– Не смей говорить о людях Диксона плохо, – тихо и зло проговорил я. Игнасио замер, уловив угрозу в моем голосе. – Как смеешь ты обвинять людей, которые не сделали ничего плохого? Ты, от которого мы не видели ничего кроме обмана?

Игнасио некоторое время молчал, а потом сказал тихим голосом:

– Да, сеньор Томас, я только обманывал вас, но делал это вынужденно. Выбора у меня не было. Но поверьте, я никогда не желал зла ни вам, ни вашей жене, ни, – тут он запнулся, – ни Джеку. – Да, я вор и убийца, мужеложец, развратник и лжец, но вся моя вина только в том, что я всю жизнь жил чужой жизнью и не знал, чего я хочу, а когда узнал, то понял, что получить мне это невозможно.

– Оправдания, – выплюнул я, окончательно раздраженный этим жалким лепетом. – Ты совершенно прав в одном – ты вор и убийца, остальное всего лишь оправдания!

Но Игнасио будто не слышал меня.

– Да, невозможно. Опять невозможно. И в этот раз, – бормотал он. – Это, сеньор Томас, меня повергает в отчаяние. А человек в отчаянии способен на все, потому как терять ему нечего.

– Порядочный человек никогда не доведет себя до отчаяния, чтобы потом оправдывать им свои гнусные поступки.

Зубы Игнасио снова блеснули.

– А ведь я не порядочный человек, сеньор Томас. Мой отец сотрудничал с пиратами и работорговцами, и я всю жизнь считал это правильным. Я вырос на пиратском острове, среди проходимцев. И хотя получил хорошее английское воспитание, купленное на грязные кровавые деньги, а также порцию законов божьих, но я не порядочный человек. Порядочные люди водятся в Англии, а не на островах Испанского мэйна. Но у меня, сеньор Томас, есть совесть и свое понятие чести. А у этих людей их нет.

Кажется, наступило время заканчивать разговор. Все равно он двигался по кругу. Игнасио говорил, что люди Диксона плохи, я, что они не сделали еще ничего плохого, зато сам он успел натворить дел, а он утверждал, что он-то не мог поступить иначе, а вот люди Диксона – действительно плохие люди. Он мог спорить и оправдываться до бесконечности, здесь ему не было равных. Я понял это очень хорошо, несмотря на то, что он лишь недавно начал говорить с нами. Честно говоря, Мария мне теперь нравилась куда больше. Этот Начо, Игнасио, был насквозь испорченный тип, который кичился к тому же своей испорченностью и с гордостью не признавал себя порядочным человеком. Я развернулся, чтобы уйти, но Мартинес как будто не замечал меня.

– Что же мне делать? – задумчиво, будто разговаривая сам с собой, проговорил он.

– Ничего, – ответил я. – Оставайся и дальше Марией, и никто ничего не заметит. Только… как и сказал Джек, постарайся держаться подальше от мужичин, которые хотят залезть тебе под юбку.

Я с сомнением оглядел фигуру Начо, едва видную в темноте и добавил:

– Если таковые появятся, конечно.

Игнасио хмыкнул.

– Ну, Джек-то клюнул на Марию.

– Тебя это веселит?

– Нет, сеньор Томас, – ответил он непривычно серьезным голосом. – Я действительно не хотел этого. То есть, я сначала думал, что не хотел. Я не собирался тут заводить шашни. Я просто хотел выжить. А для этого мне нужно было оставаться Марией. Но Джек заставил меня забыть об осторожности. Поверьте, я, как и вы, не испытывал к нему расположения. Но потом я сам не понял, как он начал нравиться мне. Я думал, что в любой момент смогу остановить его, но дело заходило все дальше, а во мне все меньше оставалось воли, чтобы прекратить это. Наверное, в глубине души я надеялся, что он примет правду, если вдруг она откроется ему. Святая Мария, какой же я был дурак! В конце концов, он раскрыл меня. О чем я только думал? Если бы не это клятое кораблекрушение, не этот клятый шторм, эти клятые рифы… мы наверняка были бы уже в Англии. Но тогда, что было бы с Джеком? Его бы повесили. Без сомнения, повесили бы. Но тогда бы я его не знал, и мне было б все равно. А теперь не все равно, но он ненавидит меня. Смешно. Глупо. Да уж, судьба. Как он и говорил.

Я не понял, о чем он толкует и мне снова показалось, что он разговаривает сам с собой.

– Это кораблекрушение стоило жизни всем нашим спутникам, а ты пока еще жив, так не жалуйся!

– Вы правы, сеньор Томас. Мы все еще живы и, даст Бог, уберемся с этого острова. И может даже – черт с ним! – на «Персефоне»!

Он нервно засмеялся.

– Если будешь благоразумен и никто не «заставит тебя забыть об осторожности», все будет хорошо. А что ты намерен делать дальше? Когда мы все-таки прибудем в Англию?

– Где-то в Солсбери живет дядя моей матери. Поеду к нему. Надеюсь, он меня примет. Если же нет, что ж, тогда и буду думать, что делать дальше.

– Если ничего не выйдет с дядей, думаю, в моем доме найдется место горничной для тебя.

Я хлопнул его по плечу и пошел назад. Лежа в постели, я слышал, как через несколько минут Игнасио вошел в хижину, лег в постель, в последний раз тяжело вздохнул и затих.

Наутро ничего не изменилось. «Персефона» по-прежнему стояла на рейде в нашей бухте, и в подзорную трубу, каждый, кто захотел бы, мог наблюдать самую обычную палубную жизнь.

Но вот, после полудня, на шхуне началось движение, заработали тали, и через несколько минут шлюпка покачивалась у левого борта.

Я посмотрел на бледного Игнасио, и тот неуверенно кивнул, не отрывая взгляда от приближающейся лодки.

Дэн Бэйл выпрыгнул на берег. Он, как и вчера, широко улыбался, как старым знакомым. Как и вчера, настороженно смотрел на нас, будто впервые встретил незнакомцев на пустынном берегу. Он снова с подозрением оглядел Джека, его выбритое лицо, красно-коричневые кюлоты с серебряными пуговицами и мятую, но чистую сорочку. С хитрецой в синих глазах он пожал мне руку, поклонился Эмили с почтением, кивнул Джеку, а потом, чуть более небрежно, и Марии, которая стояла позади хозяйки.

– Простите, ради Бога, дамы и господа, что заставили вас так долго ждать. Но нам надо было подготовить шхуну к вашему приему и уладить некоторые мелкие делишки, навести порядок среди команды. Это, знаете ли, не очень простое дело – руководить такой разношерстной компанией людей.  К сожалению, мы можем предоставить вам на четверых лишь одну каюту, да и та не первого класса, отнюдь.

– Ничего страшного, мистер Бэйл. Посмотрите на нашу хижину. Мы жили в ней три месяца. Я думаю, каюта, которую вы любезно согласились нам выделить, покажется нам королевским дворцом, – сказал я и ощутил легкий укол совести – я привязался к нашему Горшку, и не чувствовал к нему той неприязни, которую старался показать. – К тому же, «Персефона» отвезет нас домой, ради этого можно стерпеть любые неудобства.

– Вы так любезны, мистер Рейнольдс, – Дэн поклонился с едва заметной долей насмешки. – Но не совершаю ли я непростительной грубости, называя вас мистером Рейнольдсом? Может быть, вашему положению подобает другое обращение?

Черт возьми.

– Я бы не счел это за грубость, поскольку сам представился вам именно так. Мое полное имя сэр Томас Рейнольдс, виконт Брэйсфилд.

Произнося эти слова, я взглянул на Игнасио. Он не смотрел на меня, но я прочел на его лице изумление высшей степени. А еще, пожалуй, тень удовлетворения, которая таилась в чуть изогнутом левом уголке рта.  Я спохватился, что хотел поговорить с ним на эту тему, но со всеми треволнениями вчерашнего дня, совершенно забыл. Что ж, по крайней мере, болтать он не станет. Это я знал совершенно точно.

– Очень, очень рад с вами познакомиться, милорд. Итак, прошу на борт, – Дэн сделал приглашающий жест рукой.

Мы подхватили свои пожитки и один за другим погрузились в шлюпку. Матросы взялись за весла, Дэн занял место на корме, и суденышко заскользило по морю.

Я бросил последний взгляд на хижину, служившую нам домом все это время, на нашу садовую скамеечку, стены нашего Цветочного Горшка, черное пятно на берегу, бывшее когда-то сигнальным костром, и решительно отвернулся. Ни к чему сантименты. Мы должны добраться до Англии, и мы сделаем это.