Женщина из деревни, нанятая Хелен помогать по хозяйству, наверняка знает, что Хелен приехала на машине. Если «линкольн» исчезнет, полиция может прийти к выводу, что смерть Хелен не была несчастным случаем.

Мне придется пешком вернуться в Сорренто, а потом попытаться сесть на поезд до Неаполя. Я понятия не имел, когда уходит последний поезд Сорренто – Неаполь, но подозревал, что, скорее всего, к тому времени, когда я преодолею пешком пять длинных миль, последний поезд уже уйдет. Я знал, что из Неаполя в Рим есть поезд в четверть двенадцатого, но до Неаполя еще нужно добраться. Я снова поглядел на «линкольн». Поборол искушение уехать на нем. Что бы я ни предпринял, нельзя усложнять сценарий сверх того, что уже имеется.

Обходя вокруг автомобиля и направляясь к подъездной дорожке, я обернулся на темную молчаливую виллу и испытал потрясение.

Может, мне показалось, что в гостиной промелькнула вспышка фонарика?

Быстро и беззвучно, с тяжело забившимся сердцем, я скорчился за машиной.

Я долго всматривался в окна гостиной, а затем снова заметил отблеск белого света, который тут же исчез.

Тяжело дыша, я ждал, выглядывая из-за капота автомобиля.

Свет снова вспыхнул. На этот раз он не гас несколько дольше.

Кто-то ходит по гостиной с фонариком!

Кто это может быть?

Точно не женщина из деревни. Ей незачем красться по дому в темноте. Она бы просто включила свет.

Теперь я по-настоящему разволновался. Пригибаясь пониже, я выбрался из-за «линкольна», пересек асфальтовую площадку, удаляясь от виллы, и в итоге оказался под благословенной сенью громадного куста гортензии, спрятался за ним и снова принялся всматриваться в окна.

Луч света двигался по гостиной так, как будто неведомый визитер что-то искал.

Мне хотелось выяснить, кто он. Меня подмывало подкрасться туда и застигнуть его врасплох, кем бы он ни был – вероятно, какой-то воришка, – но я понимал, что нельзя попадаться никому на глаза. Никто не должен узнать, что я побывал на вилле. Меня тревожил этот свет, блуждавший по всей комнате, но я понимал, что ничего не могу тут поделать.

Спустя минут пять свет исчез. Последовала долгая пауза, затем я рассмотрел высокую мужскую фигуру, выдвинувшуюся из парадной двери. Мужчина на мгновение задержался на крыльце. Было уже слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь, кроме черного силуэта.

Мужчина бесшумно сошел по ступенькам, приблизился к «линкольну» и заглянул внутрь. Зажег свой фонарик. Он стоял ко мне спиной. Я видел, что на лоб у него надвинута мягкая черная шляпа, но меня главным образом поразила ширина его плеч. Теперь я был рад, что не вошел в дом и не застиг его врасплох. Такой крупный парень более чем способен за себя постоять.

Свет погас, и мужчина отступил от машины. Я припал к земле, ожидая, что он двинется в мою сторону, направляясь к выходу в конце подъездной дорожки. Вместо этого он быстро и беззвучно пересек лужайку, и только я успел понять, что он идет к воротам в глубине сада, как в следующий миг его поглотила темнота.

Озадаченный, смущенный, я таращился ему вслед, затем, осознав, что время уходит, а мне надо обратно в Рим, я выбрался из своего укрытия и заторопился к кованым воротам, ведущим на шоссе.

Всю дорогу до Сорренто я недоумевал по поводу этого визитера. Точно ли это вор? Или этот человек как-то связан с Хелен? Ответов на эти вопросы не было. Единственное, что утешало меня в этой загадочной истории, – меня так никто и не заметил.

До Сорренто я добрался в десять минут одиннадцатого. Я бежал бегом, шел, снова бежал и был едва жив от усталости, когда вошел в здание вокзала. Последний поезд до Неаполя ушел десять минут назад.

У меня был час и пять минут, чтобы каким-то образом добраться до Неаполя. Я забрал свой чемодан из камеры хранения, старательно отворачивая голову, чтобы служащий не смог меня как следует рассмотреть, а затем вышел в темный двор за вокзалом, где стояло одинокое такси. Водитель дремал, и я сел в салон раньше, чем он проснулся.

– Дам двойную цену и пять тысяч лир чаевых, если окажемся на вокзале Неаполя раньше поезда в одиннадцать пятнадцать, – сказал я ему.

Нет в мире водителей более бесшабашных, отчаянных и опасных, чем итальянцы. Когда бросаешь итальянскому таксисту подобный вызов, остается лишь сидеть с закрытыми глазами, сжавшись в комок, и молиться.

Таксист даже не обернулся, чтобы на меня посмотреть. Он весь напрягся, нажал на кнопку стартера, выжал сцепление и рванул со станционного двора, едва не подняв автомобиль на дыбы.

На протяжении примерно двенадцати миль дорога от Сорренто напоминает по форме свернувшуюся змею. Здесь имеются крутые виражи и резкие развороты на сто восемьдесят градусов, а места хватает, чтобы два автобуса разминулись при условии, что они остановятся, водители высунутся из окон и проползут мимо друг друга на черепашьей скорости.

Мой таксист мчался по этой дороге так, словно она была совершенно ровной и прямой, как линейка. Он не убирал руку с клаксона, свет фар предупреждал о его приближении, однако было несколько моментов, когда мне казалось, что пришел мой последний час. Чистое везение, что нам не попался навстречу рейсовый автобус, иначе мы разбились бы в лепешку.

Как только мы выехали на автостраду до Неаполя, все стало проще простого, и я смог немного расслабиться. В этот час сильного движения не было, и такси с ревом и урчаньем неслось минут тридцать на скорости восемьдесят пять миль в час.

На окраине Неаполя мы были без пяти одиннадцать. Наступил решающий момент гонки, потому что Неаполь в любое время суток славится своим плотным и неспешным движением. И вот тут мой водитель доказал мне, что он не просто опасный и отчаянный, но еще и совершенно безразличный к человеческой жизни и здоровью.

Он разрезал поток машин так, как горячий нож разрезает масло. Тот факт, что остальные итальянские водители были напуганы, лишь подчеркивал его неистовую безжалостность. Ни один итальянец не уступит по доброй воле дорогу другому, но в этом случае они, кажется, были счастливы убраться с нашего пути куда подальше, и до самого вокзала мы неслись под визг чужих шин, скрежет тормозов, гудки клаксонов и гневные вопли.

Я был удивлен, что патрульные никак не реагировали. Может быть, потому, что такси скрывалось из виду раньше, чем они успевали поднести свисток ко рту.

Мы были на вокзале в пять минут двенадцатого, и водитель, ударив по тормозам и юзом остановив машину, с широкой улыбкой обернулся ко мне.

Я успел надвинуть шляпу на глаза, да и в салоне такси было темно. Я знал, что водитель не сможет меня опознать.

– Ну как, синьор? – спросил он, явно в восторге от самого себя.

– Фантастика, – выдохнул я, запихивая ему в руку пачку замызганных тысячных купюр. – Отличная работа, спасибо.

Я схватил чемодан, выскочил из такси и рванул по тротуару на вокзал. Купил билет и помчался по платформе к уже поданному поезду.

Четыре минуты спустя я сидел в одиночестве в грязном вагоне третьего класса, наблюдая, как огни Неаполя исчезают вдалеке.

Я возвращаюсь в Рим!

Большие голубые глаза Джины широко раскрылись, когда она увидела меня в дверном проеме.

– Боже, Эд!

– Привет.

Я закрыл дверь, подошел и сел на край стола. Какое облегчение – вернуться в родные стены. Я ощущал себя защищенным в этом аккуратном, отлично организованном офисе.

Шесть кошмарных часов я провел у себя на квартире, обливаясь потом. Переживать наедине с собой смерть Хелен оказалось тяжело.

– Что-то случилось? – отрывисто спросила Джина.

Как бы мне хотелось рассказать ей, насколько все плохо!

– Да нет, ничего не случилось, – ответил я. – Не смог найти гостиницу в Венеции. Позвонил в турагентство, там сказали, ни малейшего шанса вписаться куда-нибудь на короткий срок, поэтому я решил махнуть на Венецию рукой. А потом подумал, что смогу немного поработать над своим романом. И так воодушевился собственной мудростью, что проработал без остановки до трех ночи.