— Ты наслушался пропаганды! Неужели ты не понимаешь, что власти сами все это делают?! Чтобы потом повесить всех собак на нас?!

— А вы что делаете? Засовываете в столы винтовок одуванчики?

— Мы ведем революционную борьбу. Но наша борьба не направлена на мирных людей. Лишь на режим и его прислужников.

— Я сам когда-то был таким «прислужником».

— И мог схлопотать пулю вполне за дело. Я о тебе не жалел бы, если бы кто-то пристрелил тебя во время одного из карательных рейдов в Новом Бомбее или Южном гетто. К счастью, ты изменился. Во всяком случае, если верить тому, что ты говорил по телику.

— Я все равно не радикал. Я не считаю, что весь мир нужно разрушать и отстраивать заново.

— А что, по-твоему, нужно сделать? Поменять Патриджа на Элмора?

— Дело не в личностях. Есть вполне конкретные и разумные вещи, которые предлагал Элмор: упразднение должности Протектора; отмена Закона «Об особых полномочиях», системы особых трибуналов и специальных прокуратур; проведение досрочных выборов во все органы власти…

— Ты правда веришь, что в этом есть хоть слово правды? Что получив такую власть, он отдаст ее, а не приберет к рукам?

— У него не будет выбора — если люди пойдут не за его харизмой, а за его идеями.

— А как насчет олигархов, которые опутали весь мир своими щупальцами, из-за которых планета погрязла в глобальной экономической несправедливости? Консорциум оставим как есть?

— Конечно, нет. Корпорации нужно контролировать и ограничивать. Так, как это было в Старом мире. Может быть, даже чуть жестче.

— Димитрис, ты мыслишь странными фантазиями. Так, как был в Старом мире, уже никогда ничего не будет! Все, поезд ушел! Да и стоит ли жалеть о нем? По-твоему, разнузданная и загнивающая либеральная демократия западноевропейского типа, пытающаяся закрыть своими веселыми разноцветными флагами африканскую бедность и анархию, исламский фундаментализм и российский шовинизм — это то, к чему стоит стремиться человечеству? Или, может быть, нашим образцом стоит сделать США — огромную корпоративную империю, куда уходит корнями все то зло, от которого мы сейчас страдаем? Ну уж нет! Нам нужно строить Новый мир!

— На каких началах? Коммунистических?

Такая конкретика в ответ на его пафосные обобщения разозлила Хона

— Да что ты все цепляешься за штампы и стереотипы, которые гонит пропаганда?! «На каких началах?!» — вновь передразнил он меня. — На началах свободы! Равенства! Справедливости! На началах существования государства и капитала для людей, а не наоборот!

— Красивые слова ни о чем, на которых построены практически все идеологии, — не удержался я.

Кажется, мой скепсис начал всерьез задевать Хона. Его взгляд сделался острым, жестким и упрямым, а в голосе послышалось неприкрытое раздражение.

— Может, хватить уже умничать?! Пытаешься подловить меня на том, что я не представляю себе в совершенстве картину мира, который предстоит построить?! Пусть так! Его предстоит строить другим людям, свободным людям будущего, не таким, как я, или ты! Наша задача, наш долг перед ними — позволить им родиться! Выиграть в этой борьбе любой ценой! Передо нами есть зло, которое нужно одолеть! И у этого зла — вполне определенное лицо! Тиран и его приспешники, которыми правит, дергая за ниточки, масонская ложа олигархов! До тех пор, пока их не снесет волна народного гнева — ни о каком будущем и говорить не приходится!

Эта реплика вызвала во мне сильный зуд продолжить дискуссию — не столько ради спора с Ши, сколько ради того, чтобы для самого себя попробовать кое-что расставить на места. Однако я благоразумно осадил себя, почувствовав, что градус и тон разговора возросли уже более чем достаточно — так, что на нас все чаще начинали поглядывать другие обитатели барака.

Некоторое время мы помолчали.

— Каторга здесь и правда такая адская, как о ней говорят? — спросил я наконец.

— О, да, — кивнул Ши, мрачнея. — Скоро сам увидишь.

Еще раз окинув взглядом пещеры, он пояснил.

— Половина заключенных все время впахивает в шахтах. Вторая — ждет своей смены. Смены по 12 часов. Без перерывов, выходных, отпусков и больничных.

— Ясно.

— Это тяжелый физический труд с самыми примитивными орудиями. Не ради добычи золота — мы не раз слышали в соседних штольнях шум мощных машин, которые за день работы вынимают столько руды, сколько мы можем наколоть кирками за год. Ради самого процесса. И ты вряд ли вообще сможешь представить себе, пока не испробуешь сам, что это за процесс.

Ши задумчиво посмотрел на свои ладони — и я изумился, увидев, что они представляют собой один сплошной мозоль.

— Есть те, кто не выдерживает и месяца, — продолжил он. — Кто-то просто сдыхает. Кто-то кончает с собой. Кто-то звереет, начинает бросаться на охрану — считай что тоже суицидники. Кто-то начинает все время между сменами проводить в этой церквушке, замаливать грехи. Начинают верить, что все это делается, мол, ради их же блага, что они свою душу спасают. Есть такие, что трогаются и на другой почве. Вон, сам посмотри.

Он кивнул вглубь барака. Присмотревшись, я увидел, как двое очень усталых заключенных держат за руки и ноги третьего, худого, как щепка, который вяло извивался и тихо причитал что-то тонким плаксивым голосом. На его венах были заметны следы кровавых царапин.

— Пытается вытащить нанороботов?

— Да. Третьи сутки уже. Расцарапал себе вены. Глаз чуть не выцарапал. Похоже, уже не отойдет. На моих глазах он уже не первый, кто так «поехал». Так случается с теми, кто больше всего отстает от работы, и кого больше всего стимулируют болью. В какой-то момент им становится плевать на все, и они готовы разорвать себя на части, чтобы вынуть из себя эти штуки.

— Это хоть теоретически возможно?

— Без специального оборудования? Нет. Истечешь кровью. А если даже каким-то чудом удастся вынуть все семь, то во время первой же пересменки или раздачи продпайков специальные сканеры засекут недостачу энергосигнатур в твоем теле. И тебя тут же отловят, чтобы восполнить потерю. Начнешь рыпаться — активируют тот, что в башке. А его ты точно не вытащишь. Даже если ты отыщешь где-то парня, владеющего акупунктурой, и согласишься, чтобы тебе наощупь вогнали цыганскую иглу в затылок, даже если игла каким-то чудом попадет в нужное место и не заденет ничего важного — эта хрень, скорее всего, просто сдетонирует.

Поглядев еще немного на несчастного, который не уставал метаться по своей койке, все так же норовя дотянуться костлявыми пальцами до вен, мы вздохнули и отвернулись.

— Здесь все ведет к отчаянию или безумию, — заключил Хон. — Но если ты крепок духом и телом — продержишься долго. Я вон два года уже продержался. Хоть и было пару раз, когда думал, что ну его на хер, можно ведь закончить все быстро и легко.

Я недоверчиво покачал головой, задавшись вопросом, что же нужно сделать со столь несгибаемой личностью, как Ши, буквально выкованной ради борьбы и преодоления трудностей, чтобы он начал всерьез помышлять о суициде.

Помолчав немного, Хон добавил:

— Каторга — это ад, Димитрис. Но, я думаю, ты и сам уже успел смекнуть — тебе не из-за каторги стоит больше всего переживать.

Угрюмым кивком я подтвердил, что понимаю, о чем он.

— Патриджу оказалось достаточно надежно запереть тебе тут — и ты для него больше не опасен. Та же история, что и со мной. Убивать нас — нет смысла. Это только возвысит нас в глазах народа, — пояснил Хон, говоря с таким убеждением, будто и правда не сомневался, что я и он занимают существенное место в размышлениях и планах Уоллеса Патриджа. — Но некоторых из его цепных псов ты задел слишком сильно. И теперь они жаждут крови любой ценой.

— Этот Султан прямо сказал, что получил на меня заказ, — припомнил я.

— Бандюки — это полбеды. Я провел последние восемь лет в постоянной вражде с ними, и еще жив. Но есть молва, что добычей твоего скальпа заинтересовали не только их, но и кое-кого из вертухаев. Может, даже кого-то из старших, вроде Гриза. А коли так — извини, но ты — ходячий мертвец.