Несмотря на страхи, Гилас почти привык к шахтам. Запомнил, что надсмотрщиков зовут «кишками», девочек, поддерживающих огонь в лампах, – «искрами», а маленьких детей, сортирующих руду, – «кротами».

С другими пауками Гилас ладит неплохо – если, конечно, не считать Слюнявого. Мышь – парень веселый и всегда готов помочь. Жук под землей испуганно помалкивает, но на поверхности вполне дружелюбен. Правда, в последнее время стал каким-то задумчивым. Зан умен, находчив и не сует нос в чужие дела. «У всех свои секреты», – говорит он и пожимает плечами.

Однажды вечером Гилас вытащил из канавы кость с остатками мяса копченого кабана. Мальчики сидели в темноте, жевали находку и рассказывали друг другу о себе. Оказалось, Зан – сын объездчика лошадей и родом он из местности под названием Арзава, далеко к востоку от Талакреи. Гилас про такую даже не слыхал. Мышь родился прямо здесь, в шахтах. Думает, мать у него рабыня, а отец – «кишка», но наверняка не знает. А отец Жука был зажиточным египетским торговцем.

– Так мы и поверили, – выразительно закатил глаза Зан. – Этот парень здоров сочинять: болтает, будто в Египте лошади живут в реках, а огромные ящерицы едят людей!

– Это правда, – обиделся Жук. – Хищные ящерицы называются «крокодилы», и они…

Зан только усмехнулся и швырнул в Жука пригоршню камешков. Жук вскочил и отошел ко входу в пещеру.

– Что на него нашло? – спросил Гилас.

Зан пожал плечами.

– А теперь ты о себе расскажи, Блоха. Есть у тебя родные?

Гилас молчал. Отвечать или нет?

– Мать оставила меня на Горе. Больше ничего про свою семью не знаю.

Тут Гилас покривил душой. Он знает: мать любила и его, и Исси. Ласково завернула детей в медвежью шкуру, погладила Гиласа по лицу… Но не хотелось изливать душу Зану. А о сестре говорить – тем более.

Прошло два дня. Пауки спускались на седьмой уровень, чтобы забрать очередной груз. Тут мешок Гиласа зацепился за камень. Пока отцеплял, остальные ушли вперед.

Гилас забежал за поворот. Мельком глянул на пару рудничных стоек впереди. Между ними скорчилась маленькая темная фигурка, обеими руками сжимающая отбойник. Приглядевшись, Гилас заметил, что некто долбит одну из опор, пытаясь ее обрушить.

– Эй, ты! – крикнул Гилас.

Неизвестный бросил камень и кинулся бежать. Гилас следом. Преодолев несколько запутанных коридоров и крутых поворотов, Гилас врезался в Слюнявого. Схватил парня за волосы, заломил ему руку за спину.

– С ума сошел? Зачем опору долбил? Хочешь, чтобы нас всех завалило?

Слюнявый принялся вырываться и пронзительно вскрикнул. Гилас еще сильнее вывернул ему руку.

Тут прибежали Зан и Жук и оттащили Гиласа от Слюнявого.

– Он хотел обвал устроить! – пропыхтел Гилас.

– Клянусь, это был не я! – заныл Слюнявый. – Пусть меня Повелительница Огня сразит, если вру!

– Не трогай его, Блоха, – велел Зан. – Говорит, не он, значит не он.

– Я своими глазами видел!

– Сказано тебе – оставь Слюнявого в покое!

Прошло еще несколько дней.

Гилас вздрогнул и проснулся. Он видел дурной сон. Еще не рассвело. Не слышно даже кузнечного молота. Некоторое время Гилас просто лежал и слушал, как над крепостью с громким карканьем кружат вороны. Когда Креон узнал, что люди зовут его клан Воронами, то почему-то пришел от этого прозвища в восторг. Потому и приказал развесить на стенах туши, чтобы сюда слетались вороны со всей округи.

Гилас встал и принялся медленно наматывать повязки. Мальчик чувствовал: остров окутан вязким туманом страха. На Талакрее происходит что-то зловещее. Чем дальше, тем хуже.

Рабы шепотом делятся слухами. Говорят, на ловцов теперь можно наткнуться не только под землей. Кто-то видел, как из шахты выплыла тень и заскользила вниз по склону. Один мальчик проснулся от ночного кошмара, а на груди у него кто-то сидел. А вчера вечером молотобоец с бешеным криком взбежал на вершину склона и кинулся прямо на дно шахты. Животные тоже чувствуют – что-то здесь не так. Даже на прудах стало тихо: все лягушки исчезли.

Некоторые считают, что Гора гневается: люди проникли на глубины, где им делать нечего. Другие винят Креона. Говорят, зря он убил льва. Рабы видели, как воины несли в крепость тушу, чтобы снять с добычи шкуру. Вскоре после этого и начались несчастные случаи.

Вот наверху загрохотал кузнечный молот. «Скорей бы проснулись остальные», – подумал Гилас.

Зан и Жук то и дело подергивают руками и ногами: будто даже во сне мешки тащат. Мышь лежит, крепко зажав в кулаке облезший амулет. Костлявые коленки Слюнявого прижаты к груди, открытый рот похож на черный ров, окруженный зазубренными обломками зубов.

Гилас замер с наколенной повязкой в руках и уставился на этот разинутый рот. Мальчику пришла в голову страшная мысль.

Он разбудил Зана и отвел вожака в сторонку.

– Чего тебе? – проворчал Зан, потирая заспанные глаза.

– Если ловец кого-нибудь поймает, он ведь может пробраться жертве в глотку?

– Говорят, может. Ну и что?

– Значит, ловец может вселиться в человека.

– Духи все могут. И что с того?

– О чем это он? – зябко поеживаясь, спросил подошедший Жук.

Гилас поманил его, чтобы подошел ближе.

– Когда меня привели сюда в первый раз, я спросил, что со Слюнявым. Зан ответил, что его чуть не поймал ловец.

Гилас нервно сглотнул.

– Похоже, ты ошибся, Зан. Ловец не просто поймал Слюнявого. Он его захватил.

Лицо Жука застыло, будто маска. Зан нахмурился еще сильнее.

– Что ты несешь?

Гилас указал на спавшего мальчика и прошептал:

– В Слюнявого вселился дух. Ловец внутри его.

Но никто Гиласу не поверил. Зан разозлился, а Жук только молча глядел на него широко распахнутыми, будто остекленевшими глазами. Когда Гилас стал доказывать свою правоту, Зан вышел из себя.

– Вот привязался к парню! – возмутился он. – Не надоело?

– А тебе не надоело вечно его выгораживать?

– Мы, пауки, должны держаться вместе. Поодиночке пропадем.

– А если он нас всех прикончит?

– Не прикончит. Слюнявый один из нас. Так что сделай милость, заткнись!

Мальчишки собирались на работу в мрачном молчании. Вот Слюнявый проснулся и вяло потянулся за повязками. Мальчишка тощий как скелет, а лицо высушенное и морщинистое, будто у старика.

Гилас представил, как злой дух свернулся кольцом в пульсирующей красной тьме у Слюнявого под сердцем. Кто знает, что ловец заставит его сделать в следующий раз?

Теламон опустился на колени, погрузил руки в горный поток и задумался, что делать дальше. Вернуться в крепость к отцу? Нет, сейчас он этого не вынесет. Главное – не разреветься. Теламону четырнадцать – почти мужчина. А слезами Гиласа все равно не вернешь.

– Я исполнил свой обет, Гилас, – произнес Теламон, глядя, как вода смывает с пальцев кровь. – В память о тебе обещал принести в жертву барана и сдержал слово. Покойся с миром, друг.

Руки давно уже чистые, но Теламон все стоит на коленях на берегу, а холодный ветер с пика Ликас сушит слезы на его щеках.

Теламон в тысячный раз повторил себе, что смерть Гиласа – не его вина. Разве Теламон мог предвидеть, что его близкий родственник – дядя, брат отца – будет охотиться на Гиласа как на дичь? Теламон тут ни при чем. Такова воля богов.