– Женщину. Немую, – эхом повторил Джек. Он побелел от ярости. – Да ты хоть понимаешь?..

Я выглянул из-за его плеча и увидел, что Мария уже поднялась на ноги и стоит, съежившись и охватив себя руками, за спиной своего обидчика и, не отрываясь, с ужасом смотрит на меня.

– Что здесь происходит?

– Ничего! – Джек сплюнул мне под ноги. – Я вылил ром! Черт, я вылил весь ром!

Он яростно пнул песок, и тот, подхваченный ветром, разлетелся по берегу.

– Ты вылил ром?

– Ты туго соображаешь, да? – гаркнул Джек. Мария за его спиной вздрогнула всем телом. – Я решил завязать со всем этим! Домик, лодка, не помнишь?.. – он махнул рукой с отчаянием. – Дрянь!

И бросился назад к хижине. Я смотрел ему вслед, ничего не понимая. Что могло его так разозлить?

– Мария, что случилось?

Ее брови задрались, лицо скуксилось, казалось еще чуть-чуть, и она заплачет, но я так и не услышал ни звука.

«Ах, ну да, – с досадой сказал я себе. – Что это я?»

Начинало темнеть. Ветер дул с моря, и мне показалось, что до меня донесся какой-то звук.

– Идем в дом, – сказал я немой.

Мария чуть помедлила, но все же повиновалась. По дороге я обогнал ее и заглянул в хижину. Джек был там. Он лежал на своей постели, повернувшись к стене и обхватив голову руками. Я не знал, что мне делать с этим, и тихонько вышел наружу. Эмили сидела на «скамеечке у дома». Я опустился рядом и обнял ее за плечи.

– Что случилось? – спросила она, и я понял, что она больше не злится на меня. – Джек прибежал, будто за ним гнался рой диких ос.

Если бы я знал. Мне казалось, что мы вернулись в исходную точку, и Джек опять перестанет разговаривать с нами. Только теперь он не станет говорить еще и с Марией. От нее мы тоже ничего не добьемся. Едва протянувшаяся нить человеческих взаимоотношений между нами скоропостижно прервалась. Мы договорились держаться вместе, но сейчас у меня то и дело закрадывалась мысль, что не лучше ли ему переселиться из нашего «Цветочного горшка» куда-нибудь дальше по берегу, а лучше на другую сторону острова. Это было жестоко по отношению к нему, но я должен думать о жене. И о Марии тоже. К тому же наше общество, очевидно, не доставляет ему удовольствия, так почему бы ему не покинуть нас.

Я решил, что поговорю с ним завтра, и, если он не будет вести себя подобающим образом, настою на том, чтобы разделиться. Это было сложное решение для меня. Так я думал тогда. На самом деле все было куда сложнее, просто я не знал всех обстоятельств, но пребывать в блаженном неведении мне оставались считанные минуты.

Мария подошла к нам медленно и нерешительно и остановилась напротив. Нас разделял маленький костер, которым мы по вечерам освещали наш двор и сад, и пытались хоть как-то защититься от назойливых насекомых.

– Нам нужно поговорить, – услышал я не понятно откуда хриплый низкий голос. Эмили оказалась сообразительнее меня.

– Мария, ты говоришь? – воскликнула она, поднимаясь.

Но тут я тоже кое-что сообразил.

– Никакая это не Мария, Эмили!

Я схватил жену за плечи и попытался задвинуть за себя. Но она не унималась, рвалась к заговорившей вдруг «немой». Пока «Мария» не подняла руку и не стянула с головы повязку. Выражение ее лица так изменилось в этот момент, что это развеяло все оставшиеся сомнения. Эмили сразу замерла, успокоилась и сама отступила назад, ко мне.

– Я должен, прежде всего, просить прощения за этот маскарад, – сказала «Мария» сиплым от долгого молчания мужским голосом.

Мы молчали. Руками, все еще держащими Эмили за плечи, я чувствовал ее напряжение.

– Меня зовут Игнасио Мария Хосе Мартинес. Я могу говорить, у меня имеются оба глаза.… И я не женщина. И уж точно не камеристка.

– Я успел заметить это, – сказал я спокойно. Я еще не понял, как мне относиться ко всему этому. А вот Эмили уже составила свое мнение.

– Ты мужчина! – холодным, дрожащим от сдерживаемой ярости голосом сказала она. – Ты помогал мне одеваться. Ты…

Она замолчала, и я почувствовал мелкую дрожь, сотрясающую ее тело.

– Простите меня, – сказал Мартинес. – Я старался не смотреть на вас. К тому же, – он замялся, опустил глаза, а потом уставился на меня спокойно, и как будто бы даже с вызовом, – женское тело меня не привлекает.

От его спокойствия во мне вдруг вскипело бешенство. Я подскочил к Мартинесу и ударил его кулаком в челюсть. Удар вышел неловким. Мартинес отступил на несколько шагов, голова мотнулась назад, но он устоял.

– Томас, пожалуйста, перестань! – сказала Эмили со слезами в голосе.

– Что ж, наверное, я это заслужил, – сказал Игнасио, потирая челюсть.

– Наверное? – взвился я.

– Перестань, – повторила Эмили. – Это все неважно. Все, что я сказала, неважно. Ты пожалеешь, если поддашься гневу.

Она выразительно посмотрела на меня, и руки мои сами собой опустились. Мартинес смотрел на нас выжидающе. А мне хотелось лишь подойти и ударить его еще раз, а потом еще и еще, пока лицо его не превратится в кровавое месиво. Наверное, мои чувства были явственно написаны на лице, потому что Игнасио нахмурился, отступил, оглядел нас в последний раз и решительно направился прочь из Горшка. Я хмуро проводил его взглядом.

Сумерки упали на остров, будто кто-то набросил покрывало на солнце, и оно сразу потухло.

Я и Эмили стояли друг напротив друга в густеющей тьме и молчали, а потом я глубоко вздохнул и услышал, как отбили шесть склянок.

Судно мы увидели на рассвете. Это была двухмачтовая марсельная гафельная шхуна.

Джек, казалось, и думать забыл о своем горе, едва услышал колокол. Он всю ночь просидел с нами на берегу, также как и мы, бессмысленно таращась в темноту. Он деловито суетился, собирая вновь наш разбросанный штормом сигнальный костер, зажигая его и следя затем, чтобы он не погас, а поутру притащил из хижины подзорную трубу.

– На палубе суета, – сказал он. – Кажется, собираются высаживаться на берег.

Он помолчал.

– Где Мартинес?

Я украдкой глянул на него. Несомненно, он слышал все, что происходило вчера возле хижины. Слышал, но не вмешивался. Наверное, так было лучше.

– Он не возвращался.

– Мы ведь можем уплыть и оставить его здесь, – хмыкнул Джек.

– Мы не станем этого делать, – твердо сказал я.

– Это шутка.

Я взглянул на него с неприязнью и отправился по следам бывшей камеристки. Мартинес нашелся на соседнем пляже: сидел на камне и смотрел на разбитый галеон. Он подобрался, когда увидел меня, но не встал и не сделал попытки уйти, а просто сидел и таращился на меня, будто ждал, что я брошусь его бить, и готовился убежать при первых признаках опасности.

Теперь я увидел, что глаза у бывшей Марии разные: один карий, а второй, ранее скрытый повязкой – голубой. Выглядело это довольно странно. Мартинес досадливо поморщился, заметив мое внимание к своим глазам. На нем все еще было выглядящее теперь еще более нелепым светло-голубое платье.

Боже мой! Как я вообще мог принять его за женщину? Какова сила предубеждения, что я был настолько слеп? Мне сказали, что это женщина, я был уверен, что это женщина, и не замечал очевидного. Его руки, его плечи… он наконец снял свой шейный платок, который всегда меня раздражал. Видно и ему он тоже надоел.

– Там, в бухте, судно, – сказал я. – Может быть, мы сможем вернуться домой. Идем назад. Я не трону тебя. И Джек.

Я развернулся и пошел обратно. На полпути не удержался и оглянулся: Игнасио понуро следовал за мной.

Джек и Эмили встретили его одинаковыми взглядами, какими смотрят на змею, заползшую в постель.

Мартинес не стал подходить к ним слишком близко. Особенно он опасался Джека.

– Нам надо поговорить, – сказал он. – Я хотел бы все объяснить.

Эмили отвернулась. Во мне нарастало глухое раздражение, и я боялся, что вновь поддамся гневу.

– Зачем? – спросил я. – Какая теперь разница? Там судно. Я надеюсь, оно заберет нас отсюда, мы доберемся до большой земли и больше никогда не увидимся.