Неопределенно покачав головой, я спросил:

— Кто вы вообще такие, ребята? Не думал, что кто-то может вот так запросто заткнуть за поясом здешних авторитетов.

— Блатота здесь больше не главная, — презрительно отмахнулся блондин.

— А здесь есть еще кто-то, кроме блатоты? — снова не смог я подавить иронию.

Ирландец покосился на меня неодобрительно, но отвечать на провокационную реплику не стал. Мы подошли к большому кирпичному бараку. Тут группа сама собой рассеялась, ощутимо расслабившись — это, кажется, была их территория, где они не ждали нападения.

Мои глаза зацепились за огромный нарисованный на бараке запрещенный знак в виде красной буквы ®. Затем — остановились на Фрэнке, который нетерпеливо дожидался нас около лесенки, ведущей на второй этаж. Завидев меня, тот просиял.

— Слава богу, Гэвин! — воскликнул он с облегчением. — Я боялся, что вы не успеете!

Предводитель приведшего меня отряда, которого, как я понял, и звали Гэвином, посмотрел на Фрэнка несколько прохладнее, чем обычно смотрят на лучших друзей, и сдержанно ответил:

— Ты правильно сделал, что сообщил.

Фрэнк активно закивал и подобострастно пролепетал, буквально заглядывая Гэвину в рот:

— Рад стараться! Что мне делать дальше?!

Несколько озадаченный таким вопросом, тот безразлично пожал плечами.

— А мне что за дело? Иди устраивайся где-нибудь. Надо будет — тебя найдут.

— Как скажешь, Гэвин! Буду ждать новых распоряжений!

Его взгляд, похожий на взгляд фаната, встретившего на улице знаменитость, напоследок вновь переместился на меня. Стеснительно улыбнувшись, он заявил:

— Это была честь для меня, Димитрис! Надеюсь, еще увидимся!

Провожая его столь же недоуменным взглядом, как и Гэвин, я озадаченно вздохнул. Надо было признать, что ситуация складывалась не самая простая. И нуждалась в прояснении.

— Слушай, — наконец заговорил я. — Вы только что выручили меня, рискуя ввязаться в серьезную заварушку. И за это за мной должок. Но я хотел бы кое-что сразу прояснить. Как я уже пытался втолковать этому парню, я — не один из ваших.

— Обожди, — плавным жестом остановил меня Гэвин. — Мне этого рассказывай.

— А кому рассказывать?

— Пойдем. Покажу.

Следом за ним я поднялся по рассыпающимся ступеням старой лестницы на верхний уровень кирпичного барака. Перекрытия над бараком не было, так что очертания помещения, как и пещер вокруг, заливал красный переливчатый свет здешних красных ламп.

Барак был плотно заполнен грязными напольными матрасами и спальными мешками, на которых спали или просто валялись множество изможденных зэков. Кое-кто во сне метался и беспокойно бормотал. Те, кто не лежал, сидели на корточках или прислонившись к стене, сжимая в зубах сигареты или вяло играя в незамысловатые игры с помощью мелких камешков. Несколько заключенных в дальнем конце помещения сидели на коленях и молились перед деревянным крестом с простенькой фигуркой в виде распятого Христа.

В противоположном от креста углу барака был оборудован из кусков ржавой арматуры самодельный атлетический уголок — перекладина, брусья, гири и тренажер для жима лежа. На тренажере была установлена штанга с внушительного размера свинцовыми блинами, от веса которых самодельный гриф слегка прогибался.

Вокруг штанги обвились побелевшие от напряжения пальцы голого по пояс человека. Штанга медленно опускалась и поднималась вместе с его громким натужным сопением. Человек, напряженное до предела тело которого выгибалось дугой, казался полностью поглощенным своим занятием. Но, оказывается, он контролировал пространство вокруг. И, замерев перед очередным толчком, произнес:

— Есть в мире люди, которых власти боятся сильнее, чем самых отъявленных отморозков, бандитов и серийных убийц.

Взревев и из последних сил вознося над собой штангу, он с придыханием спросил:

— Ты… сейчас… среди… них!..

Двое заключенных стояли в изголовье тренажера, подстраховывая занимающегося, но к штанге не прикасались. Отчаянно пыхтя, не обращая внимания на сильную дрожь в руках, он из последних сил выжал снаряд над собой — и лишь тогда помощники помогли водрузить штангу на место.

Мужчина порывисто встал и похлопал в мозолистые ладоши, отирая с них мел. Это был лысый азиат примерно моего возраста, чуть ниже среднего роста, но на редкость крепкий и мускулистый. На его рельефном брюшном прессе и мышцах груди, где виднелось немало шрамов и большая татуировка в виде извивающегося огнедышащего дракона, блестели капельки пота. Однако больше всего обращали на себя внимание его темно-карие глаза — смелые и прямые, как бы бросающие вызов любому, кто вздумал бы попытаться покорить их владельца своей воле.

Какие-то черты в этой характерной внешности показались мне до боли знакомым из давних времен. Но внезапно пришедшая мне в голову догадка была слишком невероятной, чтобы в нее поверить.

— Ши? — не веря своим глазам, наконец прошептал я. — Ши Хон?

По лицу азиата блуждала улыбка.

— Ну привет, брат, — произнес он, гостеприимно раскрывая объятия.

§ 7

На таймере, циферблат которого неотрывно мелькал в уголке глаза, миновало 11:00:00.

Мы с Ши обосновались на самодельной лавочке в виде гладко отесанного валуна, который невесть как затащили на верхний уровень барака. Другие заключенные держались поодаль — было заметно, что им не чуждо понятие субординации.

Поглядывая на Ши, я не мог сдержать резких и ярких, как вспышки, цепочек воспоминаний. Вот интернат, 76-ой год. Мое непростое знакомство с задиристым, несгибаемым корейцем, «дикарем» с пустошей, который плевать хотел на все правила, не собирался подчиняться никакому старосте — и не изменился вопреки стараниям куратора. А вот ужин в пафосном ресторане «Аурум» после моей победы в полуфинале олимпийских соревнований в 83-м. Повзрослевший, но не переставший быть упрямым бунтарем кореец демонстративно ведет себя как пролетарий, угодивший в гнездо буржуев. Наша последняя встреча в Элис-Спрингс в том же 83-м, после моей Олимпийской речи. Откровения о социальной несправедливости, эксплуатации людей корпорациями, прогнившей системе и необходимости все менять… 87-ой год. Рухнувшие на голову известия, что старый товарищ получил восемнадцать лет колонии за организацию экстремистской группы среди рабочих в графстве МакДонелл, став очередным пятном на моей и без того непростой биографии.

— Да уж, — выразил мои чувства Ши, в чьей голове, похоже, мелькали схожие кадры.

Напротив нашей скамейки фрагмент кирпичной стены обвалился, так что открывался неплохой вид на пещеры. Если, конечно, слово «неплохой» уместно по отношению к этому месту.

— Вот он, наш дом, — поведал Ши, оглядывая пещеру с той смиренной и фамильярной нелюбовью, какую можешь испытывать к злу хорошо знакомому и неизбежному. — А ведь было время, когда нам казалось, что не может быть ничего хуже, чем быть запертым в «Вознесении».

— Я это помню, — согласился я.

Я не мог определиться, с какой из сотни тем, которые стоило обсудить, лучше начать. К счастью, дилемму решил Ши, сочтя, что мне не повредит небольшая экскурсия.

— В «Чистилище» — больше тысячи заключенных. Все они живут тут, в этих проклятых пещерах. Тюрьма разделена на три секции. Секция «А» — колония общего режима для мужчин. Мы сейчас в ней. «B» — колония для женщин. Там тебе едва ли удастся побывать, да и не стоит оно того, уж поверь — на модельную школу это совсем не похоже. Ну и «C» — зона супермаксимальной безопасности. Отсюда ты ее не увидишь. Это там, глубже, под землей. Не советую туда попадать. Из тех, кого угораздило — еще никто не возвращался.

— Люди здесь просто бродят кто где хочет? Никаких камер? — недоверчиво переспросил я.

Осознание того, что мне может быть предоставлена такая свобода передвижения после 3,5 месяцев в «зоне 71» приходило с трудом.

— Мы и так заперты надежнее некуда. Зачем запирать еще раз? — пожал плечами кореец.