Мрачным выражением лица я дал понять, что это не стало для меня открытием.

— Мне нужно продержаться пару месяцев. До моей апелляции, — сказал я.

— «Пару месяцев»? «До апелляции»? — переспросил Ши, устало закатив глаза.

Вздохнув, он нетерпеливо заговорил:

— Частное слово, такое впечатление, что я говорю с ребенком, который знает об этой жизни только из бабушкиных сказок! Ты что, бляха, придуриваешься? Я же тебе сто раз уже сказал! Нет в Содружестве никакого правосудия! Никаких судов, никакой полиции, никаких тюрем! Забудь! Все это — фикция, мишура, обман! Есть только тоталитарный режим! Только тиран, его прислужники, наемники и палачи! Ты — враг режима! Пленный! Они никогда не выпустят тебя отсюда живым! Все! Точка!

Я не нашелся с ответом. В этом жутком сюрреалистичном месте, цинично бросающем вызов всем достижениям человеческой культуры и философии последних нескольких столетий, и возвращающем тебя во времена Инквизиции, слова Анны Миллер о том, что апелляция может пересмотреть мой приговор под давлением общественности, казались сущим бредом. Как и ее убежденность в непогрешимости Уоллеса Патриджа.

Всю жизнь я тянулся к умеренности и находил аргументы против радикализма. Эта черта сохранилась у меня еще от отца. Но с каждым следующим этапом жизни аргументов становилось меньше. И, похоже, я уже дошел до той критической точки, когда отрицание радикальных идей зиждилось скорее на упрямой привычке, чем на объективном анализе окружающих реалий.

— Может, ты и прав, Ши, — наконец нехотя признал я. — Просто я еще не до конца с этим смирился.

— Лучше бы ты сделал это побыстрее, Дима, — посоветовал Ши. — Времени у тебя мало.

— Что ты предлагаешь? — прямо спросил я.

Кореец крепко призадумался.

— Здесь, среди нас — ты в безопасности. Уголовники к нам не суются. Но через 10 часов тебе предстоит выйти на смену.

— Работают здесь тоже все вместе?

— Нет. Работают бригадами, по восемь — двенадцать человек. Одна — две бригады в штольне, не больше. Бригады комплектуются не на добровольческой основе. Так что с кем ты будешь в одной упряжке — от тебя не зависит. Если судить по моему опыту — скорее всего, пару новых бригад сформируют из числа новоприбывших.

Перед глазами сразу же всплыли лица моих попутчиков.

— Тогда мои дела не очень хороши, — поморщился я. — Попробуют прикончить в шахтах?

— Это практически исключено, — покачал головой Ши.

— Судя по тому, что я видел, охранников не особо заинтересует, если кому-то «нечаянно» проломят голову киркой, или кто-то «споткнется и ударится о камень».

— На жизни зэков здесь всем тут похер. Тут в год до полусотни убийств, многие из них вообще на глазах вертухаев, и никто их не расследует. Но я не помню, чтобы хоть одно из них случилось во время смены. Работа в шахтах — священнодействие, которое почти всегда контролирует лично Экзорцист. И он не терпит никаких нарушений трудовой дисциплины. От начала до конца смены камеры секут за каждым движением, и ВИ автоматически предпринимает «корректирующие меры». Отвлекся от работы хоть на секунду — сразу скручивает боль. Не поддашься — ещё сильнее, пока орать не начнёшь, точно как поросёнок. Вздумаешь барагозить, набросишься на кого-то — это уже прямая дорога в секцию «С».

Несколько задумавшись, Ши добавил:

— Так что, скорее всего, это произойдет не в шахтах. Может быть, во время пересменки.

— Я буду готов, — заметил я, нащупав за поясом отобранную у одного из уголовников заточку.

— Заточку на смену взять не выйдет. Даже в заднице или если сделаешь кармашек в складках кожи. Там жесткий шмон, со сканерами — не пройдешь.

— Значит, и остальные будут с голыми руками?

— Да. Если, конечно, им вертухаи не подсобят.

— У меня есть некоторый опыт в рукопашке.

— Не сомневаюсь. Но если быки загонят тебе в угол большим шоблом, а особенно если одного или у парочки будет с собой перо — сам понимаешь.

Кажется, я уже начал привыкать к манере Ши рубить правду-матку.

— Среди новоприбывших нет наших парней, которые могли бы прикрыть тебе спину, — продолжил он задумчиво. — Ну разве что этот, как его там…

— Фрэнк? — догадался я.

— Ага. Мутноватый тип. После всех «подсадных уток», которых я повидал на своем веку, я к таким персонажам не питаю ни малейшего доверия.

— Мне он показался обыкновенным крикливым идейным идиотом.

— Это вполне может быть маской. Странно, когда столь ревностная идейность вдруг появляется на ровном месте. По биографии — заурядный обыватель, якобы из числа вяло сочувствующих нашим идеям, но этого надежно не проверишь. Почти четыре десятка лет жил себе и не высовывался. И тут вдруг всплыл в шумном и грязном деле, которое связано с… самодеятельностью… одной из ячеек. Выжил в заварушке, где большинство более надежных ребят погибло. Угодил сюда — и сразу начал лезть к нам без мыла в жопу. От этого так и пахнет эсбэшным дерьмом.

Я вынужден был кивнуть, признавая, что его слова не лишены логики.

— С другой стороны — это благодаря ему ты еще жив, — добавил Хон.

— Ну-ну, — из чистого упрямства не согласился я с такой категоричной оценкой. — Помощь, конечно, была не лишней. Но вообще-то я и так держал все под контролем.

— Ага. Конечно, — иронично усмехнулся кореец.

Тяжело вздохнул, он заключил:

— В общем, если он с тобой попадет в одну бригаду, поручим ему тебя прикрывать. Но спину ему не подставляй. Да и есть ли от него толк в драке?.. Выглядит мягкотелым.

— Пусть уж лучше не суется.

— Жалеть его не надо. Даже если он из наших — он здорово «накосячил». Вот пусть и искупает.

— Начинаешь говорить как Вахид.

— Я согласен с ним лишь в одном. Настоящие преступления заслуживают настоящих наказаний.

Я ответил мрачным кивком. С каждой минутой картина становилась все более ясной. Как бы я не крутился и не цеплялся за свою жизнь, вероятность прожить здесь несколько месяцев при столь сильной заинтересованности многих людей в моей смерти близилась к нулю.

А если бы даже я и исхитрился это сделать благодаря протекции Хона или собственной удачливости — по правде говоря, перспектива апелляции была самообманом, соломинкой, за которую я цеплялся. Хоть я и пытался по привычке спорить с Ши, в душе я уже давно не верил ни в какое правосудие.

— Наверное¸ ты прав насчет меня, — обхватив руками странно лысую голову, в центре которой все еще саднил и пульсировал свежий ожог, прошептал я. — Наверное, я просто дурак, что позволил запереть себя тут. И когда я закончу с заточкой под ребром — винить останется только мою глупость.

— Во всем, что случается, человек всегда виноват сам.

— Это так.

— Эй, Димон!

Подняв голову, я увидел, что Ши очень пристально смотрит на меня, как бы стараясь этим взглядом дать мне понять нечто такое, что не может произнести словами. Лишь после этого очень долгого и многозначительного взгляда он гаркнул:

— Надежда умирает последней. А спасение иногда приходит оттуда, откуда не ждешь.

Я готов был поклясться, что в его последних словах был какой-то потаенный смысл. Но какой — оставалось лишь догадываться. Очевидно, мне не стоило задавать об этом прямой вопрос.

— Спасибо, Ши, — молвил я.

— Тебе уже отыскали свободную подстилку на первом этаже. Отыскали и кое-что из хавки. Так что иди пожри, и вались спать. Времени до смены не так много. А силы тебе, поверь — пригодятся. Все до самых последних.

§ 8

Как и следовало ожидать, на старом, почерневшем от грязи и пожелтевшем от въевшейся мочи матрасе, полном клопов и вшей, который валялся на грязном полу, как собачья подстилка, где спали до меня десятки измученных, проклинающих свою судьбу узников, осужденных на медленную смерть в этом аду, мне снились кошмары.

Я смутно помнил, о чем был кошмар. Но в нем точно присутствовал демон из детства — безумная предводительница сектантов из Генераторного, «матерь Мария». Было бы странно, если бы этот образ не заполз в мое сознание в гротескном подземном мире, где извращенная форма христианства служила мрачным фоном для садизма и жестокости, которые с трудом умещались в человеческом воображении.