- Кого несете? - спросил я.

- Старшего политрука, - ответил один из бойцов. - У него тяжелое ранение в грудь, нужна срочная перевязка.

Старший политрук бредил. Он то подавал какие-то команды, то бормотал что-то невнятное.

Я спросил майора, все ли люди вышли. Он ответил, что, должно быть, все, так как вот этот старший политрук возглавлял группу прикрытия.

Опасаясь, как бы гитлеровцы не ворвались вслед за вышедшими из окружения на наш передний край, я отдал распоряжение срочно заминировать проходы в минных полях и усилить наблюдение. Всему личному составу роты приказал находиться на своих местах у оружия вплоть до особого распоряжения.

Пригласил майора пройти в мою щель, укрытую сверху несколькими плащ-палатками. И здесь при тусклом свете коптилки, сделанной из гильзы сорокапятимиллиметрового снаряда, рассмотрел его. Лицо у майора темно-серого цвета. Гимнастерка на правом плече разорвана, в просвете дыры видно тело, покрытое запекшейся кровью. Правая рука от запястья до локтя забинтована, покоится на ремне, перекинутом через шею.

- Я начальник оперативного отделения восемьдесят первой стрелковой дивизии, - представился майор. Затем кивнул в сторону раненого политрука. А он - комиссар штаба. Вывели часть дивизии из окружения. С нами знамя одного из полков. Что касается людей... Перед началом прорыва с нами было триста двадцать семь человек. Сколько вышло - не знаю.

Майор умолк и посмотрел на застонавшего политрука. Затем продолжил:

- Прошу вас, товарищ лейтенант, оказать помощь всем раненым. И пусть кто-нибудь проводит меня к вашему командиру полка.

В эту минуту к нам в щель протиснулся санинструктор роты. Ни слова не говоря, опустился на колени, разрезал ножницами гимнастерку на груди у старшего политрука. С левой стороны у того кровоточила большая осколочная рана.

Политрук при прикосновении к ране бинта очнулся, приоткрыл глаза, застонал. Потом спросил, с трудом разжимая губы:

- Где я?

Майор наклонился, назвал его по имени и отчеству, ответил:

- У своих. Вышли-таки из окружения.

- Хорошо, - со вздохом облегчения произнес старший политрук. И тут же судорожно откинул голову, вытянулся...

О просьбе майора я доложил командиру батальона.

- Пусть связной приведет его ко мне, - сказал комбат. - Старшего же политрука похороните. И проверьте, не остался ли кто из раненых на нейтральной полосе.

Майор поблагодарил за оказанную ему помощь и в сопровождении связного убыл на командный пункт батальона. А я, вызвав к себе командиров стрелковых взводов, приступил к эвакуации раненых из нейтральной полосы.

В это время к нам подошел командир саперного взвода, который со своими людьми все это время находился у проходов и пропускал через них выходивших из окружения. Он доложил, что по проходам прошел двести пятьдесят один человек. Из них сорок четыре тяжелораненых. Затем спросил, все ли проходы заминировать. Я объяснил ему обстановку и приказал оставить пока по одному проходу с дежурными саперами перед 1-м и 2-м взводами. А средний между ними закрыть. Для эвакуации раненых хватит и двух проходов.

* * *

По ходу сообщения послышались шаги. Затем появились два силуэта. На окрик часового: "Кто идет?" - последовал ответ: "Свои, к командиру роты".

- Я к вам, товарищ лейтенант, - сказал, подходя, первый. Это был капитан из окружепцев. - Имеется просьба. Командир группы прикрытия старший лейтенант Мурашов, вот его друг, - капитан качнул головой в сторону своего напарника, тоже старшего лейтенанта, - погиб буквально перед проволочным заграждением. Его тело вынести не смогли. А нельзя ли сделать это сейчас? Пусть старший лейтенант пойдет с вашими людьми и укажет им то место.

Я отдал соответствующее распоряжение, и старший лейтенант ушел с бойцами в ночь. Мы же с капитаном направились на мой наблюдательный пункт. Дорогой я попросил рассказать обо всем, что ему удалось увидеть по ту сторону фронта. Капитан ответил, что у него есть даже карта с нанесенной обстановкой, он покажет ее мне, а если надо, то и отдаст для передачи в штаб полка. Правда, обстановка нанесена на немецкую карту, так как наших карт Подмосковья у них не было. Вот и пришлось добывать у врага.

- Кстати, вы видели немецкие карты? - спросил меня капитан.

- Нет.

- Они у них какие-то однотонные, не то что наши. На нашу посмотришь сразу видно, где лес, где болото, где возвышенность какая. Быстро можно определить и крутизну скатов, и магнитное склонение. А вот у них... К их картам надо привыкнуть.

Мы подошли к наблюдательному пункту. В землянке нас встретил старшина роты.

- Ужин, товарищ лейтенант, - доложил он. - Во взводы я его отправил в термосах с посыльными. И по сто граммов на человека.

- Это как прикажете понимать? - удивленно спросил я старшину. Водка...

- Так точно. Начпрод полка сказал, что есть приказ свыше выдавать ежедневно на каждого красноармейца и командира по сто граммов водки. Чтобы, значит, грелись люди. Только вот хочу спросить вас, товарищ лейтенант, когда лучше выдавать ее, утром или вечером?

- Вечером, старшина, вечером. Днем пока еще тепло, а ночи уже стоят холодные.

Старшина Ершов был тоже срочной службы, этой бы осенью у него истек срок, и он уехал бы домой. Но - война!

Родом Ершов с Алтая. Как и все сибиряки, был малоразговорчивым. Но очень душевным человеком. В роте его любили все бойцы. Среднего роста, коренастый, он подчас наравне со всеми отрывал траншеи, оборудовал огневые позиции. Хотя мог бы и не делать этого. У старшины иной круг забот. И вот сейчас...

Я предложил капитану поужинать. Тот охотно согласился.

- Двое суток во рту ни крошки не было, - сказал он, снимая с плеча трофейный автомат.

После ужина капитан вынул из-под гимнастерки измятую карту, разложил ее на столе, расправил ладонями и поближе пододвинул к ней коптилку. При тусклом свете не сразу можно было разглядеть не только что-либо из нанесенных на карту данных обстановки, но и саму карту. С непривычки ее трудно было и читать. Да, капитан говорил о немецких картах правду.

Но вот глаза несколько привыкли к нерусскому шрифту. Начала вырисовываться нанесенная капитаном обстановка. Карта пестрела кружочками, стрелочками, подписями, сделанными плохо заточенным карандашом. Они подсказывали, что обозначает тот или другой знак, а также время суток и даты.

Те данные о противнике, которые интересовали меня, я нанес на свою карту. Потом сказал капитану:

- Все это нужно бы показать командиру полка. Да и для вышестоящих штабов карта представляет большую ценность.

Капитан в знак согласия кивнул головой.

За ужином он рассказал, при каких условиях их дивизия попала в окружение и как они с боями пробивались к своим. А затем спросил меня, давно ли я воюю, насколько прочна наша оборона.

- Двое суток ведем бои с фашистской моторизованной дивизией. Пока держимся, - ответил я. - А те танковые части, которые, как вы говорите, движутся к фронту, видимо, главные силы четвертой танковой группы врага.

- Вот оно что! - протянул капитан. - Значит, надо скоро ждать настоящего наступления... Что ж, держись, лейтенант! А я пошел, дела, сказал капитан, пожимая на прощание мою руку...

На следующий день в роту прибыло тридцать восемь человек пополнения. Их привел младший лейтенант Гужва. Среди прибывших было и четыре сержанта. Мы с Сафроновым сразу же побеседовали с людьми, рассказали им про дивизию, полк, о последних боях. Большая половина пополнения прибыла после излечения из госпиталей, другие - вышедшие из окружения. Люди обстрелянные. Что ж, это очень хорошо.

Пополнение распределили по взводам. Теперь в роте стало уже шестьдесят восемь человек. А утром - новая радость. Начальник артвооружения полка прислал отремонтированный станковый пулемет. С учетом приданных в роте теперь имелось четыре "максима". Уже сила!

* * *

Позвонил комбат Клетнов, сказал, что на усиление пришлет ко мне взвод противотанковых ружей. Я поинтересовался, что же это за ружья.