Дальнейшее командование, как и следовало ожидать, взяла на себя заведующая:

– На схватке надо сильно потужиться.

Я её послушалась и стала вытуживать ребёнка изо всех сил. Перед самым появлением на свет первой девочки меня охватил страх. Не знаю, почему, но так происходило во всех моих родах. Я истошно завизжала.

– Не ори! – прикрикнула заведующая. – Детей напугаешь.

Первая девочка появилась на свет в 23 часа 9 минут. Она издала слабые звуки, похожие на мяуканье котёнка. Заведующая быстро перевязала материнский и плодовый концы пуповины во избежание кровопотери.

– О, какой хорошенький! – обрадовалась реаниматолог. – Сейчас мы проведем все необходимые мероприятия, только потом крестим, – посмотрела она на меня, боясь моей реакции.

– Конечно, – ответила я. Тут в глазах реаниматолога засветилась радость, что я не совсем полоумная мамаша и в моей голове имеется какой-то здравый смысл.

Тем временем мне предстояло родить ещё одну девочку.

Первым из двойни обычно рождается слабый ребёнок. Так премудро распорядилась природа. Более сильному ребёнку предстоит пережить более трудные испытания в родах. За второго ребёнка из двойни всегда больше переживают: как бы не произошла преждевременная отслойка плаценты, затягивание узла на пуповине плода, что может стать причиной асфиксии и смерти.

Первая девочка из близняшек была меньше по весу и, как мне казалось, слабее вследствие маловодия. Вторая же должна была быть больше по весу. И я надеялась, что она более сильная и роды перенесёт хорошо. Врач же говорила, что наоборот, у ребёнка из двойни при многоводии бывает больше проблем.

Дальнейшие действия врачей после рождения первой девочки были настолько быстрыми, как будто надо было поставить новый скоростной рекорд по принятию родов.

Заведующая проколола пузырь, и из меня вылилось огромное количество вод. Вылившись из ёмкости, которую врачи подставляли, воды попали и на медперсонал, стоявший рядом.

– Ну, что? Всех окрестили? – съязвил врач, стоявший рядом. – Только православные настолько фанатичны, что сразу желают покрестить своих детей, – добавил он.

Справа от меня врач быстро сделала УЗИ, чтобы определить расположение ребёнка:

– Голова, – это означало, что мне повезло, и ребёнок перевернулся, как надо. На последнем УЗИ она лежал ногами вниз. При этом врачи всегда подчеркивали, что вод настолько много, что она плавает, как в бассейне и может перевернуться как угодно.

– Сейчас надо будет на схватке сильно потужиться, – сказала заведующая, – родить надо за одну схватку.

Схватка. Потуги. Вторая девочка появилась на свет в 23 часа 15 минут. Звуки, издаваемые ею, были намного слабее, чем у первой девочки. Её забрали реаниматологи к себе на стол.

Последний период родов, рождение последа, прошёл быстро и без осложнений. В этот раз роды обошлись без разрывов и разрезов: дети-то были совсем маленькими.

Я очень боялась, что детей увезут от меня и не дадут покрестить. Но всё вышло, как я просила. Сначала мне поднесли девочку, которая родилась первой. Вес её был всего лишь 1225 грамм. Рост 36 сантиметров. Я никогда до этого не видела килограммового ребёнка. Выглядела она очень слабой, но у неё был ясный взор, глаза смотрели прямо на меня. Как позже я узнала из выписки, «оценка по шкале Апгар 4/5 баллов».

Как назвать девочек, мы решили уже давно. Хотелось дать имена таких святых, между которыми была тесная связь в их земной жизни. А также чтобы в нашей семье их знали и почитали. Как нельзя лучше на эту роль подходили святая праведная Анна, мать Пресвятой Богородицы, и сама Пресвятая Богородица, Мария, столь любимая мною с детства.

В православной традиции в России не принято крестить девочку Марией в честь Пресвятой Богородицы, это считается непозволительной дерзостью. Однако же в Греции, где православие закреплено в Конституции как государственная религия, позволяют себе такую «дерзость». В связи с этим мы решили, что и нам тоже можно.

Девочки были названы по старшинству: первая Анной, вторая – Марией.

Итак, прочитав необходимые слова молитв, я капнула пару капель на малышку. Краткий чин крещения занял у меня всего около минуты. Наверное, никто из присутствующего медицинского персонала никогда не видел такого. Если до этого в третьем роддоме при крещении было понятно, что люди видели это много раз, и для них это неудивительно, то здесь чувствовалось, что большинство врачей находятся в шоке от происходящего.

После первой малышки мне поднесли вторую. Вес второй был 1347 грамм. Рост 32 сантиметра. Но, несмотря на это, мне сразу стало понятно, что она хуже перенесла роды: её глазки косили, «разбегались» в разные стороны, выражение лица было абсолютно отрешённым, взгляд был в никуда. «Оценка по шкале Апгар 1/4 балла».

Покрестив вторую девочку, я на время успокоилась. Кто-то из врачей ушёл. Кто остался, тот молча сидел и о чём-то думал. Тут было над чем подумать: девочки выжили, несмотря на прогнозы врачей, в числе которых была и заведующая.

– А если бы сохранили беременность подольше? – обратилась я к ней.

– Возможно ли было ещё сохранять беременность?

– Мы не смогли бы остановить естественный процесс, роды всё равно бы начались, – ответила Вероника Александровна. Опять повисло долгое молчание. Я думала о том, что детям ещё долго быть в реанимации. Как же я смогу сохранить грудное молоко? Как? Скорее никак, не справлюсь…

– Как вы думаете, что делать с грудным вскармливанием? – обращалась я исключительно к заведующей.

После этого вопроса врач, писавший в карте, как прошли роды, разразился громогласным смехом. Это был тот самый молодой врач, который во время родов так нелестно отзывался о православных.

Проигнорировав неадекватную реакцию, я продолжила:

– Если всё будет хорошо, и дети выживут, то всё равно их отдадут мне не скоро, и у меня не получится справиться с лактацией. Слишком сложный это процесс. Может, стоит прервать лактацию таблетками?

– Пожалуй. Попросите родственников, пусть они принесут вам достинекс.

Я не помню всего, что ещё говорили врачи. Помню только, что заведующая сказала, что в реанимации можно покрестить детей нормально, а не как я сделала. Это означало по полному чину.

Меня, как и в прошлый раз, отправили в реанимацию, пообещав, что утром переведут в послеродовое отделение, если всё будет хорошо. Я как-то даже расслабилась, подумала, что всё самое страшное позади. Но не тут-то было.

ПИТ – палата интенсивной терапии. Она же реанимация для взрослых. Сюда попадали все после кесарева сечения и такие, как я.

Попав сюда, я тут же позвонила мужу, рассказала, как всё прошло. На меня, конечно, зашикали со всех сторон, что разговаривать по телефону нельзя. Подключили ко мне, как и в прошлый раз, монитор, накрыли одеялом, продавили матку. Кровь, которую я теряла, врачи специально измеряли, чтоб не проглядеть массивное кровотечение. Меня попросили снять рубашку, в которой я рожала. Вообще роженицы в реанимации лежали голые, прикрытые простынёй. Никогда так не приходилось мне ещё лежать в роддоме, и потому казалось очень унизительным.

Полночь. Мне приносят на подпись бумажку о переливании крови. Я смотрю на неё и думаю: неужели всё так плохо? Анестезиолог мне любезно разъяснила, что гемоглобин у меня низкий и обязательно надо сделать переливание эритроцитарной массы, а то я, мол, у них вся вытеку.

А я так устала. Боже, дай мне сил.

В переливании я не видела ничего опасного и страшного, поскольку никогда не сталкивалась с этим лично. Теоретические знания по этому вопросу, оставшиеся в малом количестве ещё со студенчества в моей голове, склоняли меня во всём слушаться медперсонал. Мелькнула мысль позвонить кому-нибудь. Но в такой поздний час совесть не позволила никого беспокоить. Да и вопрос вроде бы не стоил того.

Я подписала согласие на переливание. Принесли кровь, стали её нагревать. И тут одна медсестра стала почему-то на меня ругаться, как будто я отказывалась от переливания. Что-то там про Европу говорила и каких-то женщин, которые отказались от переливания. Я молча это слушала. Анестезиолог стала защищать меня, сказала, что вообще-то я согласилась на переливание, и чего зря ругаться.