То ли Петя жил какой-то своей особенной внутренней жизнью, то ли зазнался как единственный чересчур успешный артист, но, чем больше я начинал его любить, тем независимей и самостоятельнее он становился. Мне это было очень обидно. Когда его (уже из большой коробки на кухне, где он проводил большую часть своего времени) выпускали поноситься по комнате, я начинал его задирать, топая на него ногами и загоняя в угол. Однажды он меня очень больно клюнул. Я промолчал и стерпел, но с тех пор на прогулку его выводила одна бабушка. Наши отношения охладели. Я увлекся чем-то другим (кажется, мне подарили летающий вертолет со стартером) и Петино присутствие в квартире волновало меня не больше, чем присутствие телевизора, когда по нему не показывали мультфильмы. Такой вот тупой народ эти дети!

В квартире № 22 (что в лото называется «два гуся», а в карточной игре в «Очко», мягко выражаясь, что ты проиграл) по площадке наискосок и напротив нашей квартиры жил заядлый дачник – наш сосед (Царствие ему Небесное) Сергей Федорович. Лето подходило к концу. Кому и как в башку влетела такая мысль, по-моему, ему, но, однажды, когда я проснулся после ненавистного послеобеденного сна, я услышал в коридоре его голос:

– Я отлично рублю головы! – и больше ничего.

Не нужно много фантазии, чтобы догадаться о какой голове шла речь. Я нарочно несколько пространно начал этот рассказ, потому что, как сказал один Художник, если на сцене ружье, то оно обязательно выстрелит, а если в рассказе петух, то его обязательно сожрут – это уже мое личное наблюдение. Но дело не в этом и даже не в том, что несколько дней подряд (четыре десятка с лишним лет тому назад) я, наотрез отказываясь спать после обеда, по два часа стоял в прихожей и дежурил около дерматиновой двери, за всеми подглядывал, подслушивал их разговоры. Произошло, вероятно, то, что должно было произойти. Я никому не сообщил о своем знании, о том, что меня волнует. Мне было стыдно за свое напускное равнодушие. Никому и в голову не пришло о чем-либо меня спросить.

«Товарищ, не в силах я вахту стоять, – сказал кочегар кочегару», – такое недоразумение случилось со мной в один из дней. Я проснулся, вскочил, побежал на кухню и никого на привычном месте там не обнаружил, не было уже даже коробки. На кухне стало светлее и просторнее. Почему-то я не заплакал, а просто-напросто помрачнел и замкнулся. Ничего уже нельзя было сделать. Через несколько лет мне рассказали, как Петя с отрубленной головой минут пять носился по двору, натыкаясь на свои металлические игрушки, а все соседи (не знаю с каким чувством, но также) стояли и смотрели на него.

На ужин был суп. Мы все сидели за столом, у всех дымились тарелки. Дымилась и у меня. В моей – был один бульон, в котором плавал отрезанный вареный гребешок – как самый маленький в семье, я, видимо, имел на него право.

Я не сказал еще, что помимо зефира, сыра и разной другой чепухи, я до тошноты не мог терпеть куриного супа. Отказаться от этой тарелки было невозможно. Конечно, у меня был шок, но в то время я никак не мог квалифицировать свое состояние. Я плотоядно и медленно жевал этот скрипящий на зубах гребень, большой ложкой, изредка прихлебывая бульон. Все жаловались на жесткое мясо и сетовали на то, что нужно было варить курицу.

Я до сих пор не могу понять почему в тот раз мне впервые понравилось это блюдо.

Теперь я совершенно спокойно покупаю в кулинарии кур (петухов, кажется, не продают), спокойно ем зефир, вафли, пастилу, овсянку, ищу сыр с крупными дырками и не люблю что-то совершенно другое.

Стремительно меняются наши вкусы.

P. S. Около семи лет назад Сергей Федорович переехал со своей женой (Царствие уже и ей Небесное) в квартиру поменьше в соседнем доме и вскоре умер. Мои родители ходили проститься с ним. В морг его почему-то сразу не забрали, а сделали укол формалина – наверное, существует такая технология. Он лежал на столе в гостиной. На голове у него был надет прозрачный полиэтиленовый пакет, перехваченный на горле резинкой. Я ничего не хочу этим сказать. Но как-то странно все это. Странно.

Павел Исаевич.

– А у меня, например, не так давно пасхальные яйца на кухне протухли. И выбирал вроде бы лучшие и варил долго, и освятил как положено, в холодильник определил на почётное место. Ан – нет! Но не должно же было по всем законам такое случиться! Ну не бывает такого!

Пётр Исаевич.

– Иногда, знаете, и такое бывает, чего и быть-то не может! Вот только ничего не понял сейчас, ей Богу!

Пётр Исаевич.

– Соплежуйство, опять какое-то! События бессознательного прошлого! И опять – смерть в результате! Хотя бы и петуха третьего. Одного из всех цыплят выжившего!

Павел Исаевич.

– Не соплежуйство, а групповое мясоедение в дни Успенского Поста, скорее! И вполне себе всеми осознанное. А Вы никогда не задумывались, что жизнь в конце концов именно этим и заканчивается?! Каким бы циркачом не был, а сожрут тебя «по-любасу» свои же собственные друзья в результате! С голодухи или так из любопытства праздного просто… Но – «Дело не брюхе, а в духе!»

Пётр Исаевич.

– Да уж и не подавятся! Точно! Жаль только вот мальчонку… Тут ведь как и посмотреть-то, но никогда это Послушание ни к чему хорошему не приводило!

Павел Исаевич.

– А Вы с такими заявлениями всё же поаккуратнее, Пётр Исаевич! «Бог – не Мирошка…»

Удивительная пора – детство. Иногда, к случаю, вспомнишь, и сердце начинает съеживаться, как и ты сам много лет назад в чистой постели после ванной; сладкое время. Но это только сейчас, когда о нем вспоминаешь. Вообще быть ребенком очень тяжело. Что-то тебе еще недоступно, что-то скрыто, что-то намеренно скрывают, и во все хочется сунуть нос, понюхать, в буквальном смысле этого слова.

Хочется сделать что-нибудь такое, чтобы тебе завидовали, приподняться над собою на носочках, хотя бы в лице друзей-приятелей, взрослым ведь мало в чем можно открыться. Помню, как мы с родителями отдыхали на туристической базе, и я бегал в кабинки для переодевания, якобы отжать трусы (я и купался из-за этого чаще, синел уже, а купался), а на самом деле – подглядывал в дырочку от сучка за переодевающимися там тетками и девчонками. За одной (я имею в виду девочку) так и не смог (три дня пытался) и влюбился в нее по уши. Звали ее Даша. Потом, как на счастье, выяснилось, что наши родители были знакомы, мы разговорились по дороге из столовой, и она тоже влюбилась в меня, не знаю почему, может быть, я как-то особенно смотрел на нее (раздевал глазами). Судя по фотографиям, в том возрасте я был совсем невзрачный. А она была на год старше и очень красивая. Накануне окончания смены мы сидели с ней в темноте на скамейке у берега. Она ко мне и придвигалась, и мы долго молчали, и я чувствовал, как она хочет, чтобы я поцеловал ее (в губы, прямо в губы!), а я так и не смог. Сделал вид, что не понимаю. Мои родители продлили путевки. Она уехала, а я ходил по лесу и плакал. Так и ношу это в себе до сих пор. Уже не ношу. Но это из области детского романтизма. Существовали и куда более изощренные способы потянуть одеяло жизни на себя. Все от желания вершить свою личную, интимную жизнь, которой можно делиться или из хвастовства, или рассказывать в ответ тем, кто только что поведал тебе свою тайну, или не рассказывать вовсе. Соперничество!

Вообразите, себе год примерно 1982, Брежнев, галстуки и все такое, но от этого меньше не стоит. Это сейчас мы многое могли бы сделать просто за деньги, а во втором, пятом классе, как ни крути, в голове то Таня, то Марина, то Наташа и все ждешь седьмого, восьмого, девятого, чтобы взять ее за руку или потрогать за попу, боишься, что не разрешит. Но это ты, а некоторые не дожидались. Вот и ходишь оплеванный, как дурак, после школы табуном к кому-нибудь в гости (пока нет родителей), смотришь, как какой-то Карен из параллельного класса твою Мечту прямо в форме на кровать в родительской спальне заваливает, между ног щупает, а она ему! улыбается. И родинка по лицу её, как бескрылая муха мечется! Экстремально! Но совершенно об этом не жалею.