами. Из одежды на них только пропитавшиеся потом повязки: одна на голове, одна на бедрах и по одной на коленях.

Самый высокий на вид года на два старше Гиласа. Нос крючком, густые черные брови срослись на переносице. С ремешка на шее свисает что-то похожее на засохший палец. Видно, этот мальчишка тут главный: на Гиласа смотрит с вызовом.

Младшему лет семь, не больше. Ноги кривые, глаза косят. Он то и дело поглядывает на старшего, будто ищет одобрения.

У третьего волосы черные. На лице застыла высокомерная гримаса. Чем-то смахивает на египтянина, которого Гилас видел прошлым летом. Видно, тоже из тех краев.

Четвертый – тощий как скелет. Кажется, ключицы вот-вот проткнут кожу. Взгляд у парня затравленный. То и дело вздрагивает и опасливо косится через плечо.

Египтянин шагнул к Гиласу.

– А ну вали отсюда, – прорычал он. – Это мое место.

Но Гилас понимал: уступит сейчас – о него и дальше будут вытирать ноги.

– Было твое, стало мое, – произнес Гилас и разжал кулак, показывая египтянину осколок обсидиана.

Тот замер в нерешительности. Остальные ждали, что будет дальше. Наконец мальчишка сердито фыркнул, сгреб в охапку свое тряпье и перенес на другое место.

Семилетний малыш и пугливый паренек повернулись к вожаку. Тот харкнул. Слюна была красной. Потом уселся на корточки и стал снимать с головы повязку.

Гилас даже зажмурился от облегчения. Сейчас к нему цепляться не станут, но рано или поздно опять прицепятся.

– Сколько лет? – отрывисто поинтересовался главный.

Гилас приоткрыл один глаз:

– Тринадцать.

– Откуда?

– Издалека.

– Как звать?

Гилас на секунду задумался:

– Блоха.

Так его прозвал один моряк с затонувшего корабля. А настоящее имя этим ребятам знать ни к чему.

– А тебя?

– Зан.

Кивнул на младшего мальчика:

– Мышь.

Потом на египтянина:

– Жук.

И наконец на тощего:

– Слюнявый.

Тот нервно рассмеялся. Рот у мальчишки и впрямь слюнявый. Видно, оттого, что все зубы переломаны.

– Чего он такой пугливый? – спросил Гилас у Зана.

Вожак пожал плечами:

– Будешь пугливым. Позавчера бедолагу чуть ловец не сцапал.

– Какой еще ловец?

Другие мальчишки уставились на Гиласа во все глаза. Зан ухмыльнулся:

– Ты чего, с луны свалился?

– Так что за ловец? – невозмутимо уточнил Гилас.

– Ловцами называют злых духов, – сказал Мышь и вцепился в амулет. Гилас пригляделся: судя по шерсти, какой-то мелкий зверек. Должно быть, раздавленный мышонок.

– Ловцы прячутся на дне шурфа и подкрадываются к жертве в кромешной темноте. Да еще могут прикинуться любым из нас. Прямо сейчас тут может быть ловец, а мы ни сном ни духом.

– Как же его узнать, если он может прикинуться кем угодно? – спросил Гилас.

– Э-э…

Мышь растерянно нахмурился.

Египтянин Жук указал пальцем на впадинку под носом.

– У ловцов тут бугорок. Верная примета. Но так они тебе и позволят себя разглядывать.

– Ловцы – каменные духи, – испуганно прошептал Слюнявый. – Они бесплотные, как тени, и просачиваются через стены туннелей.

Гилас задумчиво помолчал. Потом спросил:

– А почему вас называют пауками?

Зан фыркнул:

– Скоро сам узнаешь.

После этого никто из мальчишек внимания на Гиласа не обращал. Все четверо стали разматывать повязки вокруг голов и колен, а потом разложили сушиться.