Мое будущее и все, что с ним связано, было в руках Чалмерза. Одно его слово – и меня вышибут из газетного мира раз и навсегда. Заводить роман с его дочерью, вероятно, так же опасно, как заводить роман с гремучей змеей.

Обдумывая все впоследствии, я осознал, что Хелен тоже не собиралась рисковать. Она не позволила мне выйти с ней вместе из квартиры Луччино и велела остановить машину в двух сотнях ярдов от входа в ее дом, чтобы ни один умник из числа моих друзей, заметив мою машину, не смог бы сложить два и два.

Мы поднялись на ее этаж в автоматическом лифте, никого не встретив в фойе. В квартиру мы вошли никем не замеченные. Когда Хелен закрыла входную дверь и провела меня в большую красивую гостиную с неярким светом, украшенную вазами с цветами, я внезапно осознал, что мы с ней в квартире вдвоем.

Она бросила в кресло свой палантин и подошла к изысканному коктейльному бару.

– Будете ржаной виски или джин?

– Вы ведь не одна здесь живете? – поинтересовался я.

Она обернулась и пристально посмотрела на меня. В приглушенном свете выглядела она ошеломительно.

– Почему же нет? Одна. Разве это преступление?

Я ощутил, как у меня вспотели ладони.

– Я не могу остаться. Вы должны это понимать.

Она продолжала сверлить меня взглядом, и ее брови удивленно поползли вверх.

– Значит, вы боитесь моего отца?

– Дело не в том, что я боюсь вашего отца, – ответил я, разозлившись, что она с такой проницательностью попала прямо в точку. – Я не могу оставаться здесь с вами наедине, и вы должны это понимать.

– Ну, не глупите, – раздраженно бросила она. – Неужели нельзя вести себя по-взрослому? Если мужчина и женщина остаются в квартире наедине, разве это означает, что они должны вести себя неприлично?

– Загвоздка не в этом. Так подумают другие.

– Какие другие?

Она меня переиграла. Я знал, что никто не видел, как мы входили в квартиру.

– Меня могут увидеть, когда я буду выходить. Кроме того, это вопрос принципа…

Она неожиданно рассмеялась:

– О боже мой! Ну хватит уже разыгрывать из себя ханжу, угомонитесь.

Мне надо было хватать шляпу и бежать. Если бы я так и сделал, спасся бы от множества неприятностей, мягко говоря. Но есть во мне какая-то бесшабашная удаль, которая время от времени пересиливает обычную рассудительность, – именно это и случилось в тот момент.

Поэтому я сел и глотнул протянутого мне неразбавленного ржаного виски со льдом, наблюдая, как она смешивает для себя джин с тоником.

В Риме я прожил уже четыре года и вел себя все это время не вполне безгрешно. Итальянки добросердечные и привлекательные.

Мне довелось пережить с некоторыми из них весьма запоминающиеся моменты, однако, сидя там и глядя на Хелен в белом платье, я сознавал, что это самый запоминающийся момент из всех. Это было нечто особенное, нечто такое, от чего у меня перехватывало дыхание и ощущалась легкая эйфория.

Хелен отошла к камину и прислонилась к каминной полке, поглядывая на меня с легкой улыбкой.

Поскольку я сознавал всю опасность положения и уже сам с готовностью лез прямо на рожон, я спросил:

– Ну, как ваша учеба в университете?

– О, это была просто уловка, – беззаботно отмахнулась она. – Пришлось придумать какой-то предлог для отца, иначе он не отпустил бы меня сюда одну.

– Вы хотите сказать, что не учитесь в университете?

– Конечно нет.

– Но если он узнает?

– Да откуда? Он слишком занят своими делами, чтобы переживать из-за меня, – ответила она, и я уловил в ее голосе горестную нотку. – На самом деле ему интересны только он сам и его нынешняя женщина. А я лишь путалась у него под ногами, поэтому и сказала, что хочу изучать архитектуру в римском университете. Между Римом и Нью-Йорком много миль. Пока я в Риме, я не смогу нечаянно войти в комнату, где отец пытается убедить очередную охотницу за состоянием, что он гораздо моложе, чем выглядит, поэтому он и ухватился за мысль отправить меня сюда.

– Значит, очки в роговой оправе, туфли на низком каблуке и пучок на затылке были частью маскарада? – уточнил я, понимая, что она, рассказывая все это, делает меня соучастником, и если Чалмерз узнает, моя голова полетит с плеч вместе с ее.

– Разумеется. Дома я всегда так одеваюсь. Отец убежден, что я серьезная студентка. Если бы он увидел меня такой, как сейчас, он нанял бы какую-нибудь благонадежную старуху мне в дуэньи.

– И вы так спокойно об этом говорите?

– А почему бы нет? – Она прошлась по комнате и упала в шезлонг. – Моя мать умерла, когда мне было десять. У отца после нее было еще три жены, две из которых всего на пару лет старше меня сегодняшней, а третья даже моложе. И всем им я была нужна как эпидемия полиомиелита. Мне нравится жить самой по себе, я веселюсь на полную катушку.

Глядя на нее, я мог поверить, что она веселится на полную катушку – наверное, даже беспечнее, чем стоило бы.

– Вы совсем еще ребенок, и такая жизнь не для вас, – заявил я.

Она засмеялась:

– Мне двадцать четыре, я не ребенок, и именно такая жизнь мне нравится.

– Зачем рассказывать об этом мне? Что мне помешает отправить вашему отцу тревожную телеграмму и сообщить о происходящем?

Она покачала головой:

– Вы этого не сделаете. Я говорила с Джузеппе Френзи. Он очень хорошо отзывался о вас. И я не привела бы вас сюда, если бы не была в вас уверена.

– Для чего именно вы привели меня сюда?

Она пристально посмотрела на меня, и от выражения, застывшего в ее глазах, у меня вдруг перехватило дыхание. Это выражение считывалось безошибочно: она приглашала меня перейти к действию и заняться с ней любовью.

– Вы мне понравились, – сказала она. – Итальянцы здорово приедаются. Они такие настойчивые и прямолинейные. Я попросила Джузеппе привести вас на вечеринку, и вот мы здесь.

Не думайте, что я не ощутил искушения. Я понимал, что от меня требуется всего лишь подняться и заключить ее в объятия, и я не встретил бы сопротивления. Только это было слишком уж вульгарно, слишком бездушно, и такое отношение с ее стороны меня шокировало. Кроме того, я не забывал о своей работе. Мне больше хотелось сохранить должность, чем путаться с дочкой босса. Я поднялся с места.

– Понятно. Что ж, уже поздно. Мне еще надо закончить кое-какую работу, прежде чем ложиться спать. Я поеду.

Она пристально глядела на меня, поджав губы.

– Но вы не можете уйти так сразу. Вы ведь только что пришли.

– Прошу прощения. Мне надо идти.

– То есть вы не хотите остаться?

– Я не просто не хочу – я не останусь.

Она вскинула руки и запустила пальцы себе в волосы. Наверное, это самый провокационный жест, на который способна женщина. Если у нее еще и фигура подходящая, нет движения более красноречивого, чем эти поднятые руки и устремленный на мужчину взгляд, каким Хелен смотрела на меня. Я едва не поддался, но все-таки устоял.

– Я хочу, чтобы вы остались.

Я покачал головой:

– Мне действительно нужно идти.

Она всматривалась в меня один долгий миг, и в глазах ее не отражалось никаких чувств. Затем она пожала плечами, опустила руки и встала.

– Ладно, если вам так хочется.

Она подошла к двери, открыла ее, вышла в прихожую. Я последовал за ней, взял шляпу, которую оставил в прихожей на стуле. Она распахнула входную дверь, выглянула в коридор, затем отступила в сторону.

Мне очень не хотелось уходить. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы шагнуть в коридор.

– Может быть, вы не откажетесь как-нибудь поужинать со мной или сходить в кино?

– Мне будет очень приятно, – вежливо отозвалась она. – Спокойной ночи.

Она отстраненно улыбнулась и захлопнула дверь у меня перед носом.

Конечно же, на этом дело не кончилось. Я хотел бы оставить все как есть, однако отношения между таким мужчиной, как я, и такой девушкой, как Хелен, рано или поздно обязательно усложняются.

Я старался выбросить мысли о ней из головы, но не преуспел в этом. Я постоянно вспоминал выражение, застывшее в ее глазах, когда я уходил, и это сводило меня с ума. Я понимал, что нарываюсь на неприятности, но все же в Хелен было такое очарование, что всякие неприятности казались нереальными. В моменты просветления я говорил себе: ведь я же вижу, что она настоящая зараза, однако в моменты не столь просветленные я говорил: да какая разница?