– А спорим.

Я долго выбираю камень и в итоге поднимаю не самый огромный, но самый тяжелый. Здесь важна тяжесть. Пару раз подбросив его в руке, встаю чуть левее, чтобы солнце не било прямо в глаза. Конечно, из-за этого и угол урезается, зато я могу смотреть более нормально.

Прицениваюсь, еще раз подкидываю камень и со всей силы, на какую способен, кидаю его.

Мгновение – и слышится грохот битого стекла.

Я усмехаюсь, попирая языком щеку и протягиваю к покрасневшему Джиму руку:

– Гони мою десятку.

Тот бубнит и вытаскивает из кармана пару бумажек как раз тогда, когда из битого окна высовывается голова директора Патерсли. Увидев меня, он нисколько не сомневается в виновнике. Лицо его (как и лысина) багровеет, губы начинают трястись, точно он вот-вот расплачется:

–Это была последняя капля, Рамос! Немедленно ко мне в кабинет!

Хотя, разве я не подозревал, что так будет, когда кидал камень? Фыркнув, я сую десятку в карман и усмехаюсь парням:

– Ладно, я погнал.

– Скажи, что случайно получилось – дает самый идиотский совет Джим.

– Скажу, что ты у своей мамки случайно получился – бросаю я и захожу обратно в школу.

-1-

Теперь положение дел уже другое.

Касательно многого, но главным образом касательно безнаказанности. Если раньше мне удавалось обходиться исключениями из школы, выговорами, и занесением в личное дело, с суровыми предостережениями о том, что это отразится на моем будущем (ха-ха, было бы на чем отражаться) – то едва мне минуло 16 лет, в ход пошли исправительные работы.

Я так скажу: сумбурные обещания об испоганенном будущем и вполне реальное пахание прямо сейчас – это совершенно разные вещи. Причем, мне даже не дают выбора. У некоторых, кто оказывается периодически со мной на исправительных – есть выбор штрафа или работ, или типо того. Пусть за меня никто бы и не заплатил штраф, но мне такого выбора даже не давали.

За ту фигню, что делал я – самая мягкая мера была исправительные. И в принципе единственная.

Но едва попав туда впервые (через месяц после 16-летия) я понял, что работы ничем не отличаются от школы. Только тут не надо заморачиваться, и искать парней «по интересам». Потому что это уже «группа по интересам», в которую нас собрали. Каждый так или иначе дрался, воровал и сотворил какую-то другую дичь, за которую его здесь закрыли. Мы все из одного теста, потому оставалось лишь показать, что мое тесто самое взбитое и на пироги меня пускать следует в последнюю очередь.

Это оказалось нетрудно. Пара драк за «мекса», да к тому же через полгода я успешно нашел язык с куратором (это не сложно, когда куратор один и тот же, а я попадаю на работы с перерывом не больше недели) – и все в ажуре.

Честно признаться, со временем мне даже стало тут нравится. С парой парней я так сдружился, что после работ мы стали тусить вместе, и на работах тоже. В общем, выходило очень даже неплохо и наказание работами тоже очень скоро перестало быть для меня наказанием.

К тому же, порой я его воспринимал как школу. В школу я обязан был ходить – и сюда обязан. В школе я больше веселился, чем трудился – и здесь тоже самое. А учитывая, что в год, когда впервые встретил Питерсон, я школу и бросил – то исправительные работы вполне вписались в мой график. Только учитывая часы – скорее, как вторая смена.

А зачем мне нужна была старшая школа? Вузы, учеба и аттестаты неизменно вязались у меня с образом отца, который теперь вкалывает за копейки. Кроме отвращения, этот образ ничего не вызывал – соответственно, как и сама учеба. Я ушел по окончанию обязательной средней, и никуда после этого не подался, если «во все тяжкие» не считается.

Отцу в общем-то все так же наплевать. С недавних пор он даже перестал шибко-то парится о моем пропитании. Сам пожрет – а если ничего не осталось на вечер для меня, так его это и не трогает. Ну и ладно, даже своими карманными ухищрениями у меня порой денег водится больше, чем с его «честного» заработка и диплома отличника в рукаве.

Иногда (очень редко) я ловлю на себе его краткий взгляд. Испытующий – он будто пытается найти во мне что-то знакомое. Возможно, черты лица моей матери, которую он в глубине где-то все еще любит. Но кроме своих собственных ничего не находит. Подозреваю, он и сам-то к себе добрых чувств не вызывает, потому его отображение на мне тоже взор не радует. Будь я больше похож на мать, может пряников от него доставалось бы мне и больше.

Порой меня посещают мысли, как устроилась в это время жизнь матери и как она зажила – но имеют они исключительно любопытный характер. Во истину во мне нет живого интереса, участия или какого-то неравнодушия. С таким же любопытство я мог размышлять, какая кровать стоит у Анджелины Джоли в ее пентхаусе.

С девчонками тоже дела во многом изменились. Во-первых, по окончанию школы стерлась четкая граница моего возраста (в школе на нее указывал класс), а сам я где-то и выглядел чуть старше своих лет. У меня появились шансы кадрить старшеклассниц, и конечно же, я этим воспользовался. Вначале от любопытства – все-таки интересно испытать, что такое настоящий секс.

Первая моя девчонка – Джорджия – оказалась опытной. В свои 19 она перебрала чуть ли не пол округи, но мне почему-то все равно не понравилось. Она делала все либо слишком быстро, либо слишком медленно, а в конце еще так наскакалась на мне, что у меня все тело болело на следующий день. Благо, она не докучала – у нее была очередь желающих, и на мне ее свет клином не сошелся.

Опыт с ней я расцениваю скорее, как опыт с ночной дамой. Неудачный, но на что еще можно рассчитывать в первый раз?

Со второй девчонкой я крутил. Мара. Я познакомился с ней уже на работах. Ее зацепило мое бунтарство, а меня – ее грудь. Около месяца мы даже слонялись вместе – она с радостью встревала во все потасовки с нами (потому что делала это и до нас, иначе как еще загремела бы на работы), но именно из-за этого в конечном счете я ее и кинул. Ее стало слишком много в моей жизни для парня 16-ти лет, который только познал прелести свободной юности. Она была со мной на работах, она была со мной вне работ, и она частенько зазывала меня к себе на ночь, потому что жила с мамашей, а та сама постоянно отиралась у любовников.

Концентрация ее участия в моей жизни стала выше максимума, и потому я вовсе от нее отделался. Хотя, надо признать, секс с ней был, что надо. Она, как и Джорджия, умела многое, но при этом тонко понимала, что и как надо делать конкретно со мной. Думаю, когда я ее бросал, самое большое о какой утрате я жалел при этом – именно о невероятном сексе с ней. Но даже он не мог покрыть ее навязчивости.

Не прошло и месяца, как я завязал уже с другой, третьей по счету (я беру в расчет лишь с тех, с кем трахался – зачем забивать голову девчонками, которые и дать-то мне не успели?). Пожалуй, она была самой запоминающейся из всех (естественно, до того, как в моей жизни окончательно закрепилась Она). И тоже познакомился с ней на исправительных.

Ее звали Андреа Муро, и она была чертовски сексуальная штучка. На голову ниже меня, узкая талия, но при этом большая задница. На лицо не удалась, зато не навязывалась. Она появлялась тогда, когда я хотел, и испарялась тогда, когда я в ней не нуждался. Именно поэтому меня к ней неизменно тянуло даже спустя три месяца наших отношений (на тот момент мой рекорд).

Она была неутомима в сексе, готова ко всему новому, но при этом умела говорить и нет, когда ее что-то не устраивало. И это, вопреки всякой логике, возбуждало еще сильнее, чем покорное повиновение во всем. Она могла сказать «нет» на участие в какой-то рискованной авантюре, она могла сказать «нет» на какую-то деталь в сексе. Порой она могла сказать даже «нет» на очередную встречу, занявшись какими-то своими делами.

И черт возьми, как же это манило! Эта чертовка знала, как постоянно подогревать во мне интерес, потому не повторила участь Мары. Она не успевала мне надоесть, ее было немного, а порой даже мало. Она не была в чем-то особенной, но при этом притягивала, будто холодильник магнит.