Неделю спустя голодный и оборванный Тарновский вывалился из кустов к рыбацкому табору в устье Бешенки. Искусанного гнусом и дрожащего от холода мальчишку накрыли бушлатом, посадили к костру и сунули в руки миску с ухой, в которой плавал большой кусок горбуши. Когда в миске показалось дно, у Глеба наконец-то спросили: «Ты кто?»

Тарновского приняли в рыбацкую артель зуйком, то есть мальчиком на побегушках. Он делал всё – от стряпни, до починки сетей. Встав раньше всех, в холодных предутренних сумерках Глеб с двумя такими же мальчишками, сыновьями рыбаков, шёл с вёдрами к речке, разжигал костёр, подвешивал над огнём казаны с кашей и водой для чая. Из-под навесов выбирались заспанные мужики, почёсываясь и покашливая, шли по нужде, умывались и садились к костру завтракать. День начинался. Глеб оставался в таборе на хозяйстве, перемывать посуду и следить за коптильней, либо вместе со всеми шёл к лодкам, ставить сети на горбушу. Вокруг вздымались сопки немыслимой красоты, шумела река, рыба играла на перекатах, стремясь по течению вверх, к заветным нерестилищам. Но тяжкий однообразный труд в ледяной воде убивал любую романтику.

Зиму Глеб прожил в доме кормщика, деля время между школьными учебниками и работой на берегу, где мужики чинили вытащенную на берег шхуну, основательно потрёпанную во время летней путины. Изучение геометрии для Глеба сочеталось с пошивом парусов, а органическая химия наглядно дополнялась приготовлением вара для осмолки днища. На следующий год Глеб вышел в море полноправным членом артели.

В начале лета, через несколько дней после особенно долгого и жестокого шторма, к поселковому пирсу подошла потрёпанная кавасаки. Расшатанный корпус лодки тёк, как решето, единственный парус, размером чуть больше простыни, держался на обломке мачты в половину от своей нормальной длины. Рыбаки вылезли на пирс и рассказали, как их унесло штормом к Хоккайдо. Там они три дня ждали затишья, чтобы пуститься в обратный путь, но не это оказалось самым примечательным в истории рыбаков. Из бухты рыбаки разглядели опоры высоковольтной ЛЭП, на которой всё ещё висели провода.

К тому времени мародёры основательно исследовали развалины прибрежных городов и очистили их от всего сколько-нибудь ценного. Уже не приходилось рассчитывать на такую удачу, как нетронутый склад или магазин. Но мародёры ещё могли поживиться, если вдали от обитаемых мест удавалось найти брошенное судно, цистерну с нефтью или, как в случае с рыбаками, заметить среди гор линию электропередач с медными проводами. В доме кормчего устроили военный совет, под забористое местное пиво рыбаки решили идти на Хоккайдо за медью.

После трёхдневного перехода морем лесистые вершины острова приподнялись над горизонтом, и русская шхуна легла в дрейф, дожидаясь ночи. В кромешной тьме, руководствуясь скорее инстинктом, чем компасом, кормчий подвёл судёнышко к берегу и высадил десяток мародёров, вооружённых чем попало, от калашниковых до древних гладкоствольных самопалов с курковыми замками. Едва небо над горами посерело, шхуна ушла в море, чтобы не привлекать внимание аборигенов.

Солнце поднялось над вершинами, на фоне гор мародёры различили ажурные опоры ЛЭП. Но провода на них отсутствовали. Их срезали незадолго до прибытия русских, или провода просто померещились рыбакам. Незадачливые мародёры решили обшарить живописные руины городка в излучине реки. На беду, городок оказался вполне обитаем. На русских набросилась толпа вопящих и размахивающих палками японцев. Мародёры открыли беглый огонь, поле боя заволокло клубами дыма от чёрного пороха, которым рыбаки снаряжали самодельные патроны.

У Глеба было двуствольное курковое ружьё, состарившееся ещё до войны. Из дымовой завесы на парня выскочил молодой японец в пеньковых сандалиях, штанах до колена и коротком кимоно. Японец занёс обрезок арматурного прута, Глеб отшатнулся и выпалил в нападающего из двух стволов сразу. Отдачей парня толкнуло назад, он провалился в колодец, совершенно не видимый под зарослями плюща и слоем опавшей листвы.

Бой наверху завершился. Уцелевшие японцы скрылись в зарослях бамбука. Рыбаки озадачились вопросом: куда пропал их подкидыш? Дыра, в которую провалился Глеб, оказалась смотровым колодцем кабельного коллектора, нетронутого мародёрами. Вдоль его железобетонных стен тянулись толстые силовые кабели. Добытой в коллекторе меди хватило, чтобы артель купила новую шхуну. Осенью, когда завершился нерест горбуши, рыбаки ещё раз ходили к японским берегам, и снова невероятная удача сопутствовала парню: извиваясь ужом, Глеб протиснулся через брешь в ничем не примечательной стене и оказался в нетронутом складе готовой продукции. В тёмном просторном помещении рядами стояли довоенные станки в герметичной заводской упаковке. Каждый такой станок во Владивостоке стоил больше, чем всё имущество артели, включая лодки, дома, коз и огороды с картошкой.

Своей долей в добыче Глеб распорядился неожиданно разумно для деревенского парня – оплатил учёбу во владивостокской мореходке. Через пять лет Тарновский ушёл четвёртым помощником на вооружённом пароходе к берегам Канады. Там, в доках Ванкувера, русских дожидался караван с товарами из глубины континента.

При выходе из пролива Джорджия на пароход навалились два рейдера под флагом морского барона из Акапулько. Снаряд разорвался в рубке, уложив офицеров и рулевого. Тарновский с мутными от контузии глазами перехватил свободно вращающийся штурвал и заорал благим матом:

– Принимаю командование на себя!

От страшного вопля «четвертака» на судне не изменилось ровным счётом ничего. Машины работали, как и прежде, механики по пояс в воде заделывали пробоины, а на палубе комендоры, как черти, в дыму и в кровище отбивались от рейдеров с двух бортов разом. Получая плюху за плюхой, пароход вошёл в полосу тумана и пропал из виду. Радаров у мексиканцев не было, преследовать пароход вслепую они не рискнули. Привезённого добра хватило, чтобы акционеры пароходства приумножили свои капиталы вдвое, а за Тарновским закрепилась репутация удачливого офицера и как минимум не труса. Много лет подряд Глеб вёл земноводную жизнь морского добытчика, он охотился на «купцов» с враждебных берегов или, высадившись в мёртвой бухте, вёл команду мародёров вглубь континента. Когда потребовалось назначить капитана на «Громобой», совет акционеров не сомневался ни минуты: во всём Владивостоке не нашлось более опытного командира, чем Тарновский. Но до сих пор он иногда просыпался с бешено колотящимся сердцем. Капитану снился один и тот же кошмар – медведь, пожирающий его отца и мать на берегу таёжной речки.

Ранним утром, когда тусклый предутренний свет осветил барак сквозь узкие окна-бойницы, капитан вышел в кубрик. Тарновский остановился у койки баталёра и тряхнул спящего за плечо.

– Вставай, Руслан. Надо прогуляться.

Руслан, невысокий и сухощавый, с большой бритой головой и неистребимой синевой на щеках, мгновенно проснулся и стал одеваться. Под недоуменным взглядом вахтенного капитан и баталёр вышли из барака. Утро выдалось холодным. Ветер с моря трепал прибрежные кедры, свистел в растяжках радиомачты, забирался под одежду, выдувая тепло. Грозно шумел прибой. На гальке дрожали клочья пены, обсыхали бурые охапки водорослей и склизкие медузы. Сквозь занавесь облаков над морем едва пробивался свет восходящего солнца.

– Через три дня Цепов отправится через тайгу в Рудный, – сказал Тарновский.

Баталёр кивнул. Он знал о затеянном Кульбакой предприятии.

– Ты отправишься с ним. Как доберётесь до посёлка, дождись, когда Артём найдёт каталог, и убей его.

В тусклом свете разгорающегося рассвета большая лысая башка Руслана со впалыми щеками и глубоко посаженными глазами неприятно напоминала череп.

– Маша пойдёт вместе с Артёмом, – напомнил баталёр. – Её тоже кончать?

– Да.

– Когда я их кончу, мой долг можно считать оплаченным?

– Да.

Баталёр осклабился странной и неприятной улыбкой – улыбались только губы, а глаза оставались неподвижны и холодны.